Любовь. Нет, Нейтан принципиально опускает изначально это чувство до влюблённости, потому что не пристало Прескотту любить. Симпатия, мимолётное чувство, поселившееся глубоко внутри лишь на время, но только не любовь. Осознаёт влюблённость он довольно быстро, потому что так горько Нейту после расставания, так отчаянно хочется второй встречи, так прочно в голове Уилбур оседает, что не вытрясти никакой дозой. Ни забыться, ни забыть. Он понимает, что его не обходит стороной то, чего он не должен был чувствовать, и потому Прескотт гонит влюблённость, выжигает изнутри, корни палит самыми высокими градусами. Он пытается не думать об Уилбуре ни секунды, хоть иногда и оборачивается на улице, кожей чувствуя обманчивое присутствие. Ну зачем Уилбуру в Аркадию? Уилбуру проще прийти во сне, мимолётной галлюцинацией отметиться в толпе, но только не наяву. Нейтана изводит влюблённость, которую он насилу не называет любовью. Он не хочет её. Только...
"Любовь - это не свободный выбор, а состояние." — Человек со звезды
Поэтому он ничего не может с этим поделать. Он не смиряется. Не звонит, пока не появляется весомая причина сорваться с места, оставить Аркадию позади. А куда идти? Правильно, адрес надиктует до боли знакомый голос, если набрать цифры с картонки. Нейтан цепляется за возможность уехать, и до самой встречи называет её стойким желанием жить. Уже в отеле, в руках Уилбура, когда чувствует так и не забытые объятия снова, знает, что в первую очередь он хочет встречи. Ствол — не так уж страшно, и это выход из тупика, в который они на пару с Джефферсоном в конце концов забредают. Нейтан пусть снова перекладывает ответственность, но он так отчётливо понимает, что не встретиться с Уилбуром ещё хоть раз будет его самой большой ошибкой в этой жизни. Похлеще, чем случайно убить Рэйчел.
Прошлая их встреча... единственная. Она потрясающая. Уилбур, дьявол воплоти, заключает с Нейтаном контракт, обещает то, что в глаза никто из аркадиевцев не видел. И ведь, если так подумать, ничего особенного не происходит: они пробираются в бассейн, где Уилбур трахает первого попавшегося парня, после чего исчезает. Так ведь и должно быть? Встретились и разошлись, чтобы друг о друге больше и не вспоминать. Но разлилось в ту ночь между ними что-то особенное, такое хрупкое, звенящее, задень — сломается. Оно просуществовало пару секунд, может, целую вечность, но вернулось на следующий же день, осев глубоко и стойко. От былой хрупкости ни следа. Первая встреча замечательна, и в ней всего два изъяна. Нейтан думает, что Уилбура хочется воспринимать в действительности, без наркотической дымки, прихода, но соглашается остаться только после того, как чувствует таблетку на языке. Второй пункт, омрачающий воспоминания — исчезновение Уилбура. И вместе они сплетаются в прочное ощущение нереальности произошедшего. В какой-то момент Нейтан готов верить, что это его психика окончательно выходит из-под контроля и рисует в памяти то, чего никогда не было. Если бы не картонка от пиццы с номером, он бы поверил.
Нейтан за годы жизни в Аркадии привыкает чувствовать себя центром вселенной. Его отца боятся, деньги Шона Прескотта решают любой вопрос, любое "хочу" Нейтана — кроме родительской любви, конечно, — можно купить, как и молчание преподавателей, как и зрителей любых его проступков. И только Уилбура не купишь. Нейтан вообще быстро строит в голове образ оборотня, этакого паренька, который не способен к кому-либо привязаться. Ну не верится, что Уилбуру впервые приходится вот так проводить дни и ночи, что он впервые пробирается куда-то, впервые спит без обязательств. Оттого ещё более гадко, и Прескотт чувствует себя бессильным. Привычными методами со сложившейся ситуацией не справиться. И что бы там ни говорили о собачьей преданности человеку, Уилбур её явный антоним.
И вот что обидно, когда ты — отпрыск Шона Прескотта. Ты можешь купить всё, что угодно, но только не хоть какие-то права на того, кто прочно укореняется в твоей голове. На взаимность. И, наверное, это тоже какая-то своеобразная свобода Уилбура, но, если это так, то Нейтану свобода больше не нравится. Когда привыкаешь получать всё материально, уже и не думаешь, что кто-то может вот так вот безвозмездно полюбить тебя в ответ. У Нейтана вообще отношения с чем-то хорошим к нему довольно сложные. Он не понимает, что иногда люди поступают определённым образом без выгоды для себя. Ему было четырнадцать, когда до него начал докапываться Дюк, а когда ему помогла Хлоя, Нейтан только огрызнулся. Не нужна ему помощь. Если уж его ненавидеть, так сразу всем городом. Можно ведь было сказать "спасибо", и это куда легче признаний в любви. Добрый поступок он тогда воспринял в штыки, как будто Прайс была на стороне Дюка. Нет, добрые намерения Нейтан много лет в упор не видит, и это касается буквально всего. Он до последнего не верит во взаимность Уилбура, потому что в его жизни так не бывает. Прескотт, подпитываемый извне, окончательно загоняется сам. Ничто хорошо не заканчивается, так с чего сценарию разворачиваться совсем по-другому?
Происходящее между ним и волчонком Нейтан воспринимает очередной насмешкой свыше. Говорят, это чувство может изменить человека, поменять всю его жизнь. Он и не замечает, как это происходит. Не отдаёт себе отчёта в том, что срываясь в Трансильванию, он забывает всё старое, открывает новую страницу, на которой всего одно слово, всего одно имя, пропитанное кровавыми буквами, под стать всем монстрам. Вот хоть защита эта, в которой они никак сойтись не могут. Раньше Нейтан на корню бы зарубил этот разговор, огрызнулся, поставил бы точку, чтобы только уже прекратить бессмысленный разговор. Как с Хлоей: "Думаешь, мне нужна помощь? От тебя?" И не посмотрел бы, кому и что говорит. Но нет, Нейтан, вместо того, чтобы отсечь обещание, пытается что-то объяснять, как-то отстаивать свою позицию, не действуя по принципу: моё слово — закон.
Вообще-то, одно приключение Нейтана его кое-чему научило. Он тогда и сам не понял, как умудрился попасть в эпицентр пустыни, в Африку, населённую толпами мутантов. Он встретил там человека, готового безвозмездно помочь ему добраться домой в целости и сохранности. Перед капитаном не стояло никаких приказов от отца, не выполни которых, и Прескотты обязательно устроят тебе проблемы. Не было обещанного гонорара. Пришлось принять эту мысль и без промедления идти за Крисом в огонь и воду. Приключение научило Нейтана тому, что иногда можно доверить кому-либо свою жизнь и без обязательства потом за это платить. А ещё тому, что иногда нужно засунуть поглубже свою гордость вкупе с тупыми убеждениями.
— Хорошо... если тебе так легче, — не в упрёк. Нейтан почему-то соглашается, уступает. Нет, он ещё не раз поставит гиперопеку Уилбура тому в упрёк, будет даже злиться. Но он даёт добро, соглашаясь перебарывать себя, болезнь, которая иногда говорит вместо него, выражаясь вспышками то гнева, то сожалений. Он больше не отказывается, принимая от волчонка чуть больше, чем от других. В Аркадии этот барьер никогда не падал. Нейтан и ногу не отдёргивает, хотя будь на месте Уилбура кто другой — ему ещё и прилетело бы за что-то подобное. В этом истории есть место только для них двоих, замени хоть одного, и всё сложится совсем иначе. Только друг с другом они позволяют себе внутренние изменения, идущие вразрез с их характерами. С жизнью. Вот тот же Уилбур, Нейтан до сих пор не понимает, как Уилбур может стать жертвой "дзынь", говорить об этом, ещё и так серьёзно. Да, первое впечатление оказалось довольно обманчивым. Или это становится тем исключением из правил, которое доказывает, насколько Уилбур серьёзно относится к тому, что способно его погубить.
[float=right]
[/float]Признание даёт Нейтану надежду на взаимность, но вытрясает из него всю душу. Ведь нужно ответить тем же. Не из-за какого-то обязательства — просто пора уже сложить этот пазл. Но не так страшно знать, что за тобой под ручку с Костлявой идёт твой преподаватель, как признаваться в любви. Смелости не хватает. Вот чувств — ещё как. Нейтан в них тонет весь месяц, как будто Уилбур его за макушку опустил тогда на дно бассейна без возможности вдохнуть воздуха, да так и держит по сей день. Нейтан захлёбывается, пытаясь не думать, и у него ни черта не получается. Он пытается теперь вытащить из себя признание, но оно сидит так глубоко, хранимое под семью замками, что Нейтан так и не осмеливается. А ведь представляет, хоть примерно, что чувствует Уилбур. Если уж монстры умирают от неразделённой любви, то и чувствуют всё в разы сильнее? Если так, то у Нейтана появляется ещё один весомый повод ненавидеть себя за гордость и трусость, связывающие ему рот.
Нейтан старательно подбирает слова, хочет, чтобы Уилбур услышал между строк то настоящее, что Нейт в них вкладывает. Только этого всё равно не достаточно, Уилбур не понимает, не видит, не хочет. Да и, если уж быть честными, Прескотт и сам до последнего списывал все намёки на особенности оборотней или характер волчонка, в упор не замечая, пока напрямую не услышал. Ни "да" на неправильный вопрос, ни поцелуй его так и не убедили. Так что не ему упрекать Уилбура в чём-то подобном. Проблема в том, что Уилбур и правда не понимает, что его "дзынь" может быть взаимным. Да, они разные, характерами, видами, жизнью и отношением к ней. У любви монстров красивое название, а на деле — сплошной смертельный капкан, в который попасть, и тут пятьдесят на пятьдесят в борьбе со смертью. От былой сказки не остаётся ни следа, и Нейтан чувствует глухую беспомощность, когда Уилбур даже не пытается дать себе шансов. Совсем как сам Прескотт до этого. А ведь между ними всё же есть что-то общее, а?
— Уилбур, если бы "я не" — между нами ничего не произошло бы ещё тогда, — он делает отчаянную попытку донести, сказать что-нибудь, что пока заменит самые правильные слова. Он ведь правда бы не лёг под первого встречного, кем тогда Уилбур и был. Ну не смог бы поддаться мнимой свободе, если бы между ними ещё тогда ничего не возникло. Это Аркадия. Перепихнуться с какой-нибудь девчонкой — нормально, переспать с парнем — нет. Нейтан своими собственными руками приклеил к грэхемской двери плакат, чтобы поддеть, мол, гик-пидор, не то что мы, охуенные из "Циклона". Но Уилбур... ещё тогда он стал тем исключением, ради которого Нейтан не раздумывая снова на вечер забыл о своём статусе золотого мальчика под отцовской опекой.
Дрожь, прошедшую по Уилбуру, Нейтан чувствует буквально всем телом. Вина льётся на голову ледяным ушатом, потому что подбирать правильные слова он совсем не умеет. Клянёт себя за прогулы литературы, потому что какой-нибудь поэт наверняка самыми красивыми эпитетами выразил всё, что он чувствует. Бери и пользуйся. А Нейтан понятия не имеет, как исправлять положение. Только отчаянно шепчет:
— "Не так" не чувствую, — сейчас это точно враньё. Только не из-за признания Уилбура, нет, его монолог смешал в Прескотте счастье и надежду. А собственная гордость втоптала их в грязь, захлестнула виной и постоянным желанием рассказать. Через себя он всё ещё не научился переступать. Но, чёрт, каким надо быть мудаком, чтобы хотеть услышать про "дзынь" к себе от того, к кому не испытываешь ничего? И да, многие в Аркадии бы назвали Нейтана и мудаком, и нашли бы более красочные определения. Но сама мысль о том, чтобы сказать Уилбуру это, будучи равнодушным... нет, неправильно. Даже по меркам Прескотта. Он и без того говорит многое из того, что раньше никогда бы не сказал. И без того пытается дать понять, что ему не всё равно. Не просто потому, что чувствует себя виноватым перед волчонком. Знает, что переступит через себя, и, если Уилбур хотя бы допустит мысль, что "дзынь" взаимный — признаться будет легче.
Они и впрямь как будто местами меняются. Теперь целует Нейтан, теперь Уилбур, словно ошпаренный, отскакивает от него вместо того, чтобы понять и принять. Нейт и отреагировать не успевает. Приподнимается на локтях, слушает, и вот так, как сейчас, гадко ему за весь разговор не было. Уилбур комкает признание, умудряется подвести итог таким образом, будто пытается вовсе перечеркнуть. Честно, если бы Уилбур сейчас добавил "Это всё было шуткой" и весело рассмеялся — это только бы довершило картину. Нейтан молча тянется к сменным штанам, кое-как одевается, чувствуя, как лицо буквально каменеет, и ничего не может с собой сделать. Он без спроса цепляет какие-то кроссовки Уилбура на босые ноги и только тогда смотрит на волчонка.
— Так это просто ещё одна попытка защитить такая? — в голосе предательски сквозит обида. Да, Нейтана неожиданный конец разговора задевает, причём нехило так, потому что перескочить с важной темы на тему ни о чём — это надо собрать воедино весь свой похуизм к ситуации. Как будто Уилбуру враз стало совсем наплевать на них.
После таких скачков настроения есть совершенно не хочется, но Нейтан соглашается. "Подыгрывает".
— Окей... давай, — на деле, хочется в сто одиннадцатую. Запереть замок, чтобы никто не трогал, рухнуть на кровать, включить китов и пялиться в потолок. Нужно обдумать всё произошедшее этим вечером, каждое слово Уилбура прокрутить в голове, свыкнуться с чем-то новым, но казавшимся нужным. И как-то связать всё это с деланной невозмутимостью волчонка, потому что сейчас Нейтан вообще не в состоянии её понять. Но комната осталась в Аркадии, а здесь он один хуй знает когда окажется теперь один.
Сейчас дойти до мысли, что Уилбуру может быть настолько неловко, что он хочет поскорее уйти от разговора, Нейтан не может.
[/float]Нейтан вдруг осознаёт, что не достучится до Уилбура. Что тот в упор не будет видеть взаимности, никаких знаков, никаких явных признаков. Нейт сам долго игнорирует "дзынь" волчонка, принимая его поведение как должное. Ведь наверняка в послужном списке оборотня находится целая толпа поклонников, вот так подцепленных на улице ради развлечения на одну ночь. Ради разрядки, снятия напряжения. Ради приятно проведённого времени вместе. Ведь подцепить того, кто противится этому до последнего, не желая жертвовать девственностью своей задницы ради получения желаемого тогда наркотика, ему удаётся на удивление легко. Нейтан думает, что это он влипает по самое не хочу, когда не может выбросить Уилбура из головы, и когда оказывается, что всё взаимно, не может решиться сказать о собственных чувствах. Проблема решается наполовину, и теперь уже только от него зависит то, как скоро волчонок узнает о том, что не один такой. На целый месяц оставленный один на один с обрушившимся на голову "дзынь".
