Message To Bears — Running Through Woodland
— Eirch¹! Eirch! — чужой крик звонкой трелью разорвал лесную тишину, приковав внимание дозорных эльфов к деревьям за поляной. И точно, между стволов замелькала кольчуга, не похожая на привычные лесу наряды живущего в нём народа. Орков развелось — видимо-невидимо. Ими кишело всё Средиземье, и Лихолесье не оправдывало бы своего названия, если бы в нём не попадались обозлённые создания Мелькора. Лес тщательно охранялся эльфами, но и у него были свои слепые зоны, через которые порой появлялись гоблины. Эти не выглядели так, будто тщательно планировали свой набег: где-то неподалёку собрались в свой небольшой отряд, да и отправились, куда глаза глядят, вооружённые и обозлённые. Глаза глядели в Лихолесье, а вот самим оркам не повезло столкнуться с дозорными, что вычищали лес. Тем и пауков хватило ещё пару десятков лет назад: как ни истребляй, а всё равно где-нибудь, да наткнёшься на свисающую между ветвей липкую паутину.
Дозорные напали на орков, а те и опомниться не успели. Леголас орудовал луком и клинками поочерёдно, вгоняя оружие в головы и бросаясь от одного орка к другому. В отряде-то их всего два десятка, не больше. Количество быстро редело, и вскоре их осталось — по пальцам пересчитать. Вожака Леголас заметил ещё когда битва только разворачивалась. Он выглядел смышлёнее остальных, грозно взирал на своих сородичей и горланил громче всех, подгоняя орков в бой. Только вот стоило количеству его отряда заметно сократиться, он первым же бросился наутёк, трусливо оставив остальных разбираться с эльфами самостоятельно. Леголас пробился через смешанную толпу к оставленным неподалёку лошадям, взвился на своего коня и, дав фору вожаку, кинулся за ним, оставив дозорных добивать немногих оставшихся. У страха глаза велики, и небольшой заминки лихолесского принца хватило орку на то, чтобы заметно увеличить расстояние между собой и увязавшимся следом за ним "охотником", что не собирался так просто оставлять свою "добычу". Расплодившихся орков хватало с лихвой, и чем их было меньше — тем лучше.
То ли орк был настолько напуган, то ли обладал большей выносливостью, чем его сородичи, но он не останавливался ни на ночь, ни просто отдохнуть. Выбиваясь из сил, он бежал вперёд, в одном ему известном направлении — в том, что эльфы обычно старались избегать во время своих прогулок из подземного дворца короля лесных эльфов. Народ Леголаса сам по себе уставал меньше и мог без сна проводить на ногах по несколько суток. Конь же его нуждался в редких остановках: собраться с силами, пощипать темнеющую под ветвями, загораживающими солнце, траву; просто подремать прежде, чем броситься вновь в погоню. Остановки сильно мешали Леголасу нагнать орка: только сокращающееся расстояние вновь увеличивалось, и приходилось снова и снова гнать лошадь во весь опор. Более сорока лиг они так и провели: создание Мелькора без возможности сделать хотя бы один привал, а эльф — в погоне, прерывающейся только из-за устающего животного. Наконец, вражеская кольчуга замелькала впереди, то и дело возникая меж деревьев и вновь скрываясь за толстыми стволами. Только на одной из полян орк поначалу побежал в одну сторону, но, после, остановился буквально на миг, чтобы изменить свою траекторию. Соскользнув с хрипящего скакуна, Леголас на ходу вытащил лук. Орк, видимо, решив, что с одним-то эльфом он сможет легко справиться, наконец, прекратил бессмысленную погоню, круто развернувшись и вытащив свой ятаган, готовый отбиваться изо всех сил.
И тут мир сделал кульбит. Перевернулся вверх тормашками, заставив и опешившего Леголаса и орка затаить на мгновение дыхание. По большей части из-за неожиданности. Пейзаж теперь настойчиво пребывал в не свойственном ему положении, и не планировал вернуться в своё обычное состояние: только стрелы из колчана посыпались на землю. Эльф угодил в ловушку, не заметив ту из-за сосредоточенности на предстоящей схватке, из которой он планировал выйти победителем. Что и было удивительно, ведь обладая высокой чуткостью, можно заметить скрытую ловушку, тем более, когда ты готов к нападению, когда тебе предстоит дать бой и либо выйти из него победителем, либо — закончить здесь и сейчас своё существование. Ловушка, судя по всему, была установлена неким умелым магом и вбирала в себя колдовские умения своего создателя.
Орк остолбенел, в первые мгновения не понимая, почему ни одна стрела так и не полетела в его сторону. Только спустя какое-то время до него начало доходить, что враг был схвачен кем-то другим и потому оставил свою погоню. Орк шумно рыкнул, остолбенело почесав рукоятью ятагана выступающий лоб и не зная, стоит ли ему добить эльфа или уйти с поляны. Он не нашёл идеи лучше, чем схватить испуганно заржавшую лошадь, как некий трофей, и побрести дальше сквозь деревья в сторону Дол-Гулдура, куда и направлялся через всё Лихолесье. Животное упиралось, и, Леголас надеялся, что оно смогло всё же вырваться где-то там вдалеке. Иначе судьбе несчастного коня оставалось только посочувствовать. Эльф пытался выбраться, разорвать невидимые путы кинжалом, по большей части просто наугад разя по воздуху. Вопросы почему он не заметил ловушки, обрели ответ: внешне её просто не существовало. Не получилось ни спасти лошадь, ни самому оказаться на воле. Так глупо попасться! И это в родном Лихолесье, где должен быть каждый листок тщательно изучен, не то что лиходейские скрытые ловушки. Сколько бы Леголас ни пытался разобраться в устройстве невидимых пут — не мог их разорвать.
Шаги он услышал не то, чтобы издалека, но и до того, как показался их хозяин. Оставив попытки выбраться из пут, эльф повис вниз головой, чувствуя, как к голове приливает кровь. Часть леса, куда в своей погоне попал Леголас была не обжитой, кажется, ещё более тёмной, чем остальные поляны или чащи, поэтому пока ещё не показавшийся путник вряд ли бы своим появлением организовал радостную встречу. И когда, полностью укутанный в латы и балахон, сокрытый шлемом, он наконец-то показался среди деревьев, опасения Леголаса только подтвердились — слишком уж тёмно и загадочно выглядел этот незнакомец.
О Короле-Чародее Ангмара эльфам было известно, но подавляющему большинству — по наслышке. Потому-то Леголас и не признал в сокрытом одеждами незнакомце предводителя назгулов. Попросить помочь выбраться из ловушки? Возможно, это и было бы хорошей идеей, если бы скрытная фигура не разразилась глухим раскатистым смехом, а после — не заговорила, пролив свет на создателя невидимых пут. Вот же он, собственной персоной. Обращение должно было вызвать волну негодования, и её эхо и впрямь всколыхнулось в груди Леголаса, но внешне он так и остался спокойным. Висящий вниз головой почти лицом к темнеющему провалу шлема, он вглядывался, пытаясь разглядеть невидимые черты и, несмотря на восхваляемое зрение эльфов, не мог этого сделать. Вместо этого он лишь сделал попытку прийти к соглашению со своим "похитителем".
— Отпустите меня, — Попытка ничего не стоила и, кажется, была заведомо провальной. Тот, что ставит ловушки, вряд ли не имеет на пойманного в капкан никаких планов. Но кто знает, кого ждал этот неизвестный, может, сети были расставлены для орков. Впрочем, для них не обязательно было прибегать к магии — не все, но многие были столь глупы, что порой не смотрели под ноги. Впрочем, не Леголасу сейчас их в этом упрекать, пускай и попался он не в простую петлю, скрытую одной травой. И лишь немного погодя он задал вполне закономерный вопрос. — Зачем Вам эльф-заложник?

Отредактировано Legolas (18-06-2017 10:38:33)

Висеть вниз головой — удовольствие сомнительное, и Леголасу определённо не нравилось не знать, к кому в сети он попал. Скрытый капюшоном, решительно настроенный не отпускать пленника, загадочный незнакомец внушал опасения насчёт собственной — эльфийской — жизни. И это надо же было так глупо попасться. Орк-то давно небось привык, что бегать по своей территории нужно с опаской, а вот Леголас как-то не учёл, что неосмотрительность с ним здесь может сыграть злую шутку, что было, на самом-то деле, вполне ожидаемо. Тем глупее казалась ситуация, в которую он влип. Её прояснило, хоть и совсем немного, сказанное незнакомцем. Если ещё можно было предположить — совсем наивно и используя всю надежду, на которую был способен Леголас, — что ловушка была поставлена для поимки приспешников Саурона, то теперь становилось предельно ясно, какой стороны держался этот некто. И манера общения, и весь его вид не внушали никакого доверия: если уж попала добыча в сети, то больше ей не выбраться. Магические путы никак не разорвать. Клинки проходили по воздуху, словно эльфа ничего не держало в перевёрнутом состоянии над землёй, но спуститься по собственному желанию он не мог. И незнакомец явно не собирался ему в этом помогать. Было ли хоть что-нибудь хорошее в их встрече? Если учитывать, что пока ещё Леголас был жив, да и оркам его отдавать, похоже, незнакомец не собирался — да, пока ещё можно было найти выход и остаться в живых. Для этого нужно просто выбраться. Леголас не трус, но что-то ему подсказывало, что незнакомец, не отпустив его сразу, не сделает этого и потом, как ни проси.
И лихолесский принц промолчал. Вместо этого он всё наблюдал за задумчивой фигурой в ожидании приговора. Надеяться на что-то хорошее было бы глупо, но в любом решении можно было найти какую-нибудь лазейку, воспользовавшись которой у него получилось бы улизнуть. Со стрелами он уже распрощался, понимая, что окажись он на воле — времени собрать рассыпанное добро у него не будет. Да и незнакомец вряд ли даст ему вернуть своё оружие. Потому о том, чтобы пытаться избавить Арду от одного из её жителей, думать не приходилось. Леголас наблюдал за незнакомцем, пока тот обдумывал, что ему делать со случайно попавшим в ловушку эльфом, но когда тот сорвался с места — не удержался от того, чтобы возмущённо воскликнуть.
— Стой! — потому что ему совсем не улыбалось оставаться в одиночестве, вися книзу головой, до сих пор не имея понятия, что с ним планируют делать. Пока же он висел вот так, сбитый с толку странным поведением незнакомца и собственным незавидным положением, время тянулось уж очень медленно. Он успел ещё несколько раз махнуть клинком, подтянувшись повыше, чтобы кровь отхлынула от лица, но так и не добился ни намёка на скорое освобождение. И вокруг, как назло, ни одной живой души. Если его радовало, что орков поблизости больше не было, то кто-нибудь из дружественных народов сейчас пришёлся бы очень кстати. А уж если бы мимо проходил маг — и того лучше, но когда это судьба так яро благоволила попавшим в беду?
Путы не поддавались. Время текло своим чередом. Леголас отчаялся освободиться. Тогда-то незнакомец и показался снова, да ещё и с целой охапкой хвороста. И не внушающим доверия существом, которое на привязи он держать явно не собирался. Стать обедом для огромной выверны Леголасу тоже не хотелось, даже больше, чем продолжать висеть вниз головой. Если скрытый капюшоном незнакомец уходил ради этого — стоило всерьёз задуматься о том, чтобы оттянуть время своего знакомства с его зверьём, которое совсем не внушало доверия, ещё и подпитывало опасения своим заинтересованным голодным взглядом, скользнувшим по пленнику, что вновь повис вниз головой, вытянувшись во весь рост к земле, но не имевший и шанса её коснуться хотя бы кончиками пальцев. Выверна улеглась неподалёку, явно расстроенная тем, что не получила разрешения на трапезу, и Леголас вернулся к наблюдению за незнакомцем, что вёл себя мягко говоря странно для данных обстоятельств. Мало того, что он так и не объяснил, что собирается делать со своим пленником, так ещё и привал, кажется, решил устроить в самый неподходящий для этого момент, чем вызвал новую волну возмущения эльфа. Он тут, понимаете ли, знать не знает, что с ним будет, а незнакомец своими делами занят: хворост разжигает, чуть ли не под нос себе свистит. А как заговорил, так Леголасу вообще захотелось опрометчиво запустить в него кинжалом. Он, конечно, рад, что у его пленителя хорошее настроение, но если бы оно сыграло ему на руку — он порадовался бы куда больше.
Нужно было срочно выбираться из пут, а единственно верный выход из ситуации — потакание разговору. Возмущаться не было смысла: незнакомец мог либо разозлиться, либо — уйти, и ни тот, ни другой вариант сейчас нельзя было и думать рассматривать. Если только от него зависела свобода принца Лихолесья, то нужно было собрать всю свою великую волю в кулак и сделать так, чтобы его захотели освободить.
— Прежде жаловаться не приходилось, — ответствовал он. По крайней мере, эльфы и не мнили себя охотниками, зато стражниками леса — вполне. И от орков избавлялись, и от других непрошеных гостей Лихолесья. Стоило лишний раз подумать прежде, чем бросаться вдогонку за единственным выжившим воином, но Леголас, о чём сейчас жалел, не стал этого делать. Понёсся, сломя голову, и глупо попался в сети не настроенного его отпускать незнакомца. Кто же знал, что здесь будет так опасно, тем паче, с орком почти удалось сразиться. А так и он удрал, и принц оказался в ловушке. Он-то надеялся, что даже одна укороченная лиходейская жизнь — шаг к освобождению Средиземья от слуг Саурона, но сейчас, как никогда, понимал, что следовало попросту дать орку удрать.
Беседа становилась уж слишком несвоевременно дружеской, и всё бы ничего, если бы Леголас не пребывал сейчас, в самом прямом смысле этого слова, в подвешенном состоянии. Он поёрзал, в сотый раз убедившись, что попытки выбраться ни к чему не приведут, и уставился на незнакомца.
— Я был бы не против поддержать разговор, но пребываю не в самом удобном для этого положении, — покосившись на несчастного кролика — эльфы всё как-то предпочитали растительную пищу животной, и такое покушение на душу погибшего существа не очень хорошо сказывалось на аппетите. Попытка выпросить хоть немного свободы казалась не менее глупой, чем само попадание в ловушку, но выбирать особо не приходилось. — Я мог бы составить Вам компанию, но для этого попрошу лишь выпустить меня. Или хотя бы сменить положение на более подходящее для ведения разговоров.
Конечно, Леголас понимал, что незнакомец не согласится. Но если уж свободы эльфу не видать — смена положения пришлась бы очень кстати: голову немного пекло, а ноги, напротив, затекали всё сильнее. Он, конечно, не жаловался на недостаток физической выносливости, но провести в таком положении ещё хоть полчаса не считал хоть сколько-нибудь хорошей идеей. Так что если свободу обрести не удастся — можно попробовать получить хотя бы небольшую поблажку.
Ещё бы знать, с кем Леголас имеет честь говорить, глядишь, и настроение загадочного пленителя прояснится.

Florence + The Machine — Wish That You Were Here
Эльфы пусть и не были охотниками, но были воинами, да ещё какими. Перворождённые, они давно привыкли к тому, каким могло быть Средиземье. Леголас был рождён многим позже, чем отгремели сражения валар, когда Моргот то набирал свою силу, то, напротив, затихал, набирая силу; многим позже, чем тот был повержен, а на смену ему пришёл майа Саурон, что пока притаился до поры, до времени. Он не застал великих Берена и Лютиэн, прославленных детей Хурина, чьей судьбе и не позавидуешь. Но он прожил достаточно, чтобы уметь, когда того требуют обстоятельства, браться за оружие и стоять против вражеских армий, собранных из орков, троллей. Унголы в Лихолесье тоже доставляли достаточно проблем, чтобы в борьбе с ними оттачивать навыки стрелка и эльфа, способного на убийство. Решительность, с которой он кинулся за орком, была выработана столетиями, и если бы не ловушка — расправиться ему с беглецом на этом месте. Так стоило ли говорить, что незнакомцу, спусти он Леголаса на землю, тот дал бы должный отпор. Конечно, на стороне загадочного пленителя была магия — иначе как бы он устроил подобную ловушку — с которой тягаться себе дороже? Но и погибать из-за собственной неосторожности лихолесский принц так просто не собирался.
Впрочем, незнакомец вёл себя по-отношению к Леголасу вполне дружелюбно, если опустить то, в каком положении тот сейчас пребывал. Пока же, из них двоих, с удобствами расположилась только эта загадочная личность: у костра, с музыкальным инструментом в руках и тушкой кролика на самодельном вертеле. Ему вовсе не казалось, будто что-то было не так. Ему, но не Леголасу, что начинал всерьёз думать о том, что выбраться ему собственными силами не удастся. Да и как тут не засомневаться в собственных возможностях, когда путы, на заметные глазу, не поддаются ни рукам, ни лезвию? На время исчезнувший из поля зрения эльфа, незнакомец дал ему сделать несколько бесплодных попыток выбраться, но все они обернулись неудачей.
Нет, на самом деле, встреться они при других обстоятельствах, Леголас был бы даже рад такой компании. По крайней мере, пока не узнал бы, с кем имеет честь вкушать трапезу, да чьи песни слушать. С первых же минут их разговора незнакомец дал понять, чьей стороны он придерживается. Той, что ясно указывала на то, чем может обернуться для лихолесского эльфа новое знакомство. Почти знакомство, потому как они оба не представились друг другу. Казалось, будто некто под капюшоном встретил своего давнего знакомого и сейчас пытался поддержать разговор, подобный раннее заведённым, но в ответ сталкивался лишь с неприятием. Так и было, покуда Леголас был заперт в незримой клетке и не мог получать удовольствие от их беседы в полной мере. Спокойный тон, размеренные действия. Случись им повстречаться при других условиях, и принц Лихолесья был бы куда более открыт к беседе, но как его просьбы помочь не были услышаны, так и он оставлял пока без внимания желание незнакомца поговорить на самые тривиальные темы.
Напряжённое молчание между ними рассеялось, когда пальцы незнакомца в уверенном жесте прошлись по струнам, что выдало в нём умелого музыканта. Леголас видел такие инструменты, но видел у орков, и потому доверять тому, как знает язык, по праву называвшийся доступным каждому народу, не спешил. Кто знает, какими путями струнный оказался в руках незнакомца: забрал ли с поля, где ранее одержал победу над прежним хозяином, или же получил его добровольно, как подношение в знак дружбы. Впрочем, думать, что орки знают это понятие, было довольно странно. Порой казалось, что те целиком и полностью отданы битвам, и всё остальное их вовсе не касается.
Чужой короткий смех был лучшим ответом. Никто Леголаса просто так не отпустит. Тогда-то в голове эльфа и мелькнула мысль, что если просто так он выбраться не может — стоит поставить ультиматум. Но что потребует незнакомец взаимен на свободу своего пленника? Сможет ли выполнить Леголас поставленное условие, и не станет ли оно ещё худшим развитием событий, чем если он предпочтёт остаться висящим кверху ногами. Потому-то он и промолчал, решив оставить вопрос об услуге за услугу до худших времён.
— Отчего же? — без особой надежды на ответ спросил он. Но всё же, неужели незнакомцу нравится вот так общаться: самому свободно разгуливать по лесу, готовить еду на костре, разбавлять тишину музыкой и пытаться вести непринуждённую беседу с тем, кто заведомо находится в таком безвыходном положении, что поддержать разговор не имеет ни малейшего желания. К тому же, незнакомец не раскрывал свою личность, и это в какой-то мере тоже настораживало Леголаса. Он был пойман в ловушку, и ему не нравилось совсем не понимать, чьи руки ставили этот капкан. Кого и зачем хотели поймать с его помощью. Для чего. Пока же действия загадочного незнакомца ставили Леголаса в тупик, поскольку не укладывались в голове. Впрочем, откуда ему знать, может, незнакомец хотел сперва поиграться с пойманным эльфом, а уже после сделать то, ради чего ловушка первоначально и была поставлена в лесу.
А потом незнакомец запел. Запел тихо, но так сильно. Голос пробирал своей ностальгически печальной тоской, что, кажется, сама слагалась в слова на неизвестном эльфу языке. Вопрошал о чём-то далёком и давно забытом. Трудно было поверить, что скрывавший своё лицо некто мог так просто поделиться с Леголасом чем-то сокровенном, но пока мелодия струн накладывалась на песню, эльфу казалось, будто он слышал нечто личное, не достойное глаз и ушей кого-либо. Он не знал, почему у него сложилось такое впечатление, тем более, не знал, что значила песня для незнакомца, но прикрыв глаза он сам словно бы оказался далеко от ловушки. Дома, где ещё жива мама, а отец помнит о том, что его сын — ребёнок, которому дорого внимание короля не из-за его звания, а просто потому, что все они — семья. Не вникая в незнакомые слова, он будто слышал отголоски собственного прошлого, родного и далёкого. И открывая глаза, первое время не мог понять, как тот, кто способен поймать ради собственных целей эльфа, не выпускать его на волю, но умел голосом творить более хрупкое и невесомо важное волшебство, чем делал это с магическим невидимым капканом.
Тот, кто может так петь, просто не должен отдавать свой разум лиходейским мыслям. Почему? Потому что если отрешиться от настоящего, легко можно было представить незнакомца — скрытного и опасного — совсем в других условиях. Держащим в руках эльфийскую арфу, наигрывающим на ней тот же мотив. И чарующим голосом исцеляющего все душевные раны, без сил справиться с собственной судьбой, что из-за мотива сейчас казалась печальной и несправедливой. Нельзя было определить, к какому народу принадлежал этот некто, и Леголас не мог сам себе ответить на этот вопрос: незнакомец словно видел мир задолго до появления на свет самого лихолесского принца. Но не был похож он и на эльфа. Так с кем же ему посчастливилось встретиться? Посчастливилось, потому что во время чарующего пения Леголас действительно на мгновение забыл о своём незавидном положении. Потому что на мгновение вернулся туда, куда уже никогда не возвращаются — в прошлое. Утерянное безвозвратно, но дарованное голосом того, кого не следовало бы слушать. А инструмент в руках будто олицетворял собой играющего на нём незнакомца: такой же внешне опасный, сделанный грубыми руками орков. Но способный звучать не жалобно, но задевая струны души.
Леголас забылся. Забылся, пока на лес вновь не опустилась звенящая тишина, прерванная лишь голосом, что ещё совсем недавно творил магию, на какую неспособны ни одни волшебные чары. Лица до сих пор не было видно, пускай эльф и понимал, что его внимательно разглядывают в немой просьбе указать, каково это, слышать нечто подобное. Ловушка отошла на второй план, что было невероятно, учитывая то, сколько неудобств она доставляла пленнику. Правильно ведь говорят, что душевные переживания гораздо сильнее физического действия.
— Вы правы, — шелестящим после чужого пения голосом ответил Леголас на вопрос незнакомца. — Я ранее никогда не слышал этого языка, но Ваше исполнение глубоко... трогает.
И веет голосом прошлого. Этого он не произнёс вслух, но добавил уже про себя. Если до этого территория, на которой он оказался, после его попадания в ловушку, казалась ему достаточно мрачным местом — хотя бы оттого, что ему невероятно хотелось вновь оказаться на земле, но способа спуститься Леголас пока не видел, — то теперь напряжённая тишина казалась ему лёгкой. И не прервать, не нарушив очарования песни. Спуститься хотелось и ещё как, но теперь эльф с заметным любопытством взирал на незнакомца, будто ожидая, что тот явит и другие стороны своей натуры, вновь поступив так же неожиданно, как это произошло, когда пальцы зажали струну первой нотой.

Kamelot — Under Grey Skies
Казалось, музыка всё ещё звучала эхом между деревьев. Безмолвная и неслышимая, тем не менее, она всё ещё находила отголоски в эльфе, повисшем вниз головой. Сейчас Леголас и не пытался выбраться. Вовсе не потому, что у него так и не получилось это сделать, и он перестал пробовать. Он не думал о неудобствах, о том, как кровь приливает к лицу, из-за чего его давным давно начало печь. Искусство может поглотить, вовлечь в свою стихию, и всё окружающее отойдёт на второй план. Музыка, песня — Леголас не мог объяснить, что в ней было такого, пробуждающего воспоминания, кравшего всё внимание целиком. Не мог объяснить, но отдавался поглощавшим неизвестным ему словам целиком.
Казалось, что понимание слов не важно, и смысл и без того был донесён. Да, эльфы верны своим традициям, чтят то, к чему пришли не за столетия, за целые тысячи лет. Они многого требуют от многих вещей и явлений, не только от музыки. Но то ли Леголас был слишком отдан военному и стражническому делу, чтобы вслушиваться в диссонанс нот или нечистоту голоса то ли дело было в самой песне, но сейчас он не мог услышать ничего, кроме завораживающего голоса и чистой мелодии. Как же удивительно было понимать, что орочий инструмент способен на такое. Должно быть, было совсем не важно, чьих рук работой пользовался музыкант — руки сами находили скрытую красоту и вытаскивали её наружу. Обнажали что-то, сокрытое всеми силами стойкого народа.
Так кем же был этот незнакомец, в чьих силах было погрузить эльфа в воспоминания и найти в душе стражника Лихолесья ту её часть, что с трепетом откликнулась на зов песни? Наверное, это было довольно опрометчиво, но Леголас ослабил свою подозрительность к незнакомцу, соткавшему волшебные сети. Он всё ещё был пленником, но, давайте будем честными, разве так уж часто охотник, поймавший в ловушку свою добычу, после этого делится с ней чем-то сокровенным? А в том, что песня была личной, Леголас ни капли не сомневался. Слишком интимно звучали касания пальцев к струнам, слишком печально звучал голос для того, кто собирается убить эльфа, глупо попавшегося в ловушку.
Загадочный мужчина был сокрыт капюшоном, и Леголас не видел ни того, как менялось выражение его лица, ни того, как он отреагировал на слова эльфа. Только сейчас осторожность вновь стала проявляться, но Леголас не спешил отдаваться беспокойству. И ощутил себя пойманной добычей только в то мгновение, что понадобилось незнакомцу, чтобы от костра подскочить к нему. Обойти. Леголас слышал тихое дыхание за спиной, загривком ощущал присутствие человека — человека ли? — сзади. Незнакомец переспросил, словно не веря, в первые мгновения не веря, словам своего пленника. А тот не врал. Не врал — попросту не мог — после такого исполнения. Обдумывал ли он, что сказать, как подмаслить того, от кого сейчас зависело его будущее? Обдумывал, но с другими целями. Как ни странно, но подобрать нужные эпитеты для того, чтобы как можно точнее описать свои ощущения, возникшие во время прослушивания, было трудно. Он до сих пор не был уверен в том, что сумел донести до незнакомца свои мысли, чувства, потому что пары слов здесь было явно недостаточно. И только голос выдавал то, насколько искренне Леголас комментировал песню. Песню-монолог, глубоко запрятанный в чужом языке.
— Честь — слышать песню в Вашем исполнении. Эту песню, — вместо короткого “да” ответил он. Незнакомец мог исполнить что угодно, но выбрал именно эту. Мог выбрать иную, слова которой эльф легко сможет разобрать, другой мотив с другими настроениями. Но выбрал её, сказавшую больше, чем смогла бы сказать какая-либо ещё песня. Леголас краем глаза следил за незнакомцем, когда он появлялся в поле зрения, выжидая, когда загадочный пленитель заговорит снова. Пока было абсолютно не ясно, что у того на уме, станет ли он освобождать своего узника или оставит висеть так ещё какое-то время. Может, у него были какие-то планы на того, кто по собственной неосторожности угодит в ловушку, ведь не для того же она была поставлена в лесу, чтобы пойманной добыче петь песни и предлагать отведать свежего мяса. Логики в решениях незнакомца Леголас не улавливал, и оттого сложнее было понять, что сделает или скажет тот в следующий момент. Время неумолимо текло, и скоро солнце должно было скрыться сперва за кронами деревьев, а после и вовсе завершить свой дневной путь, но ясности в той ситуации, в которой оказался лихолесский принц, пока не прибавлялось. Он всё ещё был под впечатлением, но умолкнувшая песня оседала на траву последними отголосками, прибирая к рукам первое впечатление и оставляя одну лишь память о том, какие струны души — не только музыкального инструмента орков — она задевала.
Наконец, незнакомец закончил свой обход, вернувшись к костру. Склонился над огнём, вплотную приблизив к нему руки. Можно было бы списать увиденное на обман зрения, помутнившегося после долгого пребывания вверх тормашками, но Леголас был твёрдо уверен в том, что составивший ему компанию некто буквально сунул руки в самое пекло. Былая встревоженность всколыхнулась в груди. Огонь не причинял боли, страданий, не обугливал кожу рук, и держаться так близко к нему могли лишь единицы. Ни эльфы, ни люди, ни гномы не смогли бы так долго не получать ожогов и не одёргивать инстинктивно руки. Волшебник? Существо, названия которого Леголас не знал? Всё было настолько удивительно, что Леголас никак не прокомментировал новое явление, только поднял глаза к капюшону, скрывавшему неизвестное лицо. Нестерпимо хотелось спросить, кто он такой, этот странный незнакомец, всё это время поступавший в угоду собственным желаниям, но до сих пор не делавший ничего из того, что пытался попросить у него Леголас. Хотелось, да эльф прекрасно понимал, что ответов не дождётся. Слишком загадочная фигура со слишком загадочными помыслами, чтобы выдавать свои секреты.
Но было в этом и что-то хорошее. Если уж тот не рассказывал о себе из каких-либо опасений, то ещё существовал шанс, что пленитель отпустит Леголаса, иначе зачем бы ему сохранять своё инкогнито?
Наконец, тишина была разорвана, как лёгкая паутина. Леголас и не сомневался в том, насколько стар язык, на котором слагал песню незнакомец. Ни один известный ему народ не говорил на нём: если где этому языку и существовать, то за пределами Средиземья. Конечно, незнакомец был достаточно тёмной фигурой, но о том, что он мог приплыть из-за моря, с других земель, и думать не стоило. Арда — огромный мир, и не все его части открыты тем, кто родился и вырос в Средиземье.
Последовало странное предложение. Странное только потому, что оно было больше похоже на сделку и не на самую равноправную. Свобода за игру на инструменте? Он не спешил верить словам вот так напрямую, ведь наверняка незнакомец позаботится о том, чтобы пленник не удрал, только спустившись на землю, но это было лучше, чем совсем ничего. Последовал медленный кивок. Леголас не был уверен в своих умениях игры: многие годы он жил ради защиты Лихолесья, а не обучению искусствам. Он много раз наблюдал за тем, как лесные эльфы брали в руки арфы и извлекали из них чудесные звуки, много столетий назад и сам притрагивался к инструментам, но его познания в игре были ограничены. Только вот разве было из чего выбирать? Висеть так и дальше он не собирался.
— Буду признателен, если Вы меня спустите, и, в таком случае, я смогу составить Вам компанию у костра и в музыкальном дуэте. Если Ваши песни ничем не уступают той, что мне довелось услышать, то я бы хотел услышать и их, — он немного помолчал, обдумывая, сможет ли, держа в руках орочью работу, поладить с ней, упросить звучать не так, как она делала это в тех руках, в чьих была создана. Мелодия, извлекаемая из неприветливо глядевшего черепа некоторое время назад, замысловатой не была, но сумела найти отклик в эльфе. — Надеюсь, Вы простите мне не лучшее владение музыкальным инструментом: мои руки созданы для немного иных дел.
Потому что вместо струн у него всегда была сейчас абсолютно бесполезная тетива лука.

Malukah — Beauty of Dawn
— Я польщён тем, что Вы оказали мне её, — Леголас не соврал. Ситуация выходила за рамки нормального хода дел. Он и представить не мог, что однажды попадёт в ловушку, которую должен был бы заметить, учитывая его происхождение. Эльфы внимательны, прозорливы, эльфы не попадают в такого рода путы. Если не брать в расчёт тот факт, что ловушка явно была соткана из магии, вместо привычных сетей: невидимые верёвки не рвались ни руками, ни клинком, и будь бы у Леголаса стрелы в колчане, ныне рассыпанные по теряющей свои краски траве, он не смог бы выбраться, даже воспользовавшись ими. Пускай он был мастером лука, но здесь его умения не приносили никакой пользы. Этот странный незнакомец, так и не показавший своего лица, был бы обычным человеком ли, эльфом, да хоть орком каким, он не смог бы сотворить даже призрак сей ловушки, и это должно было обеспокоить пойманного в его сети Леголаса. Но музыка, слова, само повисшее в воздухе звучание не давали ему, нет, не сосредоточиться на возможной опасности, а принять само её присутствие.
Ведь в голове не укладывалось, как некто, способный сыграть на орочьем инструменте мелодию, которую не всякий эльфийский извлечёт из себя, мог представлять из себя опасность. Как мог быть злодеем, если до сих пор даже не попытался причинить своему пленнику какой-то вред. Леголас был лишён возможности избежать их дальнейшего знакомства, но на этом любые попытки покуситься на жизнь эльфа заканчивались. Более, чем Леголас боялся незнакомца, он был озадачен его поведением. Его мотивами. Его игрой.
Музыка и сама походила на магию, посильнее, чем та, что держала Леголаса вниз головой. Окутывала собственными сетями, разорвать которые было сложнее, чем освободиться от невидимых глазу верёвок. Песня быстро ускользала из памяти, но продолжала звучать внутри эльфа, будто сердце качало по венам не только кровь, но вибрации туго натянутых струн. Удивительно, но она лишала лихолесского принца желания бежать, как только ему предоставится такая возможность. Если вообще она у него появится. Незнакомец был твёрд в своём намерении не дать свободы своему пленнику, и Леголас это понимал. Но цели... цели оставались загадкой, неразрешимой и окутанной мраком, мешающим подобраться к ответам. Единственное, чего Леголас хотел — выбраться целым и невредимым на волю. Он понимал, что гнаться за орком было ошибкой. Разбив вражеские силы, эльфы направились обратно в замок, но он посчитал нужным закончить дело, ловушка сомкнулась куда раньше, чем эльф в неё угодил по-настоящему. Знал ли орк о том, что здесь опасно ходить без оглядки? Знал ли о подготовленных волшебных путах? Выглядел он не менее удивлённым, чем Леголас, когда эльф вдруг повис в воздухе. И убрался так быстро, будто был не совсем уверен в собственной безопасности.
С самого начала знакомства Леголас готовился к тому, что произойдёт дальше. Но потом дела пошли совсем не по тому плану, который он успел выстроить у себя в голове. Эльф раз за разом пытался понять мотивы незнакомца. Но так и не смог. Он почти бросил попытки разобраться в происходящем, найти хоть какое-то объяснение, которое помогло бы ему найти выход на волю, когда их потеснила музыка. Всё, что в тот момент видел перед собой лихолесский эльф: деревья, окрашенные темнотой леса, тёмная фигура, склонившаяся у костра и инструмент, воссозданный из черепа жертвы нападения орка. Можно было подумать, будто оба они — путники, остановившиеся на ночлег перед долгой дорогой, но собственное положение мешало Леголасу поддаться своеобразному видению. По крайней мере, оно померкло после того, как смолкла песня. Остался внутренний отклик на неведанные им слова, на чарующий голос и мягкое касание пальцев к струнам.
Эльфы сдержанные существа, и лишь природное умение держать себя в руках удержало Леголаса от того, чтобы испустить удивлённый возглас, когда руки незнакомца коснулись кострища, оставшись в огне на непозволительно длительное для того, чтобы не обжечься, время. Опасение всколыхнулось внутри, взгляд эльфа стал куда более осмысленным, словно вот эта демонстрация сил, неведомых людскому роду, пробила стену, сотканную из музыкальных нот, достигнув сознания. Вернулась былая осторожность, вернулось опасение за благоприятный исход их разговора, всё ещё текущего по своеобразному руслу, не поддающемуся рациональному объяснению. Леголас не сводил глаз с рук незнакомца, не наблюдая на них никакого вреда, причинённого своевольным огнём.
Разговор повернулся вспять: эльфийская речь не допускала ни одного слова, способного дать повод усомниться в его порыве игры  по правилам пленителя. Леголас был в должной мере осторожен, чтобы не поступать опрометчиво в сложившейся ситуации. Памятуя о том, что он всё ещё в ловушке, что всему виной магия, с творцом которой он вёл разговор, эльф не мог себе позволить выбор иной тактики, и его возвращение к осознанию положения, в котором он ныне был, сказалось лишь на прежней недоверчивости к незнакомцу.
Надо сказать, неожиданный вопрос выбил Леголаса из колеи. Снова. Незнакомец будто понимал, что чем менее ожидаемыми будут его действия, тем проще ему будет дождаться от своего пленника именно того, что ему нужно. Может, всё дело было в интересе, который каждое мгновение только крепчал?
— Моё имя Леголас.
Некоторые склонны думать, будто слово обладает небывалой силой, будто у каждой вещи есть своё имя, узнав которое, можно получить полную власть над ней. У каждого живого существа есть тайное название, знание которого даёт право полного контроля над ним. Леголас не знал, правда это или только чьи-то ошибочные домыслы, но представляясь, испытывал такое чувство, будто стирал какую-то грань. Возможно, они всего лишь проходили ту стадию знакомства, когда совершенно незнакомые люди ныне переходят преграду от некогда повстречавшихся на пути прохожих до старых добрых (добрых ли?) знакомцев.
— Как мне стоит обращаться к Вам? — он нарочно не спросил про имя, прекрасно понимая, что незнакомец скорее всего, в таком случае, оставит вопрос без ответа. Так хоть у Леголаса будет возможность обозначить для себя фигуру неким фантомом имени, имея шанс получить большую определённость ситуации. А вот как ответить на вопрос, незнакомец был сам волен выбирать, Леголас всё равно вряд ли прознает, какой выбор сделал его пленитель.
Дальнейшие события развеяли все сомнения в том, что незнакомец был волшебником. Казалось, прошло всего мгновение, но за это мгновение произошло сразу несколько вещей, которые можно было бы объяснить только магией. Леголас запомнил только мимолётное движение незнакомца, обернувшегося к нему, да тонкие вспышки зелёного пламени, всем своим видом явно намекающие на природу волшебства. Змейками, они доползли до невидимых пут, спалив старую магию, и пленник полетел вниз головой на землю, успев выпростать руку прежде, чем удариться локтем об отвердевшую землю. Только оказавшись в непосредственной близости от травы, Леголас наконец заметил произошедшие в природе изменения. Он вгляделся в открытый ему участок леса, где на ветвях деревьев тоскливо свисали пожухлые листья, подобно траве, на которую рухнул эльф. Что ж, учитывая всё, что успело произойти за время, когда ловушка взметнула Леголаса в воздух, сомневаться в том, кто был причиной таких разительных изменений в пейзаже, не приходилось.
[float=left][/float]Под предупреждение незнакомца Леголас поднялся на ноги, собрав рукой выпавшие стрелы и вернув их на привычное место — в колчан. Уверенно, но осторожно он подошёл ближе к костру, около которого теперь покоился инструмент, с которым ещё предстояло сладить. Отчего-то эльфу совсем не казалось, будто у него был хоть какой-то выбор. Эльф и создание орков — вещи несовместимые, и потому Леголас отнюдь не был уверен в том, что ему удастся сладить с инструментом, но игра была условием, уговором, свою часть которого незнакомец выполнил. И пусть положение пленника почти не изменилось, возможность передвижения ему была по нраву больше, чем подвешенное вниз головой состояние.
— Я не попытаюсь убежать, — уверил Леголас незнакомца. Понимая, что любые попытки заранее обречены на провал, он предпочитал действовать так, как того требует его пленитель. Лихолесский эльф много раз сражался с орками, участвовал в защите родного леса, с готовностью брался за лук и стрелы. Был всегда готов к битве. Но сейчас он находился в другой ситуации, где его не спасло бы оружие. Действовал ли он из-за опасения за свою жизнь? Да, отчасти. Ещё ему было интересно. И он хотел услышать голос незнакомца, никак не вяжущийся с его действиями. Всё-таки Леголас не удержался от того, чтобы отметить: — Мнимый выбор.
Больше он не сказал ни слова. Ни когда шёл за инструментом, ни когда, взяв тот в руки, присаживался у костра, пышущего жаром в лицо и на тыльную сторону ладоней, в которых покоился черепок. Касание пальцев к костям отдалось неприятной тяжестью за грудиной от осознания того, что в руках он держал отнюдь не стилизованный музыкальный инструмент, что когда-то обладатель защитной части головы живым бегал по лесам. Леголас провёл пальцами по струнам, подмечая, что даже в его руках они не звучали отвратительным скрежетом, а значит, вполне могли издавать приятную слуху мелодию. Видимо, даже оркам, с их-то любовью к воинственной музыке и рёву вместо речи, было не чуждо нечто прекрасное. Леголас выжидательно поднял взгляд в немом вопросе на незнакомца, после чего опробовал первую комбинацию нот на слух. Выходило лучше, чем он это себе представил, заслышав просьбу своего добровольного стража.
Их дуэт обещал быть... занимательным.

Отредактировано Legolas (06-12-2017 20:26:43)

Kate Mcmayland and Her Orchestra — Celtic Ballad
Как бы то ни было, Леголас был всего лишь пленником, которому никто не предоставлял выбора. Он был подвязан за лодыжки невидимой верёвкой, висел вниз головой довольно долгое время и ни-че-го не мог с этим поделать. Только и оставалось, что лицезреть капризы своего пленителя и молиться валар и великому Илуватару, чтобы незнакомцу не пришла в голову идея лишить эльфа, как бы ни было это иронично, той же части тела, в которую обычно принято идеям входить. И всё же, скажи он, что лучше ему вообще было бы избежать этой встречи, Леголас бы соврал. Услышать такое пение стоило довольно многого. Не жизни, нет, — коль бы бравым воином он ни был, а погибнуть в бою не хотел; настолько бесславно — тем более, — но подобных неудобств точно стоило. Рассчитывать на такой подарок судьбы, как свобода, наверное, всё же не приходилось, и Леголас вёл диалог скорее из-за искреннего восхищения тем голосом, что способен был передать смысл песни, спев её на далёком языке, не известном эльфу, чем из-за необходимости как-то умаслить незнакомца, чтобы вернуться в Лихолесье. На самом деле, отношение к этому загадочному охотнику у лесного эльфа сложилось неоднозначное. Он понимал, что просто так ни одно мыслящее существо Средиземья не станет расставлять волшебные капканы, не имея никаких злых умыслов к пойманной добыче. Он был готов к тому, что, стоит ему оказаться найденным тем, кто установил ловушку, и церемониться с ним никто не станет: убьют, и на этом король Трандуил лишится своего наследника (впрочем, отец достаточно дорожил своим троном, чтобы ещё долго править с наследником или без), а отряды стражников леса — одного из своих преданных членов. Однако, Леголас всё ещё был жив, а незнакомец, начавший знакомство столь не тривиально, продолжал в том же духе. Относиться к охотнику-колдуну после той, оставившей неизгладимое впечатление, песни, как к кому-то ужасному, готовому убить эльфа, он уже не мог. Это не тот случай, когда жертва проникается чувствами к тому, кто держит её в неволе. Скорее, в Леголасе проснулась любовь к искусству, данная ему самим его родом, но павшая в забытье под лязгом стали.
Понимая, что он так и продолжает находиться в плену незнакомца, не позволяло Леголасу полностью довериться песне, какой бы душевной та ни звучала, как бы ни пыталась показать обладателя чарующего голоса и чутких к мелодии пальцев с хорошей стороны. Он бы и рад думать, что так спеть может лишь доблестный представитель своего народа, но сколь вразрез с остальными действиями незнакомца шла музыка, столь сильно боролись между собой доверие и вполне естественная опаска, с которой относился Леголас к этому человеку (про себя он решил, что скорее всего этот волшебник должен был быть человеком). Равно как эльф не хотел оставаться в своём не завидном положении, он не хотел и так поспешно ретироваться с места, в котором ему открылось нечто, с какой-то стороны ему чуждое и забытое. Как бы красиво ни звучал синдарин вкупе с эльфиской арфой, ему порой так не доставало этой душевной ноты.
Музыка — чудесное явление. Она может звучать в руках мастера давно выточенным ритмом и прекрасно поставленными пальцами, когда нет ни единой фальшивой ноты, и уху ни за что не уловить диссонанса. Такой способ игры вызывает уважение к знаниям нотной грамоты, умению точно высчитать такт, знать каждую долю секунды вовремя обозначенной смены пальца на грифе. На сколько полутонов понизить тон голоса, чтобы не прозвучало ни намёка на фальшь. Но на деле, музыка знатока зачастую теряет своё очарование. В ней нет души, она, за часы, если не целые годы, настолько становится привычной, что теряет свою значимость для музыканта, а слушатель на уровне подсознания всегда улавливает смену настроений. Куда красочнее звучат мелодии, идущие от сердца. Порой забытые, бывает, и вовсе наигранные по памяти и слуху. Но спетые с желанием передать чувства, нежели поразить музыкальными навыками. Не то, чтобы незнакомец не умел играть, но в его песне Леголас не улавливал ни одной заученной гаммы. Вместо неё — целая история, переданная на уровне ощущений, когда-то пережитых впечатлений, и оттого слишком яркая, чтобы не тронуть. Что ещё более удивительно, именно это исполнение вызвало воспоминания и мечты, грёзы о далёком прошлом и какую-то далёкую ностальгию, от которой щемит в грудине. И пускай эльфы довольно восприимчивы к подобного рода вещам, но им чужды переживания и открытые эмоции людей. Своего нового не_знакомого Леголас отнёс к их разряду и, что было невероятно, смог понять его выбор.
И он представился безо всякой утайки, будто окончательно вверяя себя исполнителю колыбельной. Даже если, познав чужое имя, получаешь над его владельцем власть, Леголас чувствовал, что должен был завершить обмен. Возможно, не самый равноправный, ведь что есть имя — пустое слово — против целой песни, наверняка значимой для незнакомца и важной, чтобы разделить её со своим пленником. Никто не спрашивал эльфа, согласен ли он слушать пение того, кто связал его по ногам, и вряд ли бы тот согласился, поэтому требовать оплаты труда незнакомец не мог. Но сейчас Леголас был благодарен тому, что до вопросов дело не дошло — иначе он бы многое упустил, не получив такого подарка — теперь уже размена — от их встречи. Но незнакомец снова склонил чашу весов в свою сторону. От уха чуткого эльфа не скрылась запинка, от глаза — всего на миг замершая фигура, и Леголас мог бы с точностью сказать, что настоящего имени он так и не услышал. Но Хэлл обрёл себе звание, обозначился в их знакомстве. Выбор довольно специфичен, но... Они сделали шаг навстречу друг другу, и лихолесский принц надеялся, что шагов таких будет достаточно, чтобы он оказался на земле.
И впрямь оказалось достаточно. Хэлл взметнулся, словно зрительно вырос, заполонив собою всё пространство у костра. Конечно, дело было не в действительной мощи его тела, скорее в ауре, в самой силе, которой веяло от знакомца. Леголас не успел толком обдумать новое представление об этом странном мужчине, как тут же полетел вниз. Встреча с землёй оказалась не такой радужной, но не жаловаться ведь, когда тебе наконец-то дали свободу передвижений? Ноги сильно затекли, почти незаметно меняя эльфийскую походку.
Находясь в плену, чувствуя опасность, труднее замечать происходящее. Оказавшись же в сравнительной свободе, Леголас наконец смог оглядеться, почувствовать на себе, насколько разительные изменения произошли в том клочке леса, где ему было суждено встретиться с Хэллом. Казалось, ещё чуть-чуть, и пойдёт снег, настолько природа в мгновение иссохла, готовая к ненастью. Кто был причиной такого преображения, долго думать не приходилось. Леголас буквально нутром чувствовал, как сильно давит нечто, пышущее из самого Хэлла, как вытягивает силы, которых у эльфов хоть отбавляй. Что бы почувствовал рядом с ним человек?
— Рад нашему необычному знакомству, Хэлл, — Леголас лишь слегка надавил голосом на последнее слово, будто не воспринимая его как имя, но принимая, как должное. Без какого-то умысла, он всего лишь давал понять, что сколько бы между ними не пролегло нитей доверия за эту встречу, сколько бы необычных чудес как колдовских, так и человеческих новый знакомый ему ни показал, — пленник всё равно будет помнить о том, какая роль ему отведена в этой встрече. Может, небольшие пожелания эльфа и будут учитываться, но главное ещё долго будет витать в воздухе неразрешимым вопросом.
— Не нужно обладать мудростью, чтобы видеть в Ваших поступках скрытые мотивы, — покачал головой Леголас, устраиваясь поближе к огню, в свете которого мерк мир вокруг, не показывая своего худого состояния. — Ведь Вы ждёте моего благоразумия, а я — знаю, что иной выбор чреват дурными последствиями.
Он даже улыбнулся, рассеянно и словно думая о чём-то своём, далёком, что волнует куда больше, чем пока ещё не обретённая вновь воля. На его плечи легла забота об аккомпанировании. Леголас брал в руки инструмент, внимательно его разглядывая. Примеряясь и свыкаясь с его внешним видом. Отмахнуться от пустых глазниц и хлипко держащихся в челюсти зубов довольно сложно, когда ты совершенно не понимаешь, какими традициями живут орки, и чем им так люба подобная кричащая жестокость. Правда, лихолесский принц думал, что Хэлл знает, как управляться с этим музыкальным инструментом, и оттого столь легко находит нужное звучание. Но когда пальцы в тихой пробе опустились на струну, щипком извлекая самый незатейливый звук, на удивление, тот вышел чистым и приятным слуху. К новой форме приходилось привыкать, но дискомфорта, ожидаемого Леголасом, не чувствовалось.
От знакомства с творением орков лихолесского принца отвлекла вспышка пламени. Он не собирался удивляться больше ничему, но на этот раз руки Хэлла не просто держались в огне — они сами держали огонь! Близко к лицу, не опаляя капюшона, скрывавшего лицо, не выжигая кожу на руках так, чтобы та лохмотьями слезала и пахла горелым. Сколько ещё в арсенале этого загадочного охотника было колдовских трюков, и, главное, зачем ему было раз за разом показывать свои способности? Он будто пытался показать эльфу за одну встречу всё, на что его сил может хватить, но не мог — слишком велики были его знания волшебства и прочих неведомых умений, что и за век не показать. Впрочем, у Леголаса-то век уж точно был. Но провести столько времени в заточении он совсем не горел желанием. Отвлекаясь от нового трюка, эльф ещё раз провёл пальцами по струнам: на этот раз более уверенно, подводя итог изучения инструмента и привлекая к себе внимание. Он наблюдал за резким хлопком, за короткой вспышкой света прежде, чем вокруг снова разольётся равномерное пламя костра; как пальцы спустили капюшон на плечи, и Хэлл предстал перед эльфом, каков он есть. Хотелось так думать, не брать в расчёт слишком много произошедших метаморфоз окружения и не думать, будто Хэлл мог провернуть подобное и с собой. Во всяком случае, тот выглядел обычным человеком, а этот нюанс действовал довольно успокаивающе. И было в его внешности что-то такое, знакомое и близкое. Привычное, как наконечник стрелы, когда тетива лука натянута до упора, готовая пустить орудие в цель. Может, дело в глазах?
Бессмысленное бренчание по струнам оборвалось, Леголас дождался первых слов песни, чтобы приноровиться к темпу и подхватить. Он наигрывал мелодию, приходящую на ум и удивительно попадавшую в лад с мелодией напева. Выбор, сделанный Хэллом, удивил эльфа. Удивил словами и смыслом, нежным и мягким. Даже... романтичным? Несмотря на спетую совсем недавно колыбельную, знакомец снова смог поступить совершенно неожиданным образом. У него был чарующий голос, придавший свою толику волшебства как первой песне, так и той, что звучала сейчас. Голос не могучего мага, совсем недавно зелёным пламенем освободившего пленника, но настоящего менестреля, чьё волшебство пения гораздо сильнее. Леголас прикрыл глаза, на ощупь находя нужные позиции пальцев и струны. Песня проникала глубже, чем могла достать магия. Глубже, чем входит стрела, пронзившая свою цель.

Тёмные дела надо делать в темноте. © Хоббит

За кострищем — сплошная темень. Так почему песня кажется такой светлой?