Он оставил свой номер телефона. Вот так просто, будто у них что-то могло получиться. Оставил и исчез, словно его и не было вовсе. Воспоминанием, пылью, оставшейся на столе после его ухода, мечтой о свободе и тягучей пульсацией чуть ниже поясницы. Нейтан бы и не поверил на следующий день, не останься у него этот сраный номер вкупе со странной разбитостью. Будто и не физической вовсе. Тогда он испытал того, к чему не мог прикоснуться никогда в жизни. А оно разлетелось, пухом, перьями, сперва метафорическими, после — вылетевшими из разодранной подушки. Просто чтобы прийти в себя и не думать о том, что его вот так просто кинули. Люди вообще привыкшие кидать, оставлять, когда нужны. Но Он-то не человек вовсе. Волчонок, оборотень. Монстр? Нейт видел стекающую тягучую кровь на его подбородке и всё равно не мог назвать монстром. В обычном человеке от монстра куда больше, чем в этом внезапном знакомом, найденном под фонарным столбом. Потерянном, но не унывающем. Получил своё, да и исчез. Наобещал "лучшую ночь", а наутро фея крёстная своё волшебство забрала с собой, оставив разбираться с внутренними демонами и личной трагедией потери чего-то важного.
Нейтан долго не называл Его по имени. Ни вслух, ни про себя. Просто не мог. Он вообще никому не рассказывал о Нём, храня тайну глубоко внутри. Да и боясь самому себе признаться в том, что Его перестало хватать уже на следующий день. Став символом свободы, став Свободой, Он вот так просто, оправдывая своё новое имя, упорхнул синей бабочкой в окно. Одежда оказалась рядом, словно кто-то позаботился о том, чтобы добираться до общежития было не так палевно. Он? Искажённые воспоминания? Прескотт мало что помнил с того момента, как таблетка скатилась по его горлу в пищевод. Большинство случившегося осталось на уровне ощущений, эмоций. Больше всего вспоминался тот миг, что повис на целую бесконечность, пока не прервался вопросом волчонка и ответом-просьбой. Нейтан не мог потребовать поцелуя, ведь это не его. Он не привык к тому, чтобы с кем-то было так хорошо, что на следующее утро, избавившись от непрошеного гостя, не станет лучше, а напротив, захочется достать пистолет и к хренам размозжить себе голову. Чувство свободы по-настоящему он испытал лишь один раз в жизни. Этот один раз закончился оставленным набором цифр и воспоминаниями, поддёрнутыми пеленой, от которых щемит где-то в груди и раздаётся по всему телу.
Нейтан ходил на вечеринки, вливая в себя алкоголь так, словно тот мог помочь забыть всё. Словно номер растворится на дне стакана, осядет хлопьями и вольётся в пересохший рот, обдав нёбо горчащим привкусом. Он дышал порошковыми дорожками, засоряя себе мозг вредными веществами взамен не менее вредных воспоминаний. Постоянно ошивался вместе с "Циклоном", до раннего утра то перетирая кости гикам, то планируя нечто "кайфовое". Вечеринок он стал устраивать куда больше, а с ними на него посыпались и задания Джефферсона, когда-то притихшие на время после прогремевшего по городку несчастья, но снова запустившие свой механизм. А с ними пришли проблемы. То Кейт, запомнившая Прескотта, что увёл её с вечеринки, во время которой появилось то видео, на котором она так самозабвенно сосала всем подряд; то объявились Прайс и Колфилд со своим расследованием исчезновения Рейчел; то Бауэрс принялся быковать и посылать Нейта с его заказами. Мир в геометрической прогрессии сужался в туннель страха и отчаяния, из которого выход — только самому во всём сознаться, явиться с повинной и больше не жить с постоянным осознанием своей вины. Тут уж как-то не до мыслей о ночном госте-видении. Призрачно появившемся и так же призрачно умчавшимся из Аркадии. Проблемы снежным комом неслись на Прескотта, и последняя неделя его жизни была похожа на кошмар наяву. Он чуть ли снова не убил человека, чуть ли, чуть ли, чуть ли. Всё его поведение буквально кричало о том, что он знал, что случилось с Эмбер, и эти две сыщицы, не унимаясь, цеплялись за него, как за главную улику. А Нейтану... Нейтану было жаль. По-настоящему. Он ни смерти не хотел, ни быть таким заносчивым засранцем. Просто так сложилось. Он не видел выхода из ситуации, да только и делал, что боялся возмездия за всё свершённое. И оно наступило. Наступило, когда Джефферсон отправил своё последнее смс, в котором позвал Нейта на встречу перед вечеринкой "Циклона". Прескотт совсем случайно увидел в его руках пистолет и, пускай зачастую он был туп и слеп ко всему, но сложил два и два, так и не показавшись преподавателю на глаза. Нет, он ринулся обратно в комнату, забив на всё, а там — диван отодвинуть, содрать с клейкой ленты припрятанный телефон, да дрожащими пальцами набрать давно выученный наизусть номер. Сколько он его повторял про себя, на уроках, в компании, отревшившись ото всех, перед сном.
В воздухе впервые за долгое время послышался запах свободы.
Ответили ему не сразу, а когда вызов был принят — по ту сторону поднялся гомон, словно за право обладать трубкой билась целая свора... собак, да? Волчат. Нейтан успел испугаться, что ошибся в цифре, или Он сыграл с ним злую шутку, отвязавшись вот так легко и просто. Людям нельзя доверять, ведь так? Доверился, а к нему с пистолетом на встречу пришли. Нейтан не давал своего номера Ему, да ещё и так долго молча дышал в трубку, что с той стороны голоса начали потихоньку меркнуть. Мало ли, ошиблись номером или ещё что. Связь прервалась, например. Нейтан не хотел, чтобы его слышал кто-нибудь, кроме Него, но...
[float=right][/float]— Уилбур? — Он обрёл имя впервые за прошедший почти месяц. Собственный голос прерывался, сипел, был ниже привычного из-за простого страха. Казалось, сейчас дверь распахнётся, а там Джефферсон с пистолетом в руке и безумным блеском в глазах. Что вместо своего имени Уилбур успеет услышать только гулкий выстрел и, если "повезёт", предсмертный крик. Связь прерывалась — между ними было слишком большое расстояние, — но в трубке сперва послышался недолгий шум, а после — всё смолкло. — Уилбур, это... это Нейтан. Помоги мне, я... меня хотят убить.
Прям как в каком-то дерьмовом фильме, и все реплики как на подбор. Нейтан смутно помнил, как кривым дрожащим почерком чертил адрес до отеля, как наскоро собирал вещи первой необходимости, оставляя всё, что могло бы натолкнуть Джефферсона на его след. И вот позади него осталось общежитие, потом — академия. Он только с карточки снял всю наличку, что закинул ему отец в начале недели. Не много и не мало — смотря по чьим меркам. Добраться ведь хватит. Новый телефон вкупе с симкой он приобрёл уже по дороге, когда пересаживался с автобуса на один из самолётов. Лететь-то ему предстояло ого-го сколько! И он даже камеру не прихватил, о чём пожалел, стоило заметить на бордюре дохлую кошку. Но, оставив позади Аркадию Бэй, стоило там же оставить и свои пристрастия, некогда его погубившие, поэтому животное не попало даже на карту памяти нового телефона.
Чем ближе Трансильвания, тем страшнее и волнительнее ему становилось. Почему-то именно сейчас события давней ночи возникали перед глазами куда более отчётливо. Весь этот месяц он гнал от себя воспоминания, но продолжал делать это и сейчас: отец бы его закопал, если бы узнал, что его сыночек занимался сексом с парнем, а сейчас, никого не предупредив, летел самым ближайшим рейсом прямиком к своему любовнику-на-одну-ночь. По такому сюжету только фильмы снимать. Для девчонок, достигших полового созревания и мечтающих о своём принце на белой тачке. За полчаса до снижения самолёта Нейта начало лихорадить. Он, наверное, самому себе боялся признаться, что хотел этой встречи. Не просто свободу почувствовать — убедиться, что всё это был не сон, а это ощущение не отпускало ровно с того момента, как он покинул бассейн. Хотелось дотронуться и поверить, что вот он, Уилбур, реальный, как и он сам. И никуда он не исчезал, ведь ответил же на звонок. Ведь сказал, где его можно найти. Если, конечно, назвал верный адрес, а не отмазался. После последней встречи с Джефферсоном любая вера в людей окончательно раскрошилась, а после — её остатки выдуло к хренам из его жизни. Нейтан сейчас боялся всего и всех, видя в каждом того, кто в любой момент может предать. Доверившись кому-то, кто потом предал, второй раз обжигаться уже не хочется.
От самолёта до отеля несколько остановок на автобусе. На плече одна школьная сумка через плечо, в руке — мобильный. Нейтан поначалу набирал номер, чтобы отзвониться, чтобы предупредить, но так и не решался нажать на зелёный значок на экране. Набирал сообщение — стирал по одной букве. Так и сел в транспорт, по гугл мапс определив, какой довезёт до его временного дома. Временного, потому что Нейтан уже ни в чём не уверен. Он не знал, сколько пробудет в Трансильвании, тем более, не знал, куда ему податься дальше. А ещё он не знал, как его примет Уилбур. Ведь не выходил же на связь всё это время. Кто, если не он, был настолько свободен, что легко мог плюнуть на всё и ещё разок наведаться в Аркадию, ещё хоть раз вытянуть Прескотта из его панциря, чтобы вновь можно было забыть о том, кто Нейтан есть на самом деле. Кем не хотел быть, но обязан, как бы сложно это ни было. Нейтан разрывался от мыслей, пока автобус, трясясь на ямках и камнях, сокращал время до встречи сбежавшего от прошлой жизни Прескотта и синонима слова Свобода.
От остановки до отеля — рукой подать и даже меньше. Нейтан так и не решился позвонить, как и долго не решался дойти до входа и толкнуть злосчастную дверь, за которой его ждало либо разочарование, либо — надежда. Он и не помнил, когда в последний раз так волновался. Волнение было иного рода, не то, что обычно посещало его перед встречей с отцом, которому до сына и дела нет; тем более оно было не таким, какое обычно бывает перед очередным уведомлением, что скоро его нахрен выпнут из академии. Сейчас он будто проходил экзамен, не зная билета, а от оценки зависела вся его жизнь. Нейтан долго крутил в руке кнопочный — и это в их-то время — телефон, пока, наконец, не вдохнул поглубже воздух. Совсем не похожий на тот, которым топило Аркадию. Здесь не было ни китов, что выбрасываются на берег, ни преподавателей с пушками, что спешат размозжить тебе голову. Здесь было что-то незримо другое. Нейтан всё же решился. Всего с десяток шагов, и дверь поддалась руке, впуская гостя в зáмок, что гордо именуют отелем. И тут Прескотт окончательно стушевался. Вокруг цветными кляксами скакали существа, которых его сознание просто не могло переварить: то какой-то желатиновый монстр, то живая мумия, а вон вообще вампир. А это челов... человек? Уже спокойнее. Но глаза упорно искали знакомое лицо среди всего этого зверинца. Уилбур и не знал, когда именно должен был прибыть Нейтан, а тот так и не решился дать ему знать, что вот он, уже здесь, между ними не зияет снова расстояние дырой в пару тысяч, а то и десятков тысяч километров.
— Уилбур... — и всё же Нейтан заметил его. Среди целой оравы волчат, таких же неугомонных, таких же неусидчивых и шумных, как он сам. Нейт и не заметил, как около него оказался бледнолицый мужчина в плаще, летучей мышью нависнув над возможным посетителем. Кажется, он был недоволен, и то и дело поглядывал на уткнувшихся в мобильники зомби на ресепшене. Сразу видно, кто хозяин здания.
— Хотите взять номер? — учтиво, да. Но неожиданно, и Прескотт, не ожидавший "нападения" со стороны, инстинктивно отшатнулся в сторону, толком не успев не то, чтобы ответить, да хоть понять суть вопроса.

За дверью ждала неизвестность. То есть, Нейтан, конечно, понимал, что скрывал в себе отель: монстры всех видов и размеров, от милых до по-настоящему устрашающих. Может, даже опасных. И он не спешил встречаться с ними лицом к лицу, полагая, что пускай Аркадия и была тем местом, которое включало в себя ничуть не меньше монстров, но они все как-то больше походили на людей. Даже Марк Джефферсон — человек, что хотел его убить — поступал так, как ни один человек не способен поступить в трезвом уме и здравом рассудке, но он был ограничен своим телом, что пускай и имело множество скрытых возможностей, гонимое внутренними демонами, но не могло сделать больше, чем ему бы позволило оружие и физическое преимущество перед своим учеником. Или смекалка, которой он, в отличие от Прескотта, хотя бы мог похвастаться. Здесь же монстры были вполне себе реальными: ещё до того, как Нейтан подошёл к зданию, оттуда вышло нечто среднее, между бабайкой, которыми пугают взрослые своих непослушных детей, и каким-то лесным зверем. Разве что лицо у него было донельзя добродушное, да и определить точно, что это за существо такое, Нейтан на глаз самостоятельно не смог.
За дверью ждала не просто неизвестность. Судьба? В судьбу Прескотт не очень-то верил. Назвать его фаталистом можно было разве что тогда, в бассейне, потому что только там он впервые подумал о том, что такие встречи просто так не происходят. Два совершенно разных парня не могли встретиться только потому, что так решил случай. Появившись в жизни Нейтана, Уилбур словно запустил некий механизм, до сих пор заставляющий Нейта делать то, что ему не свойственно: срываться с насиженного места — пусть для этого ему требуется толчок в виде угрозы для жизни, — звонить, моля дать кров подальше от Аркадии; стоять у дверей и всё никак не решаться войти внутрь. И страшно было не встретить какого-то особо опасного монстра — Нейтана они волновали в куда меньшей степени, чем тот, к кому он приехал. Меньше месяца прошло с того момента, как Уилбур покинул Аркадию, но за всё это время они и не попытались связаться друг с другом ни разу. Нейт вовсе старался не думать о волчонке. Старался, но получалось из рук вон плохо. Не называя его по имени, то и дело Прескотт возвращался мыслями к той ночи и никак не мог поверить, что можно было так просто исчезнуть, словно раз и навсегда позабыв о той ночи. Впрочем, для оборотня, наверное, такое было не в новинку. Слишком опытный, слишком свободный, чтобы посметь думать, что Нейтан мог стать для него кем-то особенным. Кем-то, ради кого можно было поступиться собственными принципами и приехать в одно и то же место дважды.
Сложно признаться самому себе, что кто-то может вызвать столько эмоций всего одной ночью, что по контракту должна была быть незабываемой, сколько не вызывал ни один день в жизни. Столько, чтобы потом ещё целый месяц мусолить картонку с номером, страшась позвонить, но выучив наизусть. Нейтан всеми силами верил в возможности своей памяти, способной в короткое время вызубрить назубок несколько цифр, но умом-то понимал, что дело было в их нескончаемых повторениях про себя. Лучше бы лекции Джефферсона так учил, глядишь,  профессор, как способного ученика, да не стал бы убивать. Пожалел. Сейчас Нейтан не был уверен в том, что его так уж здесь ждут. Если бы Уилбур хотел встретиться — он бы приехал. Сам. Он свободный, он может в любой момент сорваться и приехать. Схватить братьев, да примчать на всех парах, снова очутиться под фонарным столбом или в прескоттской спальне, поджидая её хозяина, пока тот ошивается неизвестно где. Завалиться на одну из вечеринок, пробиться в вип-зону, потому что ну какой список избранных остановит оборотня в его желании оказаться за ширмой?
Нейтану было неуютно. С одной сумкой, без защиты в виде властного отца, он оборвал все связи со своей прошлой жизнью, умотал туда, где его никто не найдёт. Теперь-то не к кому будет бежать, если что-то пойдёт не так. Ну вернётся он в Аркадию, и что дальше? Лезть под дуло пистолета, знать, что за его головой охотится один не самый здоровый на голову учитель — верх кретинизма. Нейтан, конечно, никогда не отличался особым умом, но не настолько, чтобы из-за собственных ошибок прощаться с жизнью. В некотором роде, зайти в отель ему должно было быть куда легче, чем развернуться и, забив на всё, улететь обратно. Но не было. Он стоял истуканом, сжимая ручку сумки в ладони до отпечатавшихся на ладони ручек, и никак не мог заставить себя сделать ни шага ко входу.
И всё же сделал. Потому что, сколь бы он ни боялся встречи, он ждал её весь месяц, что тянулся нестерпимо долго, пока последняя неделя не заставила набрать номер, бросить всё и вылететь в Трансильванию первым же рейсом. Огромный шаг для человека, что вечно прятался под собственной фамилией, но в один момент отрёкся от неё. И только оказавшись внутри, увидев воочию всё, что некогда рисовалось в голове с разных ракурсов, но всегда не так, как оно было на самом деле, Нейтан понял, что не просто боялся встречи. Нет, он попросту не знал, как это будет. Он смотрел на Уилбура издалека и понимал, что не имеет ни малейшего понятия, что ему сказать. Что сделать. Как себя вести. Среди монстров виднелись макушки обычных людей, и это хотя бы вселяло надежду, что к таким, как сам Прескотт, здесь относятся если не с симпатией, то хотя бы с изрядной долей терпения. Это успокаивало, но никак не помогало окликнуть Уилбура, дать понять, что вот он, Нейтан, он тоже приехал к волчонку, приехал, чтобы...
Чтобы что? В конце концов, эти каникулы в Трансильвании рано или поздно закончатся. Да, возможно, они проведут вместе куда больше, чем одну ночь. У них нескончаемо много времени, но что дальше? Нейтан, собирая самые нужные вещи, совсем не думал, что не сможет оставаться в отеле вечно. Он схватился за мысль, что ему есть куда податься. Он не будет один бороться с внезапно свалившимися на него проблемами, и ему придут на помощь. Не абы кто, но сам Уилбур — тот, чьей помощи Нейт ждал больше, чем от кого-либо ещё. Но всё рано или поздно заканчивается — закончится и пребывание Нейтана в отеле. Ему придётся уехать, хотя бы для того, чтобы снизить градус неловкости между собой и оборотнем, что наверняка и думать забыл до звонка о том, кому оставил свой номер. Может, он после каждой ночи это делал, в конце концов. А Прескотту потом будет некуда пойти. В Аркадии убьют, в родном городе быстро отыщут, а больше-то ему особо и некуда ехать. Разве что добровольно в руки правоохранительных органов сдаться, но свободу Нейтан слишком любил, чтобы так просто с ней прощаться ради одной только своей жизни.
На самом деле, когда Уилбур ответил на звонок, внутри Нейтана что-то перевернулось. Впервые за долгое время он почувствовал чужую поддержку, настоящую и почти ощутимую физически. Такую, что не мог дать никто другой: ни Виктория, ни кто-либо ещё из "Циклона". Даже сестра не могла сделать того, что сделал один только знакомый голос по другую сторону сотовой связи. "Ничего не бойся, слышишь?" — на долю секунды Нейтан действительно перестал бояться. А потом всё как-то завертелось, и бояться стало уже некогда. Зато волнение разрасталось только так: встреча всё приближалась, но какой она будет, Нейт не имел ни малейшего понятия даже стоя посреди вестибюля отеля. Случайно сорвавшееся имя словно отобрало последние секунды на то, чтобы собраться с мыслями, потому как стоило ему отзвучать, и Уилбур обернулся. Сердце пропустило удар не то от усилившегося волнения, не то от разом нахлынувших воспоминаний. Не то от того, как, оказывается, Нейтан всё это время скучал по знакомым чертам. Не забытым, но в жизни смотревшимся определённо на порядок лучше, чем в киноленте памяти.
Чёрт, это мгновение тянулось, наверное, не одну бесконечность.
А потом в нос ударил знакомый запах, — и когда это Нейтан стал различать чужие природные ароматы? — а самого Прескотта сжали самые крепкие объятия, которые ему когда-либо доводилось переживать и чувствовать. Он только и успел, что сделать шумный вдох где-то на чужом плече, зажмуриться, словно поебать он хотел теперь на всё остальное, окружающее их, да в какой-то немой благодарности покрепче вцепиться ответными объятиями за чужую футболку. А потом всё закончилось, да ещё стремительнее, чем началось. Нейтан растерянно мотнул головой, будто безмолвно извинившись.
— Я замотался... пришлось номер сменить, мобильник, — на кнопочный! Кнопочный! В тринадцатом-то году, да ещё и Прескотту, он таких сто лет в руках не держал. Сбивчивое объяснение прервал... это что, зомби? По крайней мере, после наиглупейшего вопроса, Нейтан понял, что сейчас ему дышать стало куда легче. Уилбур его ждал, правда ждал, и рад был видеть, и вообще готов был лететь за ним, в Аркадию, Бог ты мой. Улыбка — слабая после пережитого, но робко счастливая — сама наползла на лицо. Даже призрачный Джефферсон с пистолетом в руке отошёл на второй план, на какое-то время забывшись. Нейтан вглядывался в лицо напротив, такое же идиотски счастливое, как зеркало, в котором отражаются все те же эмоции, что и на лице самого Прескотта. А потом он не сдержался, как-то нервно — переживания после изматывающей поездки давали о себе знать — усмехнулся. — Знаешь что?
Нейтан замолчал всего на секунду. Ему так несвоевременно стало вдруг смешно, что он заставил себя перевести дух прежде, чем почти залихватски — они будто местами поменялись, ей-Богу — улыбнуться.
— Для начала, привет, — и смешок всё-таки сорвался с губ, потому что ну ведь они даже толком не поздоровались. Казалось, всё вокруг замерло в момент их встречи, но сейчас разлилось жизнью, настоящей, такой, что Аркадии никогда и не снилась. Нейтан вдруг совсем внезапно для себя осознал, что если его дом всегда казался каким-то спящим, то в Трансильвании всё, напротив, кипело, искрилось, звало в нескончаемую суматоху, из которой ещё попробуй выберись. То-то ему здесь с расстройствами весело будет.
Нависший над Нейтом всего несколькими мгновениями ранее мужчина явно привык к быстро летящей перед глазами жизни молодых и не выказал никакого удивления насчёт внезапно прерванного разговора, так и не успевшего толком начаться. Нейтан не был удивлён: если уж вся свора волчат была подобна Уилбуру в своём стремлении быть везде и сразу — не удивительно, если все здесь давно привыкли к тому, что за событиями порой можно не успеть уследить. Зато объяснениям он явно не был удивлён, в отличие от Прескотта. Это что же, о нём тут давно известно?
— Приятно, — кивнул он головой графу Дракуле — подумать только, в большинство увиденного поверить было попросту невозможно, — но резво обернулся обратно к Уилбуру. Стоило хоть немного объяснить своё появление в Трансильвании, а то нагрянул вот так, ничего толком не рассказав. Да и держать всё в себе много месяцев было, пожалуй, для Нейтана слишком сложно, он и без того постоянно порывался однажды проинформировать Вик о том, с кем она ведёт дружбу. И всё-таки знать о том, почему Нейтану так внезапно пришлось сорваться, не каждому захочется. — Я почти не взял с собой денег, но на номер должно хватить. Я толком ничего не смог рассказать по телефону... Да и вообще мало что успел сделать, так что...
Весь словарный запас как-то внезапно разом улетучился, и Нейт кивнул головой на сумку, намекая, что у него ни багажа, ни ещё чего-либо с собой нет. Так что собран он совсем по-минимуму и вообще не понимает, что ему дальше делать. И хотя бы где-то расположиться, а уже после думать над всем этим, было бы сейчас самым лучшим решением.

Уилбур. Такой реальный, такой такой ближе некуда. Нейтан почти и не помнил, что происходило в бассейне. Утро словно стёрло из памяти появление волчонка в Аркадии. Нет, Нейт помнил, как обнаружил его под фонарным столбом — проходя мимо того, что происходило достаточно редко, он порой бросал украдкой взгляды, боясь и надеясь увидеть на прежнем месте знакомую фигуру, — помнил бешеную гонку до общежития, страх перед неизведанным и исчезнувшую в собственном рту таблетку. Остальное осталось на уровне ощущений, на уровне эмоций. Нейтан помнил тепло держащих его собственные рук, помнил взгляд — глаза в глаза — и помнил собственную беспечность. "Поцелуй," — он будто не знал, к чему это приведёт, но ни капли не жалел о том, чем обернулся для них этот вечер. Вместе с Уилбуром исчезла часть воспоминаний, и первое время Нейт был этому рад. Он страшился их и не принимал того, что ему вовсе не было противно происходившее тогда. Уилбур стал призрачным прошлым, и казалось, что больше они никогда не встретятся. Но вот жизнь завертелась, навалив на Прескотта столько проблем, что он не успевал следить за тем, как с каждым днём их число только увеличивалось, пока не достигло своего пика. Джефферсон собирался его убить. Отнюдь не фигурально. И Нейтан схватился за этот клочок картонки, вцепился в него пальцами и тупой надеждой в спасение. Уилбур дал ему почувствовать свободу. Сейчас Нейт просил лишь безопасности. Разве это не куда легче организовать?
Они впервые за этот месяц стояли так близко. Не настолько, чтобы сравнивать с тем, что было в бассейне, но теперь Уилбура можно было видеть не только прокручивая в голове гонимые картинки из прошлого. Его голос можно было слышать. Его кожи можно было коснуться. Нейтан и не знал, что оказавшись зажатым в объятиях, он вспомнит до мельчайших подробностей такие же объятия в хлорированной воде. Что станет так горько, но одновременно с этим и так легко. Что объятия, длившиеся не больше нескольких секунд, вернут ему не просто воспоминания, стёртые действием наркотика, но и веру в лучшее. Он и впрямь почувствовал себя в полной безопасности. В кои-то веки он не шёл по головам ради себя. Просто знал, что если рядом с ним будет Уилбур — бояться нечего. Никто его не тронет, пока рядом будет этот не совсем человек с волчьей натурой и такими же повадками. Они были у всех на виду, и впервые Нейтан мог правда делать то, чего хотел он сам. Не боясь услышать отцовское: "Ты снова меня разочаровал". В Трансильвании не было Шона Прескотта. Не было Джефферсона, Рейчел, что будто до сих пор незримо следовала за Нейтом по пятам и постоянно напоминала о себе; не было "Циклона". Он был свободен, теперь уже по-настоящему. Не приходилось подавлять признаки болезни, чтобы не опозорить отца, не приходилось ходить по лезвию бритвы в страхе, что однажды правда об Эмбер всплывёт наружу. Да кто проследит за тем, куда подался Нейтан, сбежав от ополоумевшего учителя? А если тот и повесит убийство на своего ученика, то пусть хоть в международный розыск объявляют. Почему-то Нейт был уверен в том, что здесь его не достанут. Почему? Потому что тут был Уилбур, что однажды уже сдержал своё обещание. Лучшая ночь в жизни Нейтана? Стыдно признаться, но так оно и было. Теперь он пообещал, что здесь с младшим Прескоттом ничего не случится. Ему нечего бояться. Ему нужно лишь ещё раз довериться, и сейчас он готов был сделать это без вопросов. Сколько бы он не гнал из головы Уилбура весь месяц, но сейчас, находясь так близко к нему, словно инстинктивно тянулся к нему. Верил. Доверял.
Нейтан и не скрывал улыбки, что сама собой наползала на его лицо, растягивая то в нелепую гримасу. Он сумел бросить всё: друзей, родных, богатство отца и влияние в Аркадии. Теперь его ждала только самая обычная жизнь, в которой от былой роскоши ни следа не останется. И именно сейчас ему было откровенно наплевать на то, как будет сложно. Он ведь не привык к такому. Но сейчас не мог не верить, что всё будет хорошо. На деле, в голове было столько мыслей, что они наслаивались одна на другую, создавали шум и мешали хоть сколько-нибудь адекватно отвечать. Весёлость — слегка нервная, но, чёрт, появившаяся впервые за долгое время его путешествия в Трансильванию — распирала и превращала встречу в нечто восторженное. И плевать, сколько здесь было и людей, и — не пиздец ли? — монстров. Что кто-то мог видеть, как неприлично радостно они встречали друг друга. Как мялись, не зная, что сказать; как невпопад выдавали совершенно глупые фразы. Как крепко жались друг к другу, а после — совсем неловко возвращались к разговору. Нейтан разом забыл об усталости перелёта, о том, от чего он бежал. Но вечно ведь они не могли вот так стоять в вестибюле и мозолить глаза постояльцам и гостям отеля-замка?
От созерцания ошалевшего — как и сам он — волчонка Нейтан оторвался с заметным трудом, чтобы стать свидетелем поведения, не вписывающегося в его собственные рамки нормального. Вампир, с коим успел он познакомиться, явно понимал, что в этой идиллии он сейчас был лишней персоной, спешно покидал парочку, напоследок рассыпаясь в пожеланиях. Было странно наблюдать за взрослым человеком, что вёл себя так, как не стал бы себя вести никто из аркадиевцев. Вот только Нейтан был не в Аркадии, да и разговаривал отнюдь не с человеком. Может, у вампиров так заведено? Да и у всех монстров. Пока Нейт провожал графа Дракулу взглядом, у его создалось стойкое впечатление, будто тот, при взгляде не них двоих, успел надумать себе что-то ещё, но предпочёл умолчать. Да и не таким уж наблюдательным был Прескотт, чтобы не списать это на разыгравшуюся после пережитого паранойю. Или фантазию. К тому же, стоило решить пока другие проблемы.
Сумка отправилась в руки зомби, и Нейту чуть ли не пришлось удерживать челюсть, так и норовившую отвиснуть до самого пола. Теперь происходившее в ту памятную ночь назвать странным было нельзя. Оторвавшиеся руки определённо давали фору отрастающим клыкам-когтям, да и пугали в значительно большей степени. Зомбарь же выглядел так, словно подобные несчастные случаи с ним случались чуть ли не каждый день, да ещё и успели ему нещадно поднадоесть.
— Я как-то не привык, чтобы за меня кто-то платил, — прозвучало с нотой досады, пока Уилбур тащил его через весь вестибюль к одной из дверей. И ведь правда, раньше все вечеринки Прескотт оплачивал из кармана отца, как-то особо не задумываясь о том, откуда деньги вообще берутся. Щедрость Уилбура должна была иметь свои пределы, и Нейтан начинал понимать, что однажды ему придётся подыскать себе работу. Лучше, так ещё и каким-то неведомым образом получить образование. Из академии-то он буквально ушёл сам, но тут выбирать особо не приходилось, учитывая, что человек, пытавшийся его убить, работал там преподавателем.
[float=right][/float]И стоило двери захлопнуться за спиной, да отзвучать запертому замку, как на Нейтана разом навалилось понимание, что он вот так же запер свою дверь в прошлое. Теперь-то у него было время подумать о том, что к подобным сменам он вовсе не готов. Пока он покупал билеты до Трансильвании, пока ехал в автобусе, после — летел на самолёте, он был слишком поглощён предстоящей встречей. В вестибюле его захлестнуло чувство, будто встреча вовсе нереальна. Он был слишком на взводе, чтобы думать о том, как сильно меняется его жизнь. Был слишком рад, чтобы хотя бы на миг заставить себя трезво взглянуть на ситуацию. Спокойствие, с которым его встретил приглушённый свет бара, заставил поверить и в реальность встречи, и в собственную смелость и отвагу, с которой он перечеркнул всё, к чему был когда-то привязан. Начиналась новая жизнь, в которой он пока не находил себе места. Не видел далёкого будущего. Нейтан опустился на один из свободных стульев, краем глаза подметив бармена. Такого же странного, как и все, кто населял отель или в нём работал. Или и то, и другое.
— Хотел бы я видеть, как выглядит ваша еда, — хмыкнул Нейт. О да, учитывая то, какими фотографиями он заваливал профессора фотографии, снимок блюда, приготовленного для какого-нибудь монстра, прекрасно вписался бы в эту коллекцию. Разве что та осталась в Аркадии, да и показывать собственные работы теперь было особо некому. Некстати вспомнился открытый в дороге новый альбом на телефоне, в который отправилась тушка раздавленной кем-то птицы, замеченная на остановке у аэропорта. Пиксельная, не чета фотографиям, полученным с навороченной профессиональной камеры. Стоило хотя бы её захватить: всё же по образованию из Прескотта в будущем должен был получиться фотограф. Специфичный, конечно, но всё же. — Знаешь, мне почему-то кажется, что двери от некоторых местных... жителей мало помогут.
Нейтан улыбнулся почти непринуждённо, разбавив атмосферу, что чуть ли не зримо сгустилась над ним же. На самом деле, он успел даже приметить чью-то огроменную ногу, что при желании вовсе могла бы снести ненужную преграду в виде двери, да добраться до бара, чтобы пропустить стаканчик, другой.
Но сейчас было не до того. Нейтан обязан был поделиться с Уилбуром причинами, по которым ему пришлось сорваться с "насиженного" места и рвануть сюда, к нему. И почему-то ему совсем не хотелось, чтобы волчонок подумал, будто это было единственной причиной, по которой Нейт оказался в Трансильвании. Ведь и правда, он мог рвануть в любой уголок планеты, начать жизнь с чистого листа, но предпочёл вернуться к чему-то, что при первом знакомстве показалось ему опасным. Вот так оно и бывает: то, чему ты годами доверяешь, в конечном итоге оказывается куда более страшным, чем то, чего поначалу опасаешься. Уж не стыд ли испытывал Нейт перед Уилбуром за недоверие? Он и взгляд этот вспомнил: полный непонимания и вопроса "почему ты отказываешься? Что я делаю не так?"
Вцепившись мёртвой хваткой в подтолкнутый к нему барменом бокал, Нейтан обеими ладонями взболтнул его содержимое.
— Ты не представляешь, как я этому рад, — эхом ответил он. И ведь правда, он мог не добраться. Пока ждал рейса, его тысячу раз мог настигнуть Джефферсон, увести с собой и размозжить ему башку. Но рассказ не ждал. И Прескотт начал.
— Я, Уилбур, ещё до нашего знакомства убил девушку, — как же лицемерно после такого было возмущаться смерти того доставщика, что неудачно вышел на работу и принял заказ. — У нас в академии есть преподаватель фотографии — мистер Джефферсон, — и мы с ним занимались очень и очень отстойным делом. Я выполнял свою работу — во время блэквеллских тусовок искал девчонок, напаивал и накачивал наркотиками, после чего отвозил к Джефферсону, а тот — фотографировал. Всё пытался запечатлеть нужную эмоцию. Потом я отвозил их обратно в академию, пока они не очухивались. Потом я решил, будто смог бы провернуть нечто подобное без препода. Одной из тех, кого мне удалось самому накачать и сфотографировать, была Рейчел, но я переборщил с дозой, и она откинулась. Пришлось закопать на свалке. Она была популярной, поэтому вскоре в городе начали появляться листовки. Кто-то её искал. Потом появились Колфилд и Прайс: они всё вынюхивали и, кажется, обо всём догадались. Джефферсон знал о том, что Рейчел исчезла из-за меня, и боялся, что нас поймают. Поэтому он решил меня пристрелить, когда нас почти прижали, но я сбежал. И вот я здесь.
Не известно, кому Нейтан ведал о своих "приключениях": то ли Уилбуру, то ли стакану. Но он отцепил одну из рук от ёмкости и влил содержимое той в себя, залпом опустошив. После всей этой истории — не рассказанной, но пережитой — ему определённо нужно было надраться. Или отвлечься. Кто, как ни Уилбур, сумел бы ему в этом помочь? И правильно, наверное, Нейт сделал, умолчав, что Рейчел была единственной девушкой из всей Аркадии, что ему когда-то нравилась.
Они оба убивали. Но вот в чём загвоздка: инстинкты оборотня диктовали волчонку задачу выжить за счёт других, Нейтан же делал это по собственной глупости. Рассказывал он спокойно и сейчас, кажется, был вообще не способен волноваться насчёт того, что помимо Уилбура его историю слышал бармен. Нейт покосился на своего важнейшего слушателя, ожидая реакции. Реакции того, кто теперь встал для него на первое место по значимости. Потому что все былые знакомства разом оказались в прошлом? Или потому что весь этот долгий месяц Нейтан не верил в возможность встречи, но всё же ждал её?

Нейтан-то и не привык. Как-то не считал, что поступающие деньги на карту — вовсе не его. Что за богатенького сыночка всегда платит его властный отец. Просто "моё" и всё тут. А уже со своего счёта он разбрасывал кровные направо и налево, платя за себя, за "Циклон", за каждую белую дорожку или шампанское, куда будет подкинута таблетка с неведомыми свойствами. Не самое дешёвое, кстати. Ему не то, чтобы нравилось чувствовать эдакое превосходство, просто он же Прескотт. Ему с рождения положено. И вот теперь он самый обычный пацан без гроша в кармане и умения заработать на жизнь. И напротив него волчонок, что теперь имеет возможность предоставить крышу над головой и какой-никакой, но обед, чтоб не подохнуть. Сложно представить, во что теперь может превратиться некогда радужная — как оказалось — жизнь. Говорят, с милым рай и в шалаше. Тут же были целые хоромы, каким позавидовать можно. И всё-таки до чего же неуютно не иметь возможности отплатить за себя, но сесть на шею. Он ведь и без того свалился на голову, теперь вот чуть-чуть сполз пониже. Удобно устроился. В очередной раз, да?
И так паршиво. Наверное, оттого, что на отца ему всегда было откровенно похуй, — впрочем, тут он врал сам себе, — а вот Уилбур был ему... дорог?
— Но всё-таки... — не Уилбуру — себе. Ведь дальше придётся думать о будущем. Встреча давала положительные эмоции, заряжала, вытягивала из дерьма, в которое Нейтан влип. Заставляла поверить в хорошее. Ведь посмотришь вот так на Уилбура, и кажется, что в его жизни вовсе нет забот. Весёлый парень, что может однажды отправиться с братьями в путешествие, да случайно оказаться забытым в чужом городе. Перепихнуться с первым встречным, сожрать доставщика, но абсолютно не думать о последствиях. И хочется быть ближе к подобной жизни, тянуться к волчонку, для которого любые рамки неведомы и стёрты. Кажется, тогда Прескотт называл это свободой. Мечтал, что проведя ночь с оборотнем, коснётся её, прочувствует. А потом новые рамки, новые проблемы и заботы, пока однажды не сорвёшься с места, ведомый страхом и отчаянием, чтобы найти спасение всё в том же Уилбуре, ведь только в нём его и видишь.
       Боже, Прескотт, ты так жалок.
Они сидели одни, не обращая внимания на бармена. Никто не мешал. Никому до них не было дела. Непривычно, ново. Обычно шепотки за спиной, постоянный надзор "папочки", учителя, однокурсников. Да всей Аркадии, там даже спокойно пообедать в "Двух китах" не дадут — где-то, да послышится фамилия, недвусмысленно намекая на тему разговора неподалёку. Тут... тихо, спокойно. Да он, вперившись взглядом в Уилбура, больше никого и не видел вокруг. Смотрели на него другие монстры, не смотрели — было побоку. Но сейчас они абсолютно точно были в компании друг друга, никто не мешал ни говорить, ни просто чувствовать, что остального мира попросту не существует. Навевает воспоминания, Уилли?
— Мой желудок и не такое стерпит, — пожал плечами Нейт. А что? Вполне здравое утверждение, учитывая то, какими темами он интересовался в свободное время. А его было навалом: учёба побоку, вечеринки связаны с его увлечениями, а из чего ещё состояла его жизнь? Последний месяц, так только из постоянных страхов — быть пойманным и вспомнить хоть что-то об Уилбуре, потому что в груди сразу ноет, всё сжимается так противно-противно, а признаться, что перепихон оказался слишком незабываемым, стыдно даже самому себе — и тайного желания позвонить по номеру на картонке. Да что там "на картонке", этот номер успел отпечататься на сетчатке глаза, в мозгу и в последовательности нажатий по экрану. И в этом Нейтану тоже стыдно признаться, потому что это проявление — не слабости, он прекрасно осознаёт, что в этом плане ему претендовать не на что — хрен пойми каких чувств к тому, кто, как ему первое время казалось, воспользовался и умотал, ничего не пообещав. В конце концов, много ли людей — монстров? — перезванивают потом по оставленным телефонным номерам? Нейтан покосился на Уилбура, пока тот рассказывал варианты развития событий, касательно его семьи. И если первые два не вызывали вопросов, то последний заставил брови Прескотта помимо воли хозяина поползти вверх. — Десятком родственников меньше, десятком больше — никто и не заметит?
Попробуй пойми, шутка ли, потому что Нейтан пока понятия не имел, как тут, у монстров, всё устроено. На первый взгляд, некоторых из них так вообще можно было бы посчитать милыми — ну, относительно, — вот только забывать о том, что они всё же монстры, наверное, не стоило. С повадками, с привычками и взглядами, отличными от людских. Придётся привыкнуть, со многим научиться мириться, если он здесь задержится, ведь то, сколько Нейт пробудет в Трансильвании, всё ещё под большим вопросом. Ему всё казалось, будто это ненадолго. Что неделя, месяц, два, полгода, и Уилбур намекнёт, а то и прямо скажет, что Нейтан задержался в отеле, что ему хорошо бы найти другое место, чтобы скрываться от учителя. А он-то и не знает, где, куда, как. У него всего три точки на всей планете, где он может обосноваться, но одна из них помечена красным крестом Джефферсона, во второй — место рождения — беглеца можно будет легко найти. А третья, самая ненадёжная, но самая втайне манящая — так ведь он уже до неё добрался. Сидит вот, за барной стойкой, да всё боится, что это — лишь короткая остановка перед целой жизнью в скитаниях. Видимо, за эту неделю он успевает привыкнуть к постоянному чувству страха и ожидания чего-то плохого. И всё из-за какой-то Эмбер, что тянула за собой целые нити улик к нему, к Прескотту. С другой стороны, даже за короткую встречу с Уилбуром — как звучит-то — Нейтан убил бы Рейчел ещё с десяток раз. Вот хрен пойми почему.
[float=right][/float]А потом разговор на одной ноте. Рассказ. Почему Нейт так легко берётся за него? В нём что-то отключается. В один момент, он просто понимает, что Уилбур — единственный не_человек, которому он может легко доверить эту историю. О ней и без того знает столько народу... так зачем что-то утаивать от того, кто по праву может знать всё даже не в таком кратком изложении, но со всеми подробностями, самыми отвратительными и характеризующими спасённого оборотнем не лучшим образом? Всё началось с Марка Джефферсона. Продолжилось смертью Рейчел — да и не только её. Потом появился тот странный ученик, который умудрился силком, хитровыебнуто вытянуть из Прескотта всю его подноготную, а потом просто исчез. До сих пор в голове не укладывалось. Потом Марш запомнила своё заточение в проявочной. Колфилд, Прайс, расследование. И вот теперь, последней точкой в истории, был Уилбур. Единственный, кому Нейтан всё рассказал просто потому, что не хотел ничего скрывать. Устал делать это постоянно, хотел, чтобы волчонок знал, с кем имеет дело. Вообще, только перед Уилбуром не хотелось иметь никаких секретов. Да, казаться лучше, чем он был на самом деле, тоже хотелось, но впервые Нейтан считал правильным признание, а не сокрытие. И в кои-то веки мечтал поступить по совести. Потому что если и делать что-то из лучших побуждений, так, в первую очередь, перед тем, кто однажды для него сделал гораздо большее. Пускай и своими методами.
Содержимое стакана обожгло пищевод, а Нейтан осторожно перевёл взгляд на Уилбура, чувствуя, как на плечо легла чужая тёплая рука. Он будто сквозь ткань почувствовал её температуру, что передалась ощущением самого настоящего, самого искреннего понимания. Поддержки. Что-то в груди собралось в единый ком и рухнуло грузом, дав возможность дышать свободно, полной грудью. И улыбка, и слова, и весь вид Уилбура были такими непритворными, что Нейт окончательно сдался. Забить? Он забьёт. Пока будет знать, что Уилбур твёрд в своём решении хотя бы временно, но быть рядом, подставляя плечо и не давая оступиться вновь.
Той ночью никого кроме них двоих не существовало. Ничего вне бассейна попросту не было. Забывшись, сложно было представить, будто всё случившееся реально. То ли волшебство Уилбура так действовало на Нейтана, то ли ещё что, но Прескотт готов был забыть о прежних убеждениях, о тяге к дурным поступкам, просто чтобы то ощущение было с ним и впредь. Мир схлопнулся, сжался, зациклившись на оборотне. И кто знает, вдруг так оно и будет, если Нейт подольше сможет остаться в Трансильвании. Да хоть в какой части света, если Уилбур будет и дальше творить своё волшебство, которое неведомым образом воздействовало на Нейтана так, как не мог воздействовать даже страх быть пойманным.
— А если остановиться не получится? — всё же. Ведь убив Рейчел, он считал, что больше никогда ни к одной девушке не притронется. И что же? Сколько ещё было пропаж, сколько случаев, подобных той, что вынесла в свет Кейт Марш? Нейтан — теперь вовсе притихший — не отводил взгляда от Уилбура, ловя каждую мимолётную эмоцию. Как ни странно, чужая решительность, вызвала улыбку. Не от уха до уха, конечно, но искреннюю. И дальнейшая шутка — шутка ли? — не осталась без внимания. Джефферсона хотелось забыть, как страшный сон. Его внимательный изучающий взгляд, чудом замеченную за пазухой пушку и всю ту историю, что их связывала. — Пусть его полиция "обидит". С ним лучше лишний раз не пересекаться.
Нейтан, лишь под конец чужой тирады отведший взгляд, разом мазнул глазами по чужому лицу. Теперь уже серьёзно, почему-то сразу понимая, что Уилбур имел ввиду. В конце концов, не в его ли комнате были разбросаны целые прозрачные пакеты фиолетового вещества, а после не в его ли рту исчезла волшебная таблетка, что задала тон всей дальнейшей ночи. Сменила страх на желание. Чёрт, почему так трудно до сих пор было самому себе-то в этом признаться? Не трудно. Стыдно. До сих пор смущало, но вот отрицать такие очевидные вещи было довольно глупо.
— Да... Расслабиться и забыться, — эхом повторённое каким-то отчётливым торможением. Так он и делал, постоянно, всё время. Всё больше погружаясь в социум, где контролировать себя невозможно, зато напиваться и пользоваться всеми подручными средствами, смывающими реальность огромной волной, так легко. Конечно, если Бауэрс не обламывает, потому что даже барыга Аркадии с первого взгляда невзлюбил Прескотта. Внутри даже как-то тепло становилось от осознания того, что в Трансильвании никто не знал и не собирался осуждать и ненавидеть. По крайней мере, первое время, потому что кто-кто, а Нейтан найдёт, как всё испортить. Но в Аркадии у него не было Уилбура. Теперь — был. Честно? Нейт с радостью забылся бы где-нибудь в комнатушке отеля, и так внезапно щекотливо проползла в голове мысль, что он даже поёрзал за барной стойкой прежде, чем кивнуть и принять из знакомых — касаниями к коже — рук трубочку-соломинку. — Ты прав. Расслабиться и забыться. Это лучшая идея, которая только могла прийти тебе в голову.
И к чёрту сарказм и иронию, потому что перед глазами выжидательно плывёт лицо волшебного Уилбура, а на столе белёсой дорожкой серебрится волшебство иного рода, исчезающее в ноздре прежде, чем трубочка будет слепо воткнута обратно в чужую ладонь, а голова чисто на уровне рефлексов поднята повыше, пока веки крепко сжимаются, чтобы обострить чувства до предела.
Расслабиться и забыться. Перестать ощущать весь мир, который вновь сократится до пределов одного волчонка напротив. Волшебство. Расслабленность. Свобода.
Уилбур.

Отредактировано Nathan Prescott (09-08-2017 20:00:20)

Он и понять до сих пор не может, верит ли в происходящее. Ему кажется, что стоит себя ущипнуть, и он проснётся в Аркадии, один, без Уилбура. И впереди будет снова миллион опасностей, улики, ведущие по его, Нейтана, следу, опасный Марк Джефферсон, готовый убрать своего студента, стоит тому хоть на секунду забыться и пустить кого-то по следам своим и Рейчел. Но он косится на Уилбура, пока тот кромсает зубами сигаретную палочку, превращая фильтр в лохмотья, смотрит на огонёк зажигалки, чувствует тепло почти человеческого тела под боком. И знает, что всё это взаправду. Что история с преподавателем уже закончилась, что километры преодолены, и он правда сидит за барной стойкой в отеле Трансильвании. Что волчонок, про которого когда-то и вспоминать было страшно, больно и обидно, как ни в чём не бывало сидит рядом поддержкой и стеной между прошлой жизнью и нынешней. Такой неопределённой, а оттого всё ещё полной загадок, состоящих из вопросов: что будет дальше? они справятся? и будут ли они? Нейтан то и дело возвращается взглядом к Уилбуру, только сейчас осознавая, как всё это время скучал по нему. Странно осознавать, что кто-то способен вот так за одну ночь привязать к себе. Услышь о чём-то подобном Нейтан раньше от кого-то, он бы этого кого-то засмеял.
— Ты не говорил, что я буду это пробовать, — звучит непривычно мягко из уст Нейта. Уилбур постоянно смеётся, веселится по любому поводу, но когда нужно — умеет быть серьёзным, и Прескотт благодарен ему за это. Так легче. И в такие моменты ему кажется, что на одной волне настолько он ещё никогда и ни с кем не был. Во многом Нейтан не может понять волчонка, во многом они не похожи — словно вообще из разных вселенных, — да так, что порой он чувствует себя не в своей тарелке. Но стоит им остаться вот так наедине, заговорить, и Нейтану вновь и вновь кажется, что жалеть ему особо не о чём. Ни об оставленном доме, ни об учёбе, ни о Вик или своих увлечениях. И да, пускай он будет вспоминать об этом, порой мечтать вернуться назад. Но ко всему привыкаешь. И здесь есть, ради чего — кого — это делать. "На свой страх и риск". Одно его пребывание в отеле — страх и риск, а ведь он здесь. — Это я уже понял.
Да и как не поймёшь, когда за десяток минут, проведённых в вестибюле видишь больше монстров, чем по телевизору за всю жизнь. Наравне с милыми существами были и опасные. Если бы Нейтан попал в это место случайно, просто так, если бы не знал Уилбура и не бежал из Аркадии под страхом смерти, то вряд ли бы не развернулся сразу после первой же встречи с каким-нибудь... бигфутом. Нет, сейчас он не боится местных постояльцев: Уилбур тоже казался ему страшным зверем поначалу, но не сделал ничего плохого. А ведь столько возможностей при встрече было. Нейту просто придётся привыкнуть, что жизнь здесь течёт по-другому. У монстров свои жизненные принципы, правила, забавы, не присущие людям. Что-то может казаться странным, что-то и вовсе опасным для жизни, но для них — нормальным. Среди странноватых жильцов он заметил и людей, значит, отель должен быть приспособлен и для них.
— Надеюсь, обойдётся без кровопролития, — улыбается Нейтан, вовремя убирая руки с барной стойки. Самому бармену везёт меньше, но тот никак не возмущается, из чего Нейт делает вывод, что здесь подобное поведение в порядке вещей. Ему придётся долго привыкать к вечному шуму и неугомонной жизни, но даже после подобной мысли идеи уехать, попытать счастья в другом месте не возникает. Пока он знает, что рядом Уилбур, Нейтан чувствует себя спокойно. Кажется, будто волчонок способен горы свернуть, в нём столько силы и возможностей не дать Прескотта в обиду, что тот не хочет никуда уезжать из Трансильвании. И это отнюдь не та причина, по которой он сейчас сидит здесь. Причина не в грозности Уилбура, не в его той же силе. Причина в самом Уилбуре.
В Японии существует поверье, будто между связанными судьбой людьми тянется красная нить. Нейтану кажется, будто он, сев в самолёт, проехав на автобусе не один десяток километров, взял в руки запутанный клубок и, размотав его, наконец нашёл того, к кому ведёт второй конец нити. Тонкой, готовой порваться, не из-за того, что Нейт не верит в судьбу или не хочет принимать подобную мысль. Потому что ему всё ещё кажется, что через какое-то время он так осточертеет Уилбуру, что тот намекнёт: "Тебе пора". Страшно? Страшно. Нейтан не хочет уезжать. Нейтан хочет ещё не один вечер провести со стаканом в руке, белой порошковой дорожкой и, чёрт, тем самым волчонком, встреченным под фонарным столбом. Нелепость встречи — он мог пройти тогда мимо, Уилбур мог его не окликнуть, не забыться в Аркадии, да что угодно могло не произойти — не укладывается в голове до сих пор. Но, видимо, в этом мире есть место чудесам.
— Я и раньше думал, что нужно с этим заканчивать, — Нейтан лукавит, потому что работать под началом Джефферсона он и так бы продолжил. Но самому выходить на дело без руководства преподавателя он и не думал. Само собой получалось. Раз за разом он думал о том, что ничем не хуже Джефферсона и сам бы смог проделать то же самое, не наломав дров, но у него ни черта не получалось. А он всё пробовал, пробовал и пробовал. Он и раньше понимал, и сейчас понимает, что следовало остановиться, но... это как катиться с горки: оттолкнувшись, ты уже не можешь остановиться. Может, он наконец добрался до её порога? Может, в Трансильвании всё действительно закончится? — Я допускал столько ошибок и промахов, что рано или поздно нас бы всё равно поймали. Теперь, когда я здесь, у меня не будет препода, с которым мы могли бы продолжать похищения, но я и сам это делал, Уилбур, сам. Если меня перемкнёт снова заняться подобной... фотографией? Что тогда?
[float=right][/float]Нейтан понимает, что опасен. Теперь не только для себя или Джефферсона, на которого, по сути, плевать. Вместе с оставленной комнатой, местом в академии и друзьями — коих, на деле, оказывается не так много, — в Аркадии остаётся психиатр, у которого Нейт брал рецепты таблеток. Он и с ними-то не отличался особо адекватностью, а что будет теперь? Уилбур так легко ко всему относится, что и Нейтану хочется уметь так же, просто забить и плыть по течению. Но теперь, когда от действий Прескотта зависит не только он сам или его преподаватель, но и волчонок, ему впервые по-настоящему кажется, что он изо всех сил должен бороться с любым позывом — с мимолётной мыслью! — о возвращении к своей прошлой жизни. Да и, начни тут кто-то пропадать или возвращаться без памяти, но накачанным наркотиками, подобные обстоятельства легко наведут Джефферсона на след. Разве тот просто так оставит своего нерадивого ученика в покое?
— Эй, я не сомневаюсь в тебе, — Нейтан неопределённо машет рукой в попытке умерить пыл Уилбура. Что правда, то правда, он прекрасно знает, на что способен оборотень. Спокойный, он запросто расправляется с обычным, ничего не подозревающим человеком, чтобы утолить голод, так что будет, если с другим человеком у волчонка будут личные счёты? Нейтан отгоняет от себя красочную картину растерзания Джефферсона на куски и всем корпусом оборачивается к Уилбуру, смотря в упор. — Знаешь, если уж мне пришлось оставить всю свою жизнь в прошлом, то пусть и он останется там же. Сейчас у него нет помощника, а сам он вряд ли сможет кому-то навредить, если только не найдёт мне замену. Меня он вряд ли выследит. Так что давай просто... забьём? Вообще на всю Аркадию. Есть Трансильвания. Ты...
Вообще-то Нейтан хочет продолжить мысль. Есть ты, я. Но стушёвывается, комкает её, оставляет себе. Их "приключение" в бассейне напрочь перечеркнуло взгляды Прескотта на симпатии, на поведение с понравившимся ему не_человеком, и пускай ему порой сложно говорить что-то подобное, одно возникновение подобных мыслей в его голове уже многого стоит. Он надеется, что Уилбур не переспросит, да и знает, что вряд ли — тот вообще ко всему относится так просто, что цепляться за подобную оговорку вряд ли станет. А может, и вовсе поймёт всё без слов.
К руке подъезжает новая порция алкоголя, но Нейтан так и не отворачивается от Уилбура. Отводит взгляд, прячет глаза сбоку, в хрустальном омуте заново налитого, но сам не возвращается корпусом за барную стойку. Это вовсе не признак недоверия — не поворачивайся к опасности спиной, — напротив, Нейт весь отдаётся этому разговору, действительно перечёркивая всё, что осталось запертым в Аркадии. Стоило раньше оттуда уехать. Да хоть с Уилбуром. Некстати вспоминается их нелепое прощание, когда всё невероятное, уволакивающее тебя с головой в омут событий вдруг выплёвывает на берег, напоминая, что встреча была недолгой, и её продолжения не будет. Тогда Нейтан и впрямь чувствовал себя использованным — боже, как это отвратительно звучит, — ведь ну нельзя так просто смотаться. Уилбур ничем не был обязан Прескотту, но тот не хотел верить, что можно вот так уйти, оставить тонкий след. Появиться в жизни и переложить все остальные заботы на Нейтана. Казалось, второй встречи не будет. И вот, судьба — нет-нет, Нейтан до сих пор в неё не верит — распоряжается совсем по-другому, заставляя всё же набрать тот самый номер и первым же рейсом отправиться даже не в Трансильванию. В лапы волчонка. Надёжные, верные — оказывается — лапы. Подумать только.
Белая полоска приковывает внимание Нейтана, всё же возвращая его к стойке. Он с опозданием думает, что хотя бы раз должен провести с Уилбуром время, не запудрив себе ничем мозги. Просто чтобы знать, что Уилбур реален не только в наркотическом волшебстве, но и в самой обычной жизни, где нет ни наркотиков, ни алкоголя, ни ещё какого-нибудь дерьма, затуманивающего разум. Бармен повторяет своеобразный запретный заказ, пока Нейтан мысленно соглашается с Уилбуром. Что тогда, что сейчас идеи лучше не придумаешь — и это кажется некой фишкой волчонка. Тот ведь потянет на самые безумные-бездумные поступки, и их некое свидание после расставания — лишь начало. Нейтан давит в себе сомнение — было бы ради кого стоять горой, — и просто отдаётся рассказу Уилбура о достоинствах отеля. Будто одних только монстров мало, чтобы сделать это место незабываемым.
— Тебя послушать, так не отель, а рай на земле, — хмыкает Нейтан, беря отзвучавший стеклянным звоном стакан в руку и делает глоток. А после оценивающим взглядом окидывает стены здания, прикидывая, сколько дней-недель ему понадобится для изучения. Если он здесь надолго — одним запоминанием комнат он не отделается. Сколько у Уилбура родственников? Сколько знакомых? Все постояльцы давным давно друг друга знают, и Нейтану придётся как-то вливаться во всю эту суматоху. Ну а пока... — За новую жизнь?
Он искоса глядит в глаза Уилбура, повторяя чоканье и вливает в себя алкоголь.

Нейтан всю жизнь чувствует себя замкнутым в каких-то бесконечных кругах. Они пересекаются друг с другом, а Нейт прыгает из одного в другой без возможности выбраться. Потому что не знает, как это сделать. За что зацепиться, какой поплавок вытянет из омута, в котором он тонет ещё одним чёртом. Круги наркомании, круги убийств, круги, созданные учителем; круги отношений с отцом, с однокурсниками и учителями; круги, пройденные под ручку с психиатром, но не выпустившие наружу. Нейтан захлёбывается, Нейтан каждый день умирает и рождается снова в натянутой улыбке для Вик, в истеричном крике для учителей, в протянутом коктейле из алкоголя и растворённом экстази для какой-нибудь тупой дуры; рождается для "всё окей", брошенном психиатру. Каждый день он перескакивает с одной линии круга на другую, а на нужную грань, за которой нет рамок, прыгнуть не может. Он привыкает. Он понимает, что иначе никак. Он, в конце концов, становится частью кругов и до тошноты ненавидит свою жизнь.
Пока однажды не попадает на новый круг. Круг ещё слабый, почти незаметный. Он отсвечивает светом фонаря, серебрится маленькой таблеткой, с которой начинается безумие Нейтана; круг отливает синевой и ярким алым под цвет пиццы [крови]. Нейтан настолько привыкает к кругам, что даже не замечает нового, ещё неизведанного. Делает несмелые шаги, и как-то совсем неожиданно проваливается в него не по пояс — по самую макушку. Круг достигает своего реального состояния за один вечер, но крепчает день ото дня. Слишком поздно до Прескотта доходит, как же он попал. Снова. Опять и совсем насовсем. Этот круг другой. В него попасть хочется, в нём хочется остаться, но Нейтан всё ходит по одной грани, а внутрь попасть не может. Между ним и омутом лежит клочок с номером — игнорируемой ступенью, на которую ступить почему-то страшно. И когда Нейтан делает шаг, не уверенный и шаткий, ступень почему-то не качается под ногами. И он всё-таки попадает в этот круг. Последний. Самый болезненный, но самый желаемый. Грани рябят, готовые исчезнуть, и страшно, невыносимо понимать, что от Нейтана-то совсем ничего больше не зависит. Он и без того сделал то, на что решиться для такого, как Прескотт младший, практически невозможно.

Нейтан встряхивает головой. Косит глаза на Уилбура. Ему кажется, будто всё повторяется, как с Джефферсоном, как с наркотиками и вечеринками. Он хочет чего-то нового, хочет попробовать, а потом не может выбраться. И если всё, без чего он, казалось бы, раньше не мог, получается с лёгкостью — относительной, конечно, но что в этом мире не относительно? — променять на этот вечер в баре отеля Трансильвании, то Нейтан не может быть уверенным в том, что Уилбура... Трансильванию он променяет так же просто. В этом-то круге он и утонул. Прескотту всё в новинку: сидеть, не привязанным к каким-то обязанностям, где-то далеко от дома, так в открытую — хотя, казалось бы, кто ему слово против скажет в Аркадии? — поглощать наркоту и алкоголь. Сидеть плечом к плечу как ни в чём не бывало с парнем, с которым переспал через пару часов знакомства. Если тогда вообще прошёл хотя бы час. Нейтан не может с точностью сказать, сколько у них было тогда времени. Сколько им дано сейчас. И будет в будущем.
Нейтан даже не замечает, как широко у него открываются глаза от слов Уилбура. Как перехватывает дыхание, как где-то глубоко внутри всё поджимается от мимолётной веры. Он не может понять волчонка. Да, у того стёрты все рамки дозволенного, он может сделать гораздо больше, чем может сделать Прескотт, несмотря на свою фамилию. Тем более, жизнь Уилбура не может быть не связанной с убийствами, ведь он же на глазах Нейтана — почти — невзначай так подкрепился человеком. Но помогать, в огонь и воду идти за таким, как Прескотт... Нет, Нейтан не из альтруистов, он не станет даже задумываться о том, что у кого-то могут быть из-за него проблемы. Ему плевать, он пойдёт по головам, и будь его воля — того же Джефферсона он бы сдал, если бы в таком случае не угодил за решётку вместе с ним. Нейту всегда будет плевать, что будет с людьми, и если те предложат помощь, которая может им навредить, — примет. Почему-то это работает со всеми, но только не с Уилбуром. Уилбуром Нейтан не может жертвовать, ему претит одна только подобная мысль. Почему-то Прескотту кажется, что Уилбур имеет в виду немного другое. Что-то большее. Да только такой тупица, как Нейт, никогда не догадается, что именно, пока пальцем не ткнут. Он-то живёт под лозунгом: "Меня все ненавидят".
[float=left][/float][float=right][/float]И, быть может, за нежеланием Нейтана подставлять волчонка, за словами Уилбура идти за Прескоттом хоть с мешками, набитыми потрохами какой-нибудь несчастной, скрывается одно и то же. Забота? Нейтан вообще не уверен, что способен её проявлять, даже просто хотеть это делать, поэтому не понимает ни природы собственных порывов, ни порывов оборотня, сидящего с ним бок о бок и вот так без задней мысли говорящим такие вещи, не укладывающиеся в голове простого блэквеллского студента. Забавно, но насколько бы разными они ни являлись, они умудряются пробудить друг в друге нечто общее, до сих пор спящее. И, на самом деле, Нейтан всё же проводит параллель.
— Понимаю, — может быть, не совсем, может быть, лишь из-за того, что сам Нейтан не хочет создавать проблемы волчонку, равно как и Уилбур не хочет оказываться в случае чего в стороне от этих самых проблем. Прескотт, тот самый еблан Прескотт, которому насрать на любые последствия, сейчас может лишь запихнуть куда подальше свои наклонности маньяка и сделать так, чтобы Уилбуру не пришлось тащиться на пару с ним за мешками и не закапывать трупы. Нейтан не сдерживает перекошенной улыбки: когда-то он в одиночку закапывал тело девчонки, которая ему нравилась, а теперь, на пару с тем, кто ему снова нравится — правда чувствует Нейтан теперь что-то иное, более значимое, — может похоронить ещё чьё-либо тело. — Убийственная романтика, — да.
И прикусить язык не получается. Мысль летит быстрее, чем разум успевает её обдумать. Слово "романтика" будто вообще не из лексикона Нейтана, поэтому его самого "корёжит". На самом деле, у них и впрямь своя романтика: свидание за барной стойкой, тонкая дорожка порошка, два стакана и больше никого. Не считая бармена, конечно, но про него забывается как-то совсем легко. Нейтан, на самом деле, будто попадает в какое-то магнитное поле, за которым холодно, одиноко и тоскливо, а внутри — волчонок. Один Уилбур, и больше никого, ничего. Нейтану приходится напоминать самому себе, что это совсем не в его духе, вот так сходить с ума по кому бы то ни было. Забывать, напоминать, забывать...
Почему Нейтан отговаривает Уилбура от поиска Джефферсона? От мести? Нет, он прекрасно понимает, что у преподавателя нет ни шанса против оборотня. Причины тут несколько эгоистичнее: во-первых, он совсем не горит желанием возвращаться в Аркадию и встречаться ещё хоть раз с Джефферсоном, во-вторых, он надеется, что из-за пропажи помощника, тот прекратит своё дело, — а если и нет, то как это касается их-то? — в третьих [в главных], Нейтан равно как не хочет возвращаться в Аркадию, так и отпускать туда Уилбура. Да, волчонок куда быстрее обычного человека, но вспоминая тоску, постоянные попытки отогнать воспоминания о бассейне, Нейт боится, что ожидание повторится снова. Пусть гарантий, что Нейтана не выпрут из Трансильвании и он не надоест Уилбуру, никаких нет, всё-таки, пока у него есть время, он хочет провести его вместе с волчонком. Эгоистично? Прескотты растут эгоистами с самого детства, да помирают такими же.
И Нейтан снова чуть не произносит что-то важное, не подумав. Поменяйся две фразы местами, и он буквально признался бы в чём-то сокровенном. Ему везёт, потому что, вовремя опомнившись, он заставляет себя заткнуться. Ему кажется, будто он упускает что-то важное, глотая слова, не давая им вырваться наружу, и его разочарование в самом себе отражается в потухшем волчонке. Нейтан снова не понимает, на этот раз самого себя. Ему важно знать, что он здесь, в Трансильвании, не просто гость, а ожидаемый человек, ожидаемый только волчонком, только для волчонка, и всё ещё не имея прямых тому доказательств — он не может довериться простому "кажется" — не может заставить себя сделать первый шаг навстречу. Вполне возможно, что для Уилбура это так, встреча с подтекстом траха, а Нейтану подавай что-то большее. И обидно, и смешно от самого себя одновременно. И непривычно, потому что даже Эмбер — земля ей пухом, царствие небесное и так далее по тексту — не вызывала в нём никогда такой нестерпимой одержимости. Сколько бы он ни пытался смыть образ волчонка со дна бассейна — вечно видел его где-то в слоях хлорки и расходящихся кругах от маленьких капель.
— Я думал, вы постоянно куда-то выбираетесь с... братьями, — честно говоря, привыкнуть к такому количеству кровных родственников у одного не совсем человека, довольно трудно, поэтому Нейтан запинается. Он одёргивает себя. — Ну да, тогда бы они тебя не оставили.
Потому что на сотый раз допустить оплошность сложнее, чем, например, на десятый. И Нейт, на самом деле, даже благодарен этой оплошности. Он в который раз поражается тому, насколько точно сложились все случайности, чтобы они смогли встретиться. Этих "если бы" настолько много, что с куда большей вероятностью ему сейчас бы покоиться рядом с Рейчел, а не сидеть в отеле, наполненном монстрами, и не знать о существовании ни оных, ни оборотня, способного вывести его на новый круг. На новый и куда более манящий, чем все те, в которых до этого дня тонет Прескотт.
Алкоголь прохладный и даже бодрящий. После такого обычно, когда прохлада уйдёт, развозит быстрее. Они чуть ли в дёсны не втирают наркотик, мешая всё, что только можно. Нейтану приходится отогнать мысль, что после такого он нахрен забудет, где он и какого чёрта здесь оказался, но доверяется, в который раз, Уилбуру. Волчонок-то он, а на поводке сейчас Прескотт. Спасительном и одновременно способным погубить поводке. Потому что новая жизнь всегда опасна, особенно, если начинается с неопределённости, но если в чём — ком — хотя бы сейчас, хотя бы в данную минуту, хотя бы на вечер, Нейтан и уверен, так это в Уилбуре. Дальше будь, что будет. А сейчас он, с того самого разговора по телефону, видит перед собой руку помощи, протянутую волчонком, и хватается за неё с верой, с пониманием, что рука сейчас не исчезнет.
Да здравствует новая жизнь.
Нейтан допивает, слышит совсем рядом глотки, поглядывает на довольную физиономию волчонка, чувствуя что-то щемящее внутри, расползающееся до самых кончиков ослабевших пальцев, в которых опасно покачивается бокал. Нейтан с какой-то преувеличенной внимательностью слушает [не]двусмысленный вопрос, вместо ответа вздёргивая брови. Он не отвечает, ставит с цоканьем-стуком стакан на стойку и тянет руку к руке Уилбура — теперь в их ненормальной реальности. Он не даёт времени опомниться — про оставшиеся капли алкоголя в руке волчонка он как-то совсем забывает — и всё быстрее шагает к тому самому бассейну, синеющему, зовущему, знакомому, по пути буквально стряхивая ботинки с немеющих ног и срываясь на бег. Он всё так же не даёт опомниться — ну, он так думает (да он вообще ни о чём не думает, господи), всё-таки, Уилбур должен соображать пошустрее, — и тянет Уилбура за собой, в секундную пустоту перед плеском воды.
И прыгая в бассейн, ни скинув одежду, ни хоть словом обмолвившись перед прыжком с Уилбуром, Нейтан крепко сжимает в пальцах горячую ладонь.
Ведь ты сказал, что всегда будешь со мной. Тогда мы будем в порядке.

Отредактировано Nathan Prescott (01-12-2017 23:01:57)

Наверное, всё дело в том, что ради Нейтана никто и никогда не был готов ввязываться в сомнительные авантюры. Ему и дверь никто не придержит, а хоть какая-то опека над студентом — результат вложенных в половину города его отцом денег. Нет, у Нейтана были друзья, даже довольно близкие. Хейден вон и слова плохого ни разу не сказал в его сторону. Но... ребята ведь не знали — до сих пор не знают, — какую тайну от них хранит младший Прескотт. Тайну, выданную волчонку, от которого секретов быть не может. Нейтан на удивление осторожен в вопросах доверия всего этого ужаса. Говорят, держать что-то в себе не стоит. А кому рассказать? Кто не побежит в полицию, кто не испугается? И да, Нейтан был... как минимум удивлён такому порывистому ответу. Он знает, понимает, что Уилбур не станет раздувать из мухи (которая ростом с лошадь) слона, но его желание быть рядом в те моменты, когда Нейтан снова начнёт превращаться из обычного подростка в маньяка с фотоаппаратом, для Прескотта ново. Конечно, рядом всегда был Джефферсон. Но это, честно говоря, такая себе поддержка, которая из себя выводит похлеще, чем само осознание пиздеца, ими сделанного.
И да, Нейтан всё ещё надеется, что в Аркадии он оставил всё своё прошлое, включающее в себя желание похищать студенток. Да и где ему здесь таких найти? Кругом одни монстры, с которыми он вряд ли при всём желании справится. И фотоаппарата с собой нет. О последнем он жалеет: здесь столько всего, что можно запечатлеть! Он даже не прочь — теперь уже — согласиться на какую-нибудь вылазку в лес, где наверняка кадров с кровожадным волчонком выйдет куча, и все, как на подбор, мрачны и веют протяжным воем на луну. Фотограф в Нейтане не умирает. Умирает сама возможность заниматься любимым делом, послужившая ещё одной платой за встречу. Прескотт снова и снова думает, есть ли хоть что-то, ради чего стоит всё бросить и вернуться назад — да хотя бы через пару дней, не сегодня, — но неизменно не находит достаточно весомых причин. Кажется, он на своём месте? Вот только, как долго он будет его греть?

Поиграем, давай, с тобою? Прячься! Кем будешь? Я буду волчком. © Аффинаж

Всё-таки Уилбур, которому неведомы были запреты, ловит его не первым. Нейтан и не сомневается. Уилбур не понимал отказа, Уилбур так привычно слизывал влажную хлорку с кожи, Уилбур так хорошо знал, как будет приятнее... Нейтан не сомневается. Сколько ещё таких вот Прескоттов приедет в Трансильванию, когда нужен будет новый дом, нужна будет защита? Нейтан не раз задумывается о том, что ему ещё предстоит уехать, вовсе не потому, что ему так уж хочется в какой-то момент расстаться с Трансильванией — потому что придёт время. В груди неприятно стискивает сердце, губы сжимаются в тонкую нить, размыкаемую стеклом стакана. Он и смотрит на Уилбура так, украдкой, будто не смея взять больше, чем волчонок даёт ему сам. И всё-таки... Всё-таки этот монстр относится к Прескотту с тем человеческим пониманием, которое прежде Нейту и не снилось. Нейтан запутывается в конец. Попросту в первый раз не сталкивающийся с плохо скрываемой ненавистью к нему.
[float=right][/float]— Любовь — в розовый, — зачем-то добавляет он. Нейт как-то, когда ещё не входил в "Циклон" и был совсем зелёным студентом, видел, как Хейден в День Святого Валентина доставал из шкафчика нежно-розовую валентинку. Парень явно не понимал, от кого ему прилетело письмо счастья, в то время, как Нейтан кривился от этой тошнотной картины. Видимо, их судьба — страсть, кроваво-красная и постоянно на грани.
Нейтан думает, что любовь — глупости для доверчивых подростков. Он не видит в ней смысла, тем более, после того, как на его руках умирает Рейчел. С этой секунды он не смотрит ни на кого. Он не доверяет сам себе. Он может только разрушать, а что-то такое, нежное, хрупкое, мягкое, как любовь, ему чуждо. Он всегда будет извращенцем с единственным желанием обладать. Может, в будущем он бы ошивался во всяких барах, цеплял проституток, связывал их, потому что так даёт жаром в пах от одних постеров, потому что так — сладко, почти до дрожи в коленях. Где-то ещё он может контролировать ситуацию? Не сейчас, в будущем, когда выпустится и больше никогда не увидит Марка Джефферсона, забудет его, как страшный сон.
Но... Нейтан помнит, что без связываний, без обладания, ему так же сладко, так же хорошо, когда это не он, а его, когда напротив звериный оскал, когда вокруг контрастно прохладная вода. Он, оглядываясь на ту ночь, не узнаёт сам себя и, пока не срывается в Трансильванию, думает, что это какое-то помешательство. Иначе всё было бы наоборот. Иначе он не вспоминал бы каждый день, силясь выбросить из головы. Иначе... Иначе.
На Нейтана вдруг нахлынывает. Он так долго боится связаться с Уилбуром, что доводит свою прошлую жизнь до критической точки. Вырывает себя из лап смерти, чтобы ещё хотя бы недолго, но успеть доказать, что он достоин жизни. Он долго боится неправильного номера, разочарованного в звонке голоса по ту сторону, да простого: "А... это кто?" — что предпочитает не трогать этот треклятый клочок картонки. Запоминает номер наизусть, но усиленно делает вид, что и для него та ночь — просто новые впечатления. Но эти новые впечатления зовут его в Трансильванию и спасают, дают хоть какой-то шанс. И в первую очередь это не шанс убежать за тридевять земель от преподавательского пистолета — просто увидеться с тем, кто, вопреки невыносимому желанию забыть, стоит в темноте век, стоит хоть на секунду прикрыть глаза. Это стоит всего пережитого. И вместо красного впервые Нейтан видит другие оттенки. Яркие, как синь бассейна, терпкие, как алкогольный янтарь в стакане. Может, они и не походят на розовый, но мир становится красочнее, Нейт чувствует себя живым и открытым для этой, другой, жизни, которую для себя он похоронил ещё после первой вечеринки, закончившейся фотосессией какой-то девчонки, имя которой давно стёрлось из памяти. Вот ведь забавно: первое преступление подёрнулось дымкой забвения, а секс на одну ночь осталось в мозгу постоянным напоминанием.
— Один, кажется, и случился, — "копать-хоронить", как точно Уилбур описывает происходящее в почти прескоттском городе. — Я вовремя свалил из Аркадии. Там в последнее время куча всякой необъяснимой херни творилась типа снега или массового уничтожения птичек. Не твоих рук дело?
О, ба, да он пытается шутить. На самом деле, всё это до жути пугает, и Нейтан только рад оказаться в такой момент подальше от Аркадии Бэй. Он вообще рад бы узнать, как обстоят дела в городе, но не уверен, что позже спросит у Уилбура, как в отеле с интернетом. Нейт ведь разорвал все связи. Зачем лишний раз ворошить прошлое? Тем более, об этом можно подумать после. А пока он цепляется за предложение волчонка, от которого веет той самой свободой. Свободой выбора и отвязных поступков, над которыми не нужно задумываться, которые происходят потому, что только-только закралась в голову мысль. И Нейтан хватается за горячую руку, знакомую на ощупь, которая фигурально давно держит его сама, спасая там, где, казалось, выхода нет.
Нейтан перед громким шлепком воды ещё слышит дзынь, с которым разлетается стакан, так и не успевший оказаться на столе. И, блять, да он хоть натурой отработает стоимость посудины — отцовских денег-то теперь нет, — просто чтобы было так... свободно и легко. Он ещё немного держит за руку Уилбура, пока не всплывает на поверхность, теряя недавнюю опору. В ушах всё ещё звучит этот потухший дзынь, и, чёрт, вся его поездка в Трансильванию — сплошной дзынь, в котором не место ни какому-то прогнозированию будущего, ни пухнущей от мыслей головы. Одна свобода, одна рука, выскользнувшая, чтобы потом, позже, обязательно найтись вновь. Дзынь — это их встреча спустя долгий месяц; дзынь — это холл, в котором они стоят далеко друг от друга, но в одном, только им двоим отведённом, мире; дзынь — это барная стойка, обжигающий алкоголь и порошок по носоглотке. Дзынь — это весь Уилбур со всем его окружением. И почему-то эти мысли про дзынь — всего лишь звук упавшего стакана — стоят в голове, заглушая остальные, что Нейтан улыбается, так широко, как никогда не улыбался в Аркадии, выслушивая комментарий волчонка.
— Один:один, — задыхаясь не водой — моментом — добавляет он к уилбуровой речи, замолкает, пока улыбка сползает до состояния "вменяемой и привычной" для хмурого Прескотта, обиженного судьбой. Он внимательно, долго разглядывает Уилбура — одни зрачки, по сути, — что, кажется, может на память описать их до каждой еле заметной крапинки почти невидимой радужки. И это так... интимно, что он сейчас не удивился бы, стань вдруг вода бассейна не красной — розовой, и ему плевать будет, как это не по прескоттски, как это девчачьи и глупо. Он чувствует себя... влюблённым? Влюблённость — чувство проходящее. Даже страсть проходит со временем, если только это не... любовь? Нейтан — такой себе романтик, вряд ли когда-нибудь назовёт то, что чувствует, тем словом, которым так любят распылять в мелодрамах, и вместо него снова слышит отголоски разбившегося стакана, колко вонзившегося под рёбра слева.
Так и не отрывая взгляда от бесконечно потемневших за зрачками глаз, Нейтан понимает, что не будет таких вот на голову свалившихся Прескоттов. Что картонка с номером оставлена была только ему, ради этого откладываемого из-за постоянных страхов звонка. Ради поездки, которая обязательно перевернула бы жизнь не только Нейтану, но и самому Уилбуру.
— Я тоже, — он проговаривает это одними губами, даже не шепчет. Он блуждает взглядом по лицу волчонка, пока тот снова не смотрит на него в упор, то ли по инерции волн, то ли самостоятельно оказываясь ближе. В ушах не то шумит набранная после падения вода, не то набатом стучит разбитое стекло, и Нейтан чуть громче зачем-то добавляет, что: — Нужно было позвонить раньше...
Но лучше ведь позже, чем никогда? Нейтан считает ошибкой весь этот месяц, который они попросту потеряли из-за его нерешительности. Нейтан считает ошибкой их последние минуты, проведённые вместе; неловкое расставание, постоянные попытки забыться и забыть. И единственным правильным решением — звонок, покупку билетов, слепую веру в Трансильванию и Уилбура, который правильнее всего, чем когда-либо жил Прескотт.
— Тебе, — голос всё-таки срывается в беззвучное проговаривание по губам, но настолько искреннее, что Нейтан надеется, что вкладывает в последнее слово, в короткое местоимение всё: начиная от поездки и заканчивая разбитым у бассейна стаканом.

Отредактировано Nathan Prescott (07-12-2017 16:05:20)

И вот что забавно. Это Рейчел хотела смыться из Аркадии, уехать подальше в свой Лос-Анджелес, стерев все свои следы. Стёрла. Пропала. Пропала, потому что столкнулась с таким монстром, как Нейтан. Он сломал её планы, и будто примерил на себя её личину, когда оборвал все связи и покинул город, приносящий своим жителям одни несчастья. Рейчел хотела в Лос-Анджелес, Нейтан — в Трансильванию. Только не всем суждено претворять свои планы в жизнь.
Нейтан — клубок из психических расстройств и желания куда-то выместить свою энергию, которая вечно идёт не в то русло. Он нуждается в том, кто направит его по той дороге, где нет убийств и похищений, он нуждается в человеке, ради которого он больше не захочет жить прошлой жизнью. И, уезжая из Аркадии, он понимает, что в Трансильвании ему придётся начать жизнь с чистого листа. Научиться жить по-другому, не завися от позывов болезней, ранее всегда нагнетаемых Джефферсоном, которому плевать было на ученика, на его жизнь и то, как скажутся их поступки на будущем Прескотта. Уезжая в Трансильванию, Нейтан понимал, что едет к самым настоящим монстрам, помнил, что его пугало в Уилбуре, и потому не представлял, чем для него закончится эта поездка.
Уже здесь, прибыв, встретив волчонка, Нейтан знает, что Уилбур поймёт его переживания. Поймёт желание научиться — среди монстров, неожиданно оказавшихся довольно... милыми? По крайней мере, в фильмах они изображаются куда страшнее, — жить нормальным подростком. Уметь останавливаться, когда всё внутри ноет от желания сделать ещё одно отвратительное фото. Нейтан не рассказывает о своих похождениях психиатру, но, даже так, тот понимает, что с его пациентом что-то не то. И никак не может прописать именно те лекарства, что исправят положение. И... почему Уилбур срабатывает лучшей терапией? Нейтан на протяжении всего разговора ловит себя на мысли, что не хочет больше для себя того, чем жил в Аркадии. Не хочет ни несчастных девушек, доверившихся не тому человеку; ни постоянного страха быть обнаруженным; ни помнить о том, что вечно нужно держать рот на замке. Не хочет быть тем монстром, которому в жестокости проигрывают реальные. Таблетки не помогают, но, так неожиданно, так внезапно, помогает сам Уилбур, что становится для Нейтана, заменяя собой все лекарства, той самой терапией, которой не хватало раньше. И Нейт, когда-то испугавшийся текущей по клыкам крови, сейчас готов к любым странностям волчонка, готов понимать и принимать его природу, зная, что собственным спокойствием жертвовать не придётся.
Может, потому они так и подходят друг другу, потому что оба монстры: один физически, другой — по натуре своей. Они сходятся, как паззл, может, в этом и правда есть какое-то спасение для обоих. Уж Нейтан точно не сможет долго бояться волчьей природы. И пока для него это дико, он многого не понимает, но однажды окончательно свыкнется с новым окружением и его устоями. Нейт чувствует себя на своём месте, где не придётся полностью жертвовать своими заскоками, против которых он до сих пор не умеет идти, но найдёт помощь и поддержку в том, кого поначалу и вовсе боялся инстинктивным страхом.
[float=right][/float]Поэтому, да, Нейтан готов меняться, искать в себе те качества, которые помогут ему ещё долго быть в Трансильвании. Допускать ошибки, падать и разбиваться, но учиться жить. Учиться жить со своим волчонком. Они теряют столько времени, зачем-то расходятся, и Нейтан бы сказал, что их снова свело то хрупкое чувство, ещё отдающее той невесомой атмосферой взгляда глаза в глаза. Но свёл их неожиданно тот самый Марк Джефферсон, и его желание убить своего ученика. Нейтан не благодарен, но ничуть не жалеет о том, как всё сложилось. Он гнал от себя воспоминания, но в глубине души мечтал, чтобы случилось хоть что-то, что заставит его наконец-то позвонить.

— Представляю, что бы ты с ними сделал, — хмыкает Нейтан. Птиц он и сам видел — обычные тухлые тушки, на которые можно наткнуться в любом городе, разве что в Аркадии из них скоро можно было бы собирать вторую свалку, не уступающую по размерам той, на которой была закопана... Нейт представляет себе растёрзанных птиц, и белок, и оленей, и думает, что вот так должны охотиться волки. Чувствует ли он себя в опасности рядом с Уилбуром, зная, на что тот способен? Нет, ни капли, почему-то впервые ему кажется, что больше его в обиду не дадут. И если в прошлую их встречу Прескотт откровенно паниковал, когда от доставщика ничего не осталось, то сейчас, быть может, даже хочет увидеть, как Уилли добывает себе пропитание. Взамен фотографиям девчонок, так сказать. Это ведь действие порошка?
Нейтан хочет чувствовать эту свободу всегда. Потому что, да, он свободен, наконец-то он действительно волен делать всё, что вздумается. Уехать в Трансильванию, уехать в любой другой уголок планеты, свалить на Марс, унюхавшись в хлам, бухать и курить каждый день; найти фотоаппарат и запечатлеть Уилбура какой-нибудь пиздец, который обязательно произойдёт в это отеле, где живут те, кому любые человеческие рамки неведомы. Нейтану легко дышится, Нейтан выговаривается, Нейтан чувствует себя самым счастливым человеком, когда его отпускает прошлое. А будущее всё ещё кажется призрачным и полным загадок, но обязательно потрясающим и полным на события, ведь... Ведь здесь Уилбур, а Уилбур уже однажды показал ему, что это такое, быть не загнанным в рамки. И продолжает показывать, когда слушает историю, не замечая севшего на запретном имени голоса. Ведь Эмбер нравилась Нейтану, но нравиться — не быть объектом дзынь бокала любви. Прескотт чувствует такую вселенскую благодарность к Уилбуру, что не знает, какие его действия смогут хоть когда-нибудь выразить её.
Свободы так много, что она захлёстывает воздухом по щекам, после — водой, и Нейтан ловит флешбеки, когда остатки лака в волосах — он даже не представляет, каким растрёпанным и уставшим должен бы выглядеть с дороги — вымывает окончательно. Прескотт выныривает, чтобы вдохнуть, чтобы снова найти руку, но ему спокойно просто видеть волчонка напротив, просто знать, что он рядом и никуда не денется. Ни сейчас, ни в будущем. Нейтана завораживает Уилбур, от и до: понимание, что напротив под личиной человека самый настоящий волк, осознание, что внутри и вокруг него целые неизведанные вселенные нового для Нейта мира; завораживает и отдаётся по всему телу и тянет от чего-то инстинктивного. Или "оно" выше инстинктов? Оно звучит звоном, голосом громким и оглушительно молчаливым. Вокруг — ни звука, между ними — шёпот, но Нейтан слышит это недосказанное, понятное всем и каждому, кто хоть краем глаза на них взглянет.
Если бы Нейтан умел говорить что-то такое нежно-романтическое, если бы умел принимать подобное, ему бы не составило труда произнести всего три слова, которые сложили бы картину между ними в целое. Они снова вместе, снова рядом, снова в бассейне: их встреча будто достаёт из мусорного ведра скомканный лист бумаги, начинает распрямлять, но центр всё ещё не виден. И всего брошенного когда-то под "Было классно" рисунка всё ещё не разобрать. Нейтан не говорит ничего слащаво романтичного, но чувствует, как интимный шёпот разглаживает ещё несколько складок рисунка.
— Ты... — он не успевает ответить, Господи, да он тут же забывает вертящиеся в голове слова, когда чувствует эти давно ни хрена не забытые губы. Это так странно: на этот раз они не в Блэквелле, на них мокрая, под водой не такая отвратительно липнущая, одежда, рядом бар вместо раздевалок и приспособлений для занятия. Но, прикрывая глаза, чувствуя только мокрую кожу под пальцами, опущенными куда-то на шею, слыша почти неощутимый запах оборотня, собирая влагу с его губ, Нейтан понимает, что тот шквал эмоций, смешанный с трепетом опустившегося на них звенящего ступора, никуда не исчезает за всё то время, что они проводят порознь.
Уилбур ждал его, может, не думая всё это время о Нейте, может, так же стараясь забыть. Но так глаза не горят после расставания, если тебе совершенно наплевать на человека ли, монстра. Таких встреч между чужими друг другу существами не бывает, таких объятий. Таких поцелуев. И от осознания этих мелких, почти незаметных деталей, где-то у сердца щемит и растекается не менее трепетно, чем на бортике совсем другого бассейна.
Как бы всё это время ни пытался себя уверовать в обратном, Уилбур, Нейтан скучал по тебе.

Нейтан помнит, как страшился просто вспомнить одно единственное имя, имя монстра, клыками выдравшего что-то такое из него, без чего и жить-то не хочется. Выдрал и увёз с собой, туда, в Трансильванию, куда лететь, ехать, тащиться на своих двоих, будто на край света, а Нейтан — калека, и ему из родного города-то никак не выбраться. Нейт остаётся один, гладить края зияющей раны в груди, пробовать подушечками пальцев загрубевшую кожу и всё нащупывать, какого органа не хватает. Он щедро поливает рану спиртовыми настойками всех цветов и вкусов, присыпает белым порошком, зашивая кровоточащие куски и впервые вслушивается в слова психиатра о психосоматике. Болит не тело — болит душа и отравляет организм.
Нейтан помнит, как враждебно реагировал на одно только упоминание о самой лазурно-синей ночи. Обходил стороной бассейн, а если с него требовался тусовочный шабаш внутри этого проклятого здания с застеклённым потолком, дырой кем-то залатанной, — скрывался за ВИП-ширмой и не высовывался из-за неё до самого конца. И ничего, что самый конец вдыхается носом и уносит туда, откуда Прескотт бежит, едва не спотыкаясь о туго натянутые нити воспоминаний. Внешне он справляется. Внутренне... внутренне тоже.
Ему попросту не до того. У него дело горит, а новый страх — страх быть обнаруженным — съедает тело с потрохами. Ну как, Уилбур, что-то может быть пострашнее клыков монстра? Всё крутится, вертится, да так, что Нейтана мутит сжирающим ужасом изнутри, пока последняя нить, держащая его в Аркадии, не лопается, разрезанная пулей препода-садиста. И тогда на арену снова выходит волчонок, тогда номер набирается без ошибки, потому что заучен давным давно наизусть получше любого параграфа, ни разу не открытого в жизни учебника. Возвращается опасение быть не узнанным, забытым, ненужным, и дыра на груди снова ноет и тянется за вырванным почему-то в верную сторону, а Нейт ведь и понятия не имеет, где эта самая Трансильвания, и какими рейсами до неё добираются.
Нейтан сам удивляется, как не сходит с ума.
И сейчас — куда больше. Впервые за долгое время грудная клетка срастается по швам, будто каждое слово Уилбура — стежок на дыре, будто каждый взгляд — спасительная пилюля. Каждое касание — стайка мурашек по коже и до самого загривка, где волоски дыбом встают, потому что всё само собой оказывается на своих местах и вытягивает Нейта из болота самокопания, из которого сам он так и не выбрался. Стоило так загоняться, если можно было просто взять в руки телефон? Нейтан думает о том, что давным давно мог уже написать, да хоть короткое смс, и они давным давно встретились бы снова. Смешно и горько.
В Нейтане снова всё полно, нет зияющей "психосоматической" дыры, от которой отвратительно ноет повсюду, нет в нём желания куда-то бежать, что-то делать, занимая себя чем угодно, только не той ночью. Та ночь одновременно здесь и где-то далеко, всё одновременно так же и совершенно по-новому. И на удивление просто, без последствий. Внутри Нейтана расцветает нечто, давным давно уже проклюнувшееся ростком под куполом страха перед новым и неизведанным. Теперь же, удобренное встречей с тем, кто нужен, нужен настолько, что без него и вовсе ничего не хочется, нечто раскрыло бутон и рассеялось пыльцой по всему телу, да так, что вдыхаемый порошок и не нужен. Без него ведёт, без него пьянит, без него тянет на невыносимо сумасшедшее.
На самом деле, вода вообще не помогает.
Нейтан понятия не имеет, то ли его так тащит от алкоголя, то ли от порошка, то ли от впервые за долгое время такого реального Уилбура. Нейтана просто тащит, и это настолько охрененно, что он не знает, куда себя деть. Ему не до оставшейся гнить Аркадии, ему не до наверняка волнующейся Вик или семьи, которой всегда плевать; ему не до оставленного мистера Джефферсона-пусть-хуи-сосёт. Весь мир перестаёт существовать, а вместо него появляется новый. Тот, куда уже однажды Нейтан ступил, всего на один шажок, а теперь вот с бухты-барахты, да целиком и полностью. Мир играет новыми красками, серебрится водной гладью, как будто отныне и на века. Дурман какой-то, и в голове, и наяву, и по всему телу мягкой хлоркой, которую потом и вымывать не захочется.
[float=left][/float]Это тогда Нейтан выскребал с волос ногтями подсохшие хлопья, а сейчас, кажется, пусть так и будет, чтобы только всё так оставалось, бесконечно, запредельно долго. Хорошо, слегка горча на кончике языка от недосказанности и того, как близко они друг с другом. Уилбур реален, и это не-ре-аль-но. Наваждением новым, так, будто закрой глаза, и очнёшься на вечеринке, снова под кайфом и с жёстким отходняком, от которого гадко на душе и огрызаться на всех хочется. Только Нейтан почему-то знает, что на этот раз не будет ни отходняка, ни растаявших грёз. Будет только Уилбур. Руку протяни, и коснёшься горячей кожи, вмиг оборачивающейся шерстяной шкурой, за которой стоять — как за каменной стеной.
В прошлый раз Уилбур тоже целовал первым. Уже потом Нейтан, ведомый той таблеткой волшебства, предложил сам себя. Разложился, как шлюха, под оборотнем. И он ещё долго чувствует себя использованным, как героиня какого-то дешёвого романа, брошенная, чтобы однажды найти свою любовь. И сейчас Уилбур первым вперёд, первым, чтобы почувствовать то самое, и сделать последний, завершающий стежок на колотой ране, которую ни один клык не оставит. Только исчезание чего-то самого дорогого, предложенного всего на часы, чтобы забрать. На этот раз Нейтан знает, что исчезнуть может только сам, что Уилбуру-то бежать некуда, пусть он и свободен как ветер. А Нейт бежать не хочет. У него всё здесь: и вещи, оставленные в холле; и сам он, оставленный Уилбуру, весь, целиком, всем нутром своим.
Куда бежать, когда ты привязан, как какая-то шавка, невидимым поводком?
Они не целуются нежно, как будто это последняя строка бульварной книги. Они не целуются невесомо, с трепетом, будто проверяя друг друга на одну реальность. Они целуются так, будто целые века друг друга не видят, как будто от этого поцелуя излечатся все раны, на теле, на душе, в пробитых мозгах-это-Нейтан-называется-психосоматика. И так безумно хочется посмотреть на лицо доктора Джейкоби, безуспешно прописывавшего лекарства сложному пациенту, потому что вот таблетка, вот лекарство, вот та грёбанная сыворотка, без которой шарниры Прескотта со скрежетом и скрипом вращаются кое-как. Нейтан ничуть не отстаёт, нет, он собирает остатки влаги с губ Уилбура, чуть не вгрызается, потому что всего так мало после их расставания, что им годами, десятилетиями, веками по крупицам собирать друг друга и самих себя. И правда, зачем они так долго ждали...
Нейтан цепляется за Уилбура, как будто тот исчезнет, но знает — теперь точно знает, — что один он больше не останется. Как верна мысль, что одиноким чувствовать можно себя и в толпе, и как верно утверждение, что один человек может быть важнее миллионов. Все семь с половиной миллиардов за одного, да и то не совсем человека, и Нейтан готов хоть разом людей скинуть в кипящую лаву, чтобы только вот так, чтобы навечно. Чтобы в поцелуй вкладывать теперь уже не только те три слова, которые никак не сорвать с языка, но и то остервенение, с которым всё нутро рвалось сюда, в этот отель ради встречи с первым — единственным — из трёхста. Их бы Нейт тоже скинул, если понадобится, но это ему откуда бы знать, насколько сильными могут быть родственные связи.
— Что за?.. — ах, как же сейчас хочется воплотить эту идею в жизнь. Чуть ли не на голову Нейтана приземляется тёмный комок, а рядом бухается ещё несколько тел, вынырнувших хитрыми мордашками. Нейтан неловко оступается в воде, чуть не уйдя в неё с головой сызнова, но кое-как удерживается на плаву в раскачивающихся хлорированных волнах, растерянно озираясь и переводя взгляд с одного лица на другое. Долго гадать о природе персон, нагло ввалившихся в их с Уилбуром мирок и рассеявших его, как дым, не приходится. Слишком уж они похожи на того, единственного, чтобы не признать в них братьев волчонка. Нейтан давит глубоко в себе протяжный стон не то разочарования, не то понимания, что сейчас-то основная кутерьма и начнётся и мечтает куда-нибудь себя деть, потому что стоять вот так, пойманным с поличным, вбирающим в себя Уилбура в отместку за долгую разлуку, ему до стыдного неловко. Зато ещё недавно целующийся так жадно Уилбур выглядит настолько надувшимся, что становится как-то легче. Нет, не потому что так приятно наблюдать за обидчивым волчонком, просто одному выражать недовольство совсем уж постыдно. Хотя, надо отдать ему должное, Нейтан пытается выглядеть дружелюбно, ну в кои-то веки, а то ведь здесь законы, по которым он живёт последние несколько лет, совсем не работают.
— Э-э... — господи, да соберись же ты! — Рад знакомству.
Нейтан даже не знает, к кому руку тянуть для пожатия, а ведь это только трое. Он из имён-то только одно, если повезёт, запомнил. Нейт неловко переступает под водой с ноги на ногу и чувствует себя одним из тех неудачников, которым в Циклон путь заказан, а ведь нужно понравиться. Чтобы приняли, чтобы не оказаться той белой вороной, за одно только пребывание рядом с которой стыдно. И Нейтан цепляет на себя то лицо, которым обычно смотрит на всех — свысока и как будто это он здесь король без короны, — потому что в привычном амплуа хотя бы можно чувствовать себя не таким лузером. А Нейт пусть и лузер, но по жизни строит из себя до хрена важное лицо.
Знакомьтесь, Нейтан Прескотт собственной персоной. Уже слышали? Ну так, не удивительно.

Отредактировано Nathan Prescott (28-09-2018 17:28:49)

Нейтану всё время кажется, что что-то идёт не так. Может, идея мультивселенной не такая уж и бредовая? Может, его сознание пересекается с тем, другим нейтовым, где волчонок никогда не появлялся в его жизни? Может, с той его версией, где Нейтан так и не приезжает в Трансильванию. Он хочет перестать чувствовать нереальность происходящего, быть полностью здесь и сейчас, но ощущение, наверняка кормящееся неверием после долгой разлуки, будто всё это не взаправду, никак не исчезает. Нейтану кажется, будто бы он ещё в начале этой самой неудачной в его жизни почти целой недели где-то налажал, и сейчас не имеет права здесь находиться. Ему кажется, будто он своими глазами видел, как прострелил ту тупую неформалку, или, не менее ярко, как Кейт покончила с собой, а кто-то с полароидом в руках, пустотой в башке и желанием влезть всюду, указал на него, Нейта, как на виноватого. Он сидеть бы должен. Только ничего подобного не происходило, и Нейтан сумел прилететь, сумел перечеркнуть Аркадию, смыться от закона, от маньяка-препода, от вечно злых голосов за спиной и завистливо-ненавидящих взглядов. Не оставил за собой следов, как будто его там никогда и не было.
Ведь вот же, и он, и Уилбур рядом, так близко, и губы по-настоящему влажные, горячие, и от клыков немного щекотно, если те случайно заденут тонкую кожу. Руки, те самые, сильные, и голос, и глаза, и даже дыхание настоящее, такое, каким Нейтан — на самом деле — запомнил. Не сумел забыть. Нейтан с каждым случайным прикосновением вбивает себе в голову мысль не бояться, поверить, забыть, что когда-то была жизнь до этого момента. И только когда не делает это специально, у него наконец получается. Когда они пытаются урвать того, чего оба были лишены такое долгое время. Нейтан ещё не раз проклянёт себя за то, что так и не позвонил. Спрашивать себя, почему Уилбур не приехал сам, когда понял, что Прескотту духу не хватит набрать номер.
Он будет, не отдавая себе отчёта, грезить о новой жизни, в которой никогда больше ничего плохого не произойдёт. Потому что у него есть Уилбур, а уж кто как не волчонок, умеет жить на полную катушку и, при этом, абсолютно ничего не бояться? Он будет надеяться, что всё осталось в прошлом. Что он сможет больше не влипать в такие неприятности, после которых единственный выход — бежать, куда глаза глядят, подальше от правосудия, от осуждения и страха. Только сейчас он совсем не жалеет, что врывается в жизнь Трансильвании. Окажись он сейчас в Аркадии, занесённый какими-то потусторонними силами в прошлое, он поступил бы точно так же.
Аркадия... не стоила того, чтобы в ней оставаться. Даже если бы Уилбур жил в какой-нибудь хибаре лесной, Нейтан не раздумывая сорвался бы к нему. И плевать, насколько непривычна ему такая жизнь. Срать он хотел, насколько непривычна Трансильвания, где большая часть постояльцев отеля — монстры, которые по всем канонам должны бы убивать людей. Хороших ли, или таких, как он. Только среди монстров Нейтан не чувствует себя в такой опасности, какую каждый день в лицо ему выплёвывала Аркадия. Он раз за разом поражается, насколько, порой, оборотни, вампиры или бигфуты какие-нибудь оказываются нормальнее людей.
Может, ему тут и вовсе не место. Он всего лишь человек с не самым приятным прошлым, с кровью на руках и тусклыми взглядами в памяти фотоаппарата, оставленного самым лучшим вещь доком. Да любому желающему, решившему бы зайти в сто одиннадцатую мужского общежития, стоило глянуть под ноги, и он бы обязательно наткнулся на улику-снимок, где какая-нибудь обдолбанная дрянь захлёбывается рвотой, напичканная Нейтаном до бессознательного состояния. Нейтану вовсе не место в Трансильвании, ему бы своё наказание снести, ответить за всё совершённое. Но отель принимает его с распростёртыми объятиями. Его принимает Уилбур, и становится совсем как-то не до того, что осталось далеко позади. За сожжёнными мостами, в надвигающемся апокалипсисе. Нейтану выпадает второй шанс, и он находит его в лице волчонка. Как будто после демо-версии в бассейне он скупает весь пакет возможностей, расплачиваясь возможной дальнейшей жизнью в родных краях.
Нейтану выпадает второй шанс — на его голову выпадает внезапный сюрприз, помноженный на трое. И сориентироваться времени ему никто не даёт: три пары глаз смотрят, изучают, и Нейтан сразу понимает: о нём здесь наслышаны. Конечно, Уилбур мог рассказать братьям, где он пропадал, забытый в чужом городе, в чужом штате. Ничего удивительного в этом нет. Только рассказать можно малую часть произошедшего между ними, ограничившись упоминанием знакомства. А можно выболтать всё, да ещё и с мельчайшими подробностями.
Сидя в самолёте, Нейтан особо не задумывается о том, что помимо его когда это он успел стать твоим, а, Нейт? волчонка в Трансильвании будет ещё несколько сотен других монстров. Родни, друзей, и, столкнувшись в реальностью, он только сейчас задумывается над вопросом, как много о нём здесь знают. Сколько Уилбур оставляет себе, умолчав, утаив, а сколько отдаёт другим? Нейтан, разглядывая этих троих, всего лишь одной сотой из всего числа братьев Уилбура, пытается понять, догадаться по их лицам, знают ли они, чем закончился внезапный отпуск волчонка в Аркадии, и никак не может. Уилбур выглядит недовольным, а Нейт абсолютно не знает, как это понимать.
Нейтан — любитель делить на чёрное и белое. В его мирке, созданном студенческой жизнью, существуют неудачники и "Циклон". Ты либо тот, кого примут в элитный клуб, либо вовсе не существуешь для таких, как Прескотт. Представляясь на второй раз, волчата хоть как-то обозначают себя для Нейта, и он даёт себе установку не забывать их имён. Держит до последнего, и почему-то считает особенно важным не упасть в грязь лицом. Не перед ними, теми, кто может либо одобрить, либо — нет. Это будто попасть в прошлое, когда тебя ещё оценивают, достаточно ли ты хорош для того, чтобы быть одним из числа ВИП-персон, вечно правящих балом. Понимает, что это лишь самая малая часть. В "Циклоне" так же приходилось постоянно подтверждать своё превосходство, чтобы не быть мальчиком на побегушках. Чтобы быть верхушкой иерархии. Что ж, спасибо деньгам семьи Прескоттов, но здесь, в волчьей семье, деньги отца не решали ничего. Приходится своими силами понимать, что будет уместным и правильным, а что знатно снизит шансы на то, чтобы быть одобренным. Чтобы его признали.
[float=right][/float]На самом деле, будто по плохой привычке, Нейтан и эту троицу пытается разделить на "крутые" и "не достойные внимания". Честно пытается, но, то ли привычка даёт сбой, то ли банальное нежелание облажаться, не дают ему этого сделать. Он просто не может. Наверное, во всём виноват Уилбур с его дьявольской сделкой, с тем безграничным ощущением свободы, с бесстрашием после убийства, потому что всё правильно. Хищники едят зверей. Свободные оборотни просто не могут не быть крутыми. Но такие не вписываются в жизнь Аркадии или "Циклона", поэтому представить их, запертыми внутри устоев, законов и правил, невозможно. Нейтан-то совсем не из их мира, и, если он и впрямь останется в Трансильвании, сколько же ему предстоит привыкать к тому, что вовсе не обязательно казаться непрошибаемым, — о, будто бы он казался, когда срывал занятия и крыл всех благим матом, — если здесь это не в приоритете.
Честно говоря, Нейтан даже осознать почти произнесённую до конца фразу Вольдемаром не успевает. Уилбуру не нужно много времени, чтобы прицелиться, чтобы рассчитать силу или подумать, стоит ли пускать в ход кулаки. Нейт и сам из тех, кто сначала делает, а уже потом думает, только всё равно чуть ли не с открытым ртом смотрит на то, как дёргается в сторону явно за последние слова получивший братец Уилбура. А будь бы на месте Вольдемара обычный человек — от него бы и мокрого места не осталось. А так — только кровь из носа, да расходящиеся волны, холодящие кожу в сочетании с расплывающимся холодком по нутру. Стоит задуматься, а не дать бы дёру, пока такое не произошло с тобой? Ну, Нейтан ведь славится своими мозгами, работающими не так, как следует.
Отговорка Уилбура звучит совсем не убедительно, и фраза — неполная, но всё же, — запоздало доходит до сознания.
— Что он мне уже? — Нейтан будто и вовсе забывает, что только что было, потому что вопрос звучит с таким нажимом, как будто от ответа на него зависят жизни всех, находящихся сейчас в отеле монстров. Нет, недосказанное легко приходит на ум, слишком уж прямо Вольдемар выказывает интерес к их личной жизни, но Нейтану нужна чёткая формулировка. А ещё Нейтан понятия не имеет, что именно один из его новых знакомых имел ввиду.
Нейтан бросает короткий взгляд на Уилбура, напрочь гоня от себя внутренний голос, нашёптывающий, что пора бы заткнуться, вообще не вмешиваться, дождаться конца перебранки и объяснений про комаров. Смотрит на Вольдемара, будто альфа какой-нибудь стаи, перед которым надо отчитываться, и это ли не замашки блэквеллского короля? А король всегда получает своё, даже лишённый королевства, поданных и целой казны. Всё возвращается на круги своя? Вытравив себя из Аркадии Бэй, Аркадию из себя не вытравишь?
Нейтан не повторяет вопроса. Нейтан требует ответа, и уж будь что будет, даже если ему это аукнется таким же севшим на нос комаром.

Я учусь любить,
Я учусь, чтобы меня любили.
Как я пропустил этот урок, когда был молод?
Будьте нежны со мной, я, возможно, не буду готов.
В Уилбуре странным образом смешиваются все определения свободы, он умеет жить так, как хочет, брать от жизни всё, не спрашивая разрешения и не боясь, что ему откажут. Нейтан им, тайком, но восхищается. Он-то с детства находится в токсичной среде, где приходится взращивать на себе толстый панцирь, через который никто не пробьётся. И таким, как Нейтан, человек, которому приходится пользоваться таблетками и платной помощью, места в этой среде нет. Таких срывов, когда он уничтожал репутацию крутого парня, перед которым только кланяться, в последнее время становилось с каждым днем всё больше. Любезно замазанные в личном деле отцом, они оставались в памяти аркадиевцев. Аркадия ошибок не прощает. Да, Нейтан восхищается Уилбуром, потому что знает, что сам никогда не сможет позволить себе быть таким же бесшабашным. Даже сейчас он не стряхивает с себя привычки, всё ещё пытается смотреть сверху вниз, забывая, что в Трансильвании о "Циклоне" никто и не слышал.
А Уилбуру будто не жалко. Он разве что требует соблюдение контракта, в какой-то момент даже разорвать его предлагает. И, за соблюдение, поощряет, вдыхает в Нейтана немного своей жизни, показывает, как можно, как никто не запретит. А Прескотт пропускает мелкий шрифт, приписку, внизу договора, где о привязанности, о душе, забранной с собой; о нежелании оставаться в Аркадии ещё хотя бы на секунду. О прочном месте в памяти. О поздно, но всё же отзвучавших гудках в трубке. Вместо того, чтобы исчезнуть, Уилбур остаётся с Нейтаном. Незримо, он остаётся внутри, и пытаться избавиться смысла нет. Не оставит. Нейтан настолько уже предан Уилбуру, настолько погряз, настолько тонет, что, вот прямо сейчас, накинься на него волчонок, чтобы как того доставщика сожрать, Нейтан ему ещё и приятного аппетита пожелает. Сейчас не столько Трансильвания, сколько сам Уилбур — всё, что у Прескотта осталось.
Это к Уилбуру прилагаются другие. Монстры, граф Дракула, триста братьев. Нейтан надеется, что до знакомства с остальными дело дойдёт гораздо позже. Он что-нибудь придумает, как-нибудь соберётся с мыслями, чтобы в какой-то момент от стресса не сорваться. Снова. Он привыкнет к тому времени к тому, что прилетел не только к волчонку. Он-то думает, что Уилбур — единственный, кто вообще знает о том, что Прескотт отправляется в Трансильванию, а на деле, вот хуй тебе. Трое волчат прерывают их идиллию, и разве что выть теперь по-волчьи, потому что Нейтану сейчас не знакомства нужны. Он ещё до конца не может поверить, что спасся, что живым вылез из блэквеллского безумия, и из головы не идёт тот ствол в руке Джефферсона, отпечатавшийся в сознании похлеще, чем блестяще спокойное лицо преподавателя. Тому убрать своего ученика ради безопасности — раз плюнуть. И Нейтан бы не выбрался. Нейтан записал бы последнее аудиосообщение, выплакавшись Макс, попросив прощения, сквозя отчаянием и каким-то тупым принятием судьбы неудачника, закончившего жизнь в свои восемнадцать. Но был Уилбур — оплот, к которому добраться и всегда знать, что ты в безопасности. Нейтан всё ещё не может поверить, что живым добрался ддо волчонка, а на него уже валятся его братья и наперебой лезут с именами, знакомствами, информацией, которая не умещается в башку, в которой один только спаситель Уилбур, да их одна единственная ночь, в которую уместилось слишком многое для нескольких часов.
[float=right][/float]После расставания Нейтану кажется, что они больше никогда не пересекутся. Точка. Всё. Он снова ходит в Блэквелл, повергает академию в хаос, мешая преподавателям вести занятия. Снова фотографирует на улицах и в проявочной. Слушает Джефферсона. Потому что он тоже помнит свои последние слова в ту ночь, вопрос, на который так и не получает ответа, привыкает жить с тем, что кто-то может многое дать прочувствовать, показать, окунуть в омут с тем, чего Нейтан лишён, а потом взять и уйти, как будто в бассейне не текли молочные реки по кисельным берегам, пока в воздухе парит волшебная пыль. До последнего фонарь — единственная их точка пересечения, вспоминай или пытайся забыть всё, что тогда происходило. Нейтан, будто в отместку за смазанное прощание, не звонит, пока его не припирают обстоятельства. Пока Марк Джефферсон неосознанно, но не сводит их сызнова вместе. Наверное, существуй параллельная вселенная, они бы навсегда в ней разошлись. Там, где Нейтан носил бы синий бомбер, водил дружбу с Колфилд, пока та радостно забивала на подругу в коляске. В идеально спокойном мире у них бы не было причин созвониться, и Нейтану идея "лучшего" сценария жизни уже не кажется такой прекрасной. Ему и без того  и д е а л ь н о.
Ровно до этого странного диалога с братьями Уилбура. Нет, даже оглядываясь на неловкость, с которой Нейтан пытался познакомиться с ними настолько нормально, насколько нормально познакомиться вообще можно было при таких-то обстоятельствах и после всего пережитого, представлялись они друг другу более-менее адекватно, пока не заговорил последний из новых знакомых волчат. Нейтан, пусть себе не врёт, хочет верить, что правильно понимает недоговоренную фразу, и ему хочется верить, что он не видит слишком многого там, где его нет. И требует, чтобы ему кто-то дал услышать то, что умалчивается такими огромными стараниями. Прерванный голос — разочарование. Разросшийся до необъятных размеров интерес требует ответов.
Нейтану не нравится разочаровываться, и он обещает себе, что не будет ждать ничего, кроме обещанной безопасности и помощи в трудное время. И всё равно слух режет это "наедине", как будто их двоих вытолкали на сцену ради комедийного номера. Как тогда, после ссоры с отцом несколько лет назад. Когда все ждали от Нейтана ошибок, неудачной игры на сцене во время "Бури" по Шекспиру. Сейчас ощущается что-то подобное, идущее извне. В конце концов, у Уилбура родни — не счесть, шансы действительно остаться "наедине" равны нулю целым и одной миллиардной. Подглядят, узнают, а Прескотт и сам понятия не имеет, как вести себя с волчонком после того, как оба должны бы считать вторую встречу — нелепой случайностью первого найденного в контактной книжке номера, когда помощь требуется сию секунду. И если Нейтан точно знает, что выбор Уилбура — не случайность, то кто сказал, что для самого Уилбура этот звонок — не шанс всего лишь повторить ночку и разойтись?
— Ладно, — говорит Нейтан. "Не ладно," — думает. Кажется, ну не может быть такого, что Вольдемар так выразился забавы ради. Неприкрытый интерес никак не вяжется с "дурачеством", и так хочется отмотать время, остановить Уилбура, хотя бы у братьев волчонка выпытать смысл так и не спрошенного. Ну не может Нейтан просто выбросить из головы то, что ему не дают узнать. Сам себе не может признаться, что хочет услышать что-то определённое, что-то, о чём даже думать не смеет. Не по-прескоттски это. Тем более, не для альфы мохнатого семейства.
Нейтан даже себе не признается в том, что будет счастлив уже тому, что Уилбур снова сыграет в любовь ещё хотя бы на одну ночь. Нейтану даже играть не придётся. Пусть в его лексиконе нет слова на большую букву "Л".
Сегодня Прескотт — официальный мастер по вопросам надумывания себе всяких глупостей. Потому что в его голове со следующей фразой Уилбура будто что-то взрывается. Нет, он, вопреки своей репутации, не психует, не срывается, не кроет волчонка благим матом, ничего не бьёт, не прикладывается со всей силы, чтобы выплеснуть эмоции. Но "порядок вещей" окончательно искореняет только сегодня проявившееся глупое чувство собственной исключительности для того, для кого хотелось быть кем-то особенным. Нейтан, как ему кажется, никак не реагирует на это, но думает о том, что вот таких сцен, когда Уилбур приглашает кого-нибудь из своих любовников, в Трансильвании было немало. На лице всего на мгновение мелькает тень обиды. Но это ведь Нейтан Прескотт. И с этой секунды он больше не собирается показывать, что впервые для него кто-то на первом месте. Как и его отношение.
И Нейтан даёт себе тысячное слово за вечер, где из ещё девяти тысяч девятисот девяноста девяти, выполняет разве что единицы. Обещание, что не станет относиться ко всему происходящему, как к чему-то особенному. Не даст Уилбуру усомниться в том, что для него эта встреча — такая же обыденность, какой оно должно быть для оборотня.
Нейтан первый отплывает к бортику и выбирается на сушу, пытаясь отжать насквозь мокрый бомбер. Плюёт на это бессмысленное дело, поднимает взгляд на Уилбура, протягивает руку, чтобы помочь выбраться из бассейна, как будто кроша иллюзию вечера их встречи:
— У тебя найдётся, во что переодеться? — с собой вещей чуть меньше чем ни хуя, зато тупого разочарования внутри хватит на океан. Нейтан только сейчас чувствует усталость после долгой дороги, которая недавно без следа исчезла в вестибюле отеля, и сам не знает, на сколько ещё таких потрясений его сегодня хватит.

Отредактировано Nathan Prescott (06-09-2018 11:54:32)

Нейтан хочет поскорее избавиться от гложущих его мыслей. Стянуть их с себя, как мокрую одежду, может, ещё разок повторить пару вдохов волшебной пыли, выпить виски, потому что опьянения как не бывало. Хочет избавиться от дурацких мыслей, которые ему вообще не присущи. Он готов себя ненавидеть за то, насколько болезненно воспринимает, не произнесённое вслух, за то, что успевает придумать себе сам. Для него всё в новинку. Быть на волосок от смерти настолько, что можно почувствовать её дыхание на щеке. Вырываться на волю. Спешить к чёрту на куличики не столько ради защиты, сколько для того, чтобы увидеть кого-то. Тем более, знать, понимать своим тупым мозгом, что выбор Уилбура, как защитника, отнюдь не случаен.
Может, Нейтан и правда только с ним знает, что его всегда защитят. Пусть они толком пока ещё не знакомы, пусть их ведёт друг к другу как будто силой свыше. Они, может, и не подходят друг другу, но Нейтан хочет, чтобы сейчас, когда он только может выдохнуть спокойно и забыть про Аркадию, рядом был только он. Оборотень, однажды сгрызший на его глазах человека, как будто попытавшись напугать. Зарубить на корню то, что за одну ночь разрастается до невероятных размеров и вот уже месяц пожирает Нейтана изнутри. Ему хочется верить, что не он один становится жертвой того нечто, возникшего между ними всего за какое-то мгновение, когда глаза в глаза, и можно прочесть в чужих такие же осколки вселенной, распавшейся на кусочки. Что Уилбур тоже чувствует, и это ли не месть за похеренное душевное спокойствие?
Прескотт выбирается на бортик, хочет просто перечеркнуть неприятный эпизод из жизни, оставить его в хлорке воды. Дальнейшие события разворачиваются слишком быстро, чтобы успеть их как следует осознать. Уилбур и договорить не успевает, как его макушка скрывается под водой. В отличие от не успевшего ничего толком понять оборотня, Прескотт видит, видит, что происходит. Щупальце, обвившее Уилбура за лодыжку; пробирающееся в бассейн существо, название которому Нейтан наверняка знает, но, в такой-то ситуации, легко выпускает из памяти. Времени на раздумья нет, а он стоит истуканом, разве что рот не разинув, а внутри такая битва трусости с иррациональным — для него, Прескотта, — желанием помочь и вытянуть из злосчастного бассейна, в котором, в отличие от блэквеллского, происходит поразительно мало хорошего. В голову пробивается осознание того, что, пусть здесь полно людей, но отель принадлежит монстрам. И вряд ли, делись они на плохих и хороших, замок смог бы так долго и верно простоять. Монстры, они ведь другие. Их развлечения наверняка разительно отличаются от людских, и этим можно бы себя успокоить, если не видеть, как волчонок взмывает высоко над бассейном, грозясь к херам расшибиться, приземлившись всего в паре метров от воды.
Нейтан взгляда не отрывает и знать не знает, что ему предпринять в подобной ситуации. Что делать, если вот сейчас это окажется всего лишь забавой, а в следующий раз — настоящей бойней монстров? Как он отличит одно от другого, если уже сейчас он понятия не имеет, прощаться ему мысленно с Уилбуром, или пока ещё рано? На самом деле, сегодня голова Прескотта работает на удивление быстро, потому что волчонок не успевает и пары кульбитов описать с бешеной скоростью, как на плечи ложатся чьи-то руки, а он уже столько всего обдумывает. Нейтан совсем запоздало переводит взгляд даже после того, как Винсент, обозначивший себя голосом, насильно поворачивает его в свою сторону. В каком-то смысле, несмотря на странное знакомство, закончившееся глубоким душевным разочарованием, Нейт рад его компании. Хоть кто-то ему объясняет, что происходит, и даже мысль не к месту проскальзывает: "Точно, Кракен," — в каком-то фильме видел. Вопрос совершенно точно риторический, и Нейтана вряд ли кто отпустит, если он ответит "возражаю", но он всё же произносит:
— Нет, — и даже не пытается скинуть руки, хотя сделай так кто из его старых знакомых, Прескотт обязательно бы послал его на хуй. Да и сжавшие его плечи пальцы Нейтан интерпретирует в невозможность убежать от разговора, поэтому окончательно сдаётся на милость брата Уилбура. Хотя совсем не уверен в том, что хочет с ним говорить. Не знает, не понимает, что ещё им обсуждать, но возникшая на суше слабость даёт о себе знать, и он даже не напрягается под крепкими волчьими руками-лапами. Хотя шестерёнки щёлкают, будто недавно вставший механизм, в который вставили новую батарейку, и сейчас пытаются наладить устройство.
Нейтан слушает, не прерывая. Сейчас их разговор больше смахивает на торги торчка и диллера, когда в любой момент из-за угла могут выскочить копы, чем на непринуждённую "семейную" беседу.  К сложившемуся образу одного из братьев добавляется новый пунктик: умение юлить. Всю речь можно бы уместить в двух словах, но голос Винсента будто вводит в какой-то транс, заставляет забыть о бдительности, о том, что Нейт их всех толком и не знает, чтобы доверять кому-то, кроме Уилбура. Почти удаётся выслушать его спокойно, только, нарочно ли или специально, но Винсент бередит не зажившие раны после их знакомства, и приходится приложить немало моральных усилий, чтобы не оглянуться на бассейн, не бросить взгляд на того, кому они оба вообще обязаны этому разговору. Винсент даже вопросы задаёт по большей части такие, на которые ответов не требуется. И пусть Нейтан понятия не имеет, как выстраиваются отношения в волчьей стае, а после того, как расходится с Уилбуром, так и вовсе избегает любого упоминания о животных определённого вида, всё равно молчит, ждёт, когда ему наконец скажут, чего хотят. Тишиной, разлившейся вакуумным мешком, Винс даёт скорее не шанс ответить — подумать над сказанным. И Нейтан думает, что легко может оспорить эту теорию о паре на всю жизнь, потому что всё ещё помнит, насколько в тот раз Уилбур был опытнее него самого. И всё-таки, всё-таки Прескотт не терпит недомолвок: — Давай уже к делу. Как выбор пары волком относится... к нам?
Нейтан не выдерживает — кидает короткий взгляд назад, за растения, которые даже не пытается разглядеть, когда Винсент меняется в лице. Водная гладь не расходится волнами, не выливается на бортики бассейна, и, кажется, дурачествам монстров приходит конец. Именно в этот момент до Прескотта доходит, что причина внезапных игр с Кракеном — вот этот самый тихоня Винсент. А в Блэквелле Нейтан на такого и внимания бы не обратил. В тихом омуте... И даже подмигивание, чёрт возьми, только подтверждает, что привычка делить мир на чёрное и белое — такая себе привычка. Кивок — понял, приду, — и будто разговора  не было. Только Нейт уже не очень уверен в том, что хочет продолжать их беседу. Не доверяет. Он слышит звериный крик Уилбура и сочувствует — совсем немного — Винсенту, потому что в рыке этом такое неприкрытое бешенство, что впору запретить себе раз и навсегда злить оборотня.
Что происходит за его спиной, Нейтан знать не хочет. И всё же оборачивается, замечает, как недобрым янтарём загорается радужка глаз Уилбура, через которую проглядывает тот самый монстр, который без зазрения совести разорвёт плоть любого человека, поддавшись своим звериным инстинктам. От такого Уилбура веет опасностью, агрессией, за километр несёт предостережением, табличкой "Беги, покуда жив". С такой мощью, что волосы дыбом на загривке встают. И всё же именно этот определённо волк в овечьей шкуре пацана — единственный, кому Нейтан здесь безоговорочно доверяет. Потому-то даже не пытается уйти в тень, избежать взрыва, хотя сознание трепещет, требует посмотреть уже на предостерегающую табличку и дать дёру. Вот как люди чувствовали себя, когда взрывался сам Прескотт?
Взгляд проследил за щупальцем, угодившим в пасть плотоядному растению, находящемуся в опасной близости от Нейтана, и вернулся к полыхающим огнём глазам. Да, сейчас радужка напоминает собой костры, в которых "шуточный" бой с Кракеном и Винсент — сухая добротная растопка. Уилбур вихрем сокращает расстояние между ними, налетает, как шквал ледяного ветра, как аркадиевская буря, которую Нейтану не застать. И впервые он может на себе ощутить, что такое — злость оборотня. Нейт через силу давит желание отшатнуться. Чувствует, что сделает только хуже. В Аркадии с ним так никто не имеет права разговаривать — рискует наткнуться на прескоттскую немилость. Одна жалоба отцу — и у человека в этом городке не будет никакого будущего, а то и настоящее пеплом-трухой рассыпется. Нет, есть лишь несколько людей, которым позволено так обращаться с сыном того, чьё слово в Аркадии — закон. Перед глазами встают лица отца, разочарованного в сыне и угрозами заставляющего быть "нормальным", потому что других способов не знает; и Джефферсона, у которого желание сесть обратно пропорционально мало желанию заткнуть своего студента.
В отличие от них, Уилбур быстро одёргивает себя и, кажется, даже пытается всеми силами приступ гнева замазать своим привычным поведением. Тараторит так, что и слова вставить не получается.
[float=right][/float]— Ничего, — о, Уилбур даже представить себе не может, к каким последствиям мог этот выпад привести. Не приводит только потому, что Прескотт прекрасно осознаёт, где находится и почему не следует поддаваться секундной панике, возникшей вместе с неприятными ассоциациями, пришедшими вместе с грёбанным желанием избежать нападок со стороны. И Нейтан, на самом деле, даже радуется пока ещё не испарившейся возможности одёргивать себя в подобные моменты, потому что обычно ему на раз-два срывает башню, и уж тогда бы от этого отеля остались одни руины, да кровавые ошмётки под стать извечно мрачному вдохновению. Правда не удерживается от недоброго прищура, совсем уж глупого замечания, когда вокруг тебя сплошные монстры: — Думаешь, сам за себя я вообще постоять не могу?
В конце-то концов. Он здесь не единственный человек, и наверняка к каждому по телохранителю не приставляют. Судя по тому, сколько людей толкалось в холле — особо опасным местом отель назвать сложно.
— Я тоже, — вполне наплавался. Если честно, Нейтан мечтает покинуть бар. А уж потом думать о поведении Уилбура, о повышенном тоне или своих переживаниях на этот счёт стало довольно сложно. Нейтан, конечно, понимал, что волчонок, отправляя его в Трансильванию, и потом не оставит на произвол судьбы. Возьмёт на себя за Прескотта хоть какую-то ответственность и, что уж мелочиться, наверняка не раз вспомнит их единственную встречу — как без этого? Но что предоставит свой номер... Скажем, пару тупых мелодрам, которые советовала Вик, Нейтан глянул, и там совместные номера в отеле обычно всегда означали только одно. В голове всё в одно мгновение путается, и, как будто кто-то другой, не он, Нейт кивает. Хорошо, пойдём. Хорошо, не доставлю.
Всё на свои места расставляет протянутая рука. Возвращается и ощущение реальности, и даже былые замашки короля академии, если не целого города. Впрочем, королём был Шон Прескотт, а Нейтан так — маленький принц с верной дружиной и кучей врагов. В Аркадии его мало кто так трогал. Он как чёртова неприкосновенная личность, всегда на почтительном расстоянии, и только если ты в "Циклоне", так и быть, можешь дружественно толкнуть плечом или руку пожать всего на мгновение. Нейтан и сам совсем недавно предлагает Уилбуру ладонь, но это ведь всего на секунду. Сейчас совсем иная ситуация, ни капли не двусмысленная. И ведь Нейт правда раздумывает, пялится, наверное, с добрую минуту на эту самую протянутую руку, которой Уилбур наверняка и разодрал щупальце Кракена. Борется сам с собой, с прошлыми убеждениями, привычками, со своей ёбаной неприкосновенностью и... проигрывает. Поднимает взгляд, смотрит исподлобья, мол, ну? Идём? Даже обгоняет, всего-то на пару шагов, потому что самому стыдно, что вышел проигравшим. И не хочет увидеть разочарование вперемешку с обидой волчонка. Еле слышно выдыхает воздух, глаза прикрывает, но тихо спрашивает:
— Сильно он, — Кракен, — тебя?
Беспокоится всё же. И пусть оторван не хвост, а щупальце, пусть Винсент уверяет, будто это всего лишь забавы, мало ли, как далеко они могут зайти. Может, это и попытка уйти от разговора о его недавних перешёптываниях с братом Уилбура, может, попытка сбавить градус неловкости после собственного проёба, но Нейтан всё равно ведь беспокоится.

Отредактировано Nathan Prescott (29-09-2018 13:12:31)

Нейтан жалеет, и много о чём. Ему жаль, что он иногда не может переступить через себя, недоговаривает, особенно, когда принимает происходящее или сказанное близко к сердцу. Ему жаль, что он оставляет чужие тайны, выболтанные Винсентом, при себе, хотя, на деле, и половины сказанного не понимает. Как это относится к его приезду? Он и огрызаться порой не хочет, да только делает это по дрянной привычке, которую выработал в Аркадии, потому что так всегда было безопаснее. Нейтан жалеет о многом, и это неизменно касается Уилбура. Ни Аркадии Бэй, ни Блэквелла, Рэйчел или Джефферсона. А оборотня, с которым до этого провёл всего одну ночь, тайком проникнув в бассейн академии. Тогда он, вроде бы, спросил, неужели Уилбур уйдёт вот так просто, как будто ничего из ряда вон выходящего не случилось? И ведь правда, для Уибура наверняка не случилось ничего особенного. Это жизнь Прескотта перевернулась с ног на голову и до сих пор не вернулась в прежнее состояние. Он приходит за помощью, но раз за разом её отталкивает. Он просит поддержки, но, вместо того, чтобы с благодарностью принимать внимание к себе, огрызается и огрызается, загоняясь по поводу и без.
После разговора с Винсентом у Нейтана с новой силой играет паранойя: кажется, будто в этом замке, как во времена Средневековья какого-то живут короли и королевы, пажи, служанки, стража, и вокруг плетутся интриги, в которых неизменно погрязнет и он. Его втягивают в какие-то тайные игры, зовут, и он, в попытке убежать от одних проблем, оставшихся далеко позади в тысячах километров от Трансильвании, прямиком попадает в другие. Что ж тут поделаешь — Нейтан ведомый человек, и, даже если он думает, что делает что-то по собственной воле, на деле поступает по чужому наитию. И устроенный братьями Уилбура беспредел разгоняет по венам адреналин, который и выплеснуть-то некуда, потому что привычный путь к хренам перекрыт; хочется каких-то необдуманных поступков, да хоть в лицо смерти смотреть, когда только от неё смылся, — потому что от вопросов голова так пухнет, что скоро вовсе взорвётся. Кажется, будто по замыслу братьев волчат его должно разорвать тут. А Нейтану просто хочется вот так напрямик хоть у кого-то спросить: про взгляды в их сторону, хитрые, понимающие; про Уилбура, к которому тянуться страшно, но ведь будто бы он совсем не против. Будто бы и сам...
Они убираются подальше от бассейна. Судя по лицу Уилбура, он сейчас хочет оказаться не то что подальше от бара — вообще смыться из отеля, и Нейтан плетётся следом, потому что целиком и полностью разделяет это желание. Нет, он рад оказаться здесь, своим желанием забыть об их первой встрече он только топчет мысли о том, чтобы позвонить раньше, отгоняет саму мысль, что хочет этого, как ничего другого. Теперь-то уж не приходится одёргивать, напоминать самому себе, что это лишнее, что несбыточное. Оказывается, некоторые желания всё-таки сбываются. Нейтан делает шажок назад, когда не перебарывает себя, даёт слабину перед личной внутренней Аркадией, перед фамилией Прескотта, поэтому, когда Уилбур чуть ли не силком тащит его за собой, не пытается выбраться из цепкой хватки. Если он не может заставить себя переступить через принципы, то своей податливостью будто компенсирует это. Будто только так и может отвечать. Уилбуру и невдомёк, каких внутренних моральных усилий требуется Нейтану, чтобы позволять кому-то подобное. Потому что это не Аркадия. Здесь можно, и никому дела ведь не будет до странной парочки: оборотня и человека. Впрочем, с появлением трёх братьев Уилбура, эта аксиома с лёгкостью херится.
— Блять, слушай, я знаю, что вы оборотни, — сдавленно, с нажимом, с упрёком, — но я же видел людей в отеле, так что вряд ли тут настолько, — он интонацией выделяет слово, хочет, чтобы до Уилбура дошло, — опасно.
На самом деле, высказать хочется куда больше. Возразить, ведь, разве он не спасся, когда смерть шла за ним по пятам? Разве не сумел сбежать от Джефферсона, который был настроен твёрдой решительностью убить своего студента? Да, Нейт прибежал за помощью к Уилбуру, но ведь Уилбур ждал здесь, на контрольной точке, в остальном же Нейтану с того рокового вечера приходилось рассчитывать только на самого себя. Он выбирается оттуда, откуда и не рассчитывает выбраться живым. Чёрт, он даже собирается звонить этой Колфилд, моля о прощении, рассказывая всё, что только можно и нельзя, и об этом он, конечно, Уилбуру не сообщает. Потому что вместо звонка этой девчонке, наверняка и разбередившей это осиное гнездо, он предпочитает набрать совсем другой номер. Нейтан всё делает сам. И остаётся целым и невредимым, когда, казалось бы, на благополучный исход не было и шанса. У него получилось там, так почему не получится здесь?
Неприятно. В Аркадии в него не верил ни отец, ни ебучий Джефферсон, — а уж после случайного убийства Эмбер и подавно, — ни любой другой житель городка. За редкими исключениями самых преданных друзей, которых он бросил на растерзание аркадиевским хищникам, в него никто никогда не верил. Он находит убежище — не временное ли? — от прошлой жизни, но снова наталкивается на призраки прошлого. Как он ждал одобрения, веры, хоть чего-то от тех, кто его окружал там, так ждёт того же от Уилбура, а тот будто не видит этого. Нейтан вспоминает одно своё приключение, которое легко можно было бы принять за сон, если бы не оставшаяся на память о тех временах форма. Он был обузой, но выжил. Сумел выбраться из такой передряги, какую Уилбур себе и представить, наверное, не смог бы. Неприятное открытие, оно заставляет поёжиться, несмотря на сжимающую его тёплую руку, вспомнить первые порывы при встрече. Поцелуй, то крепкое объятие. Ради такого он ещё тысячу раз готов будет удрать прямо из-под носа Джефферсона, чтобы снова и снова встречаться с Уилбуром как в первый раз, а не слышать о том, что без волчонка он здесь уже через пять минут копыта откинет. Не хочется возвращаться к тому, от чего он только-только сумел удрать. В голове такая сумятица, и сам Нейтан чувствует себя петардой, готовой в любой момент подорваться, совсем как раньше, когда после такого отцу приходилось отваливать баснословные суммы директору, чтобы унять очередной инцидент, и на языке вертится что-то, что облечь в слова не получается. Хочется уже дать понять Уилбуру, что Нейтан заявляется именно к нему, именно в Трансильванию, не просто так. Не ищет очередную лазейку-портал, не связывается с Гамболлом, с которым, кажется, в последний раз говорил лет сто назад, хотя дело было на этой неделе. Чтобы до Уилбура дошло, что очередная весёлая ночь обернулась для него какого-то хрена привязавшимся мажором, ссыклом и долбоёбом, который так и не раскрывает рта, чтобы расставить все точки над i. Сложно.
— Я не волнуюсь, — кажется, он произносит это совсем не слышно, потому что Уилбур говорит дальше, как ни в чём не бывало. Да оно и к лучшему, потому что Нейтан сейчас нагло врёт. Он волнуется, ещё как. Месяца полтора назад он бы даже представить себе не смог, чтобы кого-то так подкинуло чудовище из самых страшных снов, которого боятся все моряки, потому что кракену ничего не стоит утащить огромное судно на дно. А тут борьба между волчонком — пусть и оборотнем, пусть и шуточная, как его уверял Винсент — и огромным монстром.
Нейтан отстаёт всего на пару ступеней. Спотыкается, когда мокрая после бассейна подошва соскальзывает вниз, кое-как сохраняет равновесие, упираясь кончиками пальцев в ступеньку перед собой, а когда продолжает путь под самозабвенные речи Уилбура, смеряет замок оценивающим взглядом. Когда он только подъезжает к отелю — может думать только о предстоящей встрече. В баре ему вообще нет времени на разглядывания, но сейчас он вполне понимает, что Трансильвания разительно отличается от всего, к чему он привык. Это же настоящий замок, как из сказки или какого-нибудь фильма фэнтези, одного из тех, которые так любят гики. Он здесь как лишнее пятно на картине. Хотя, может, дело в бегущем времени, но Уилбур, например, тоже не выглядит так, будто сбежал из позапрошлого века. И всё-таки их миры так отличаются.
Когда они поднимаются наверх, Уилбур разбавляет гнедущую атмосферу не то замечанием, не то шуткой, но от одной маленькой и короткой фразы недавняя потасовка в бассейне наконец-то ставит на себе точку.
— Ну, обоняние у меня не как у соба... волка, — Нейтан запоздало даёт себе мысленную оплеуху. Как бы не обидеть одним неосторожным словом. Но, правда, после прогулок в мокрой одежде по октябрьскому ветру он вообще не надеется назавтра не свалиться в номере с заложенным носом и температурой. — так что страдать ты будешь один.
На самом деле, пока они так близко, Нейтан и правда не чувствует никакого специфического запаха, хотя честно пытается вдохнуть поглубже. Это когда-то от волчонка пахло свежей кровью, похотью, желанием. Не сейчас. Загорающиеся янтарным огнём глаза, горячая кожа, оскал, больше похожий на звериный — да это, наверное, единственное, что может выдать в Уилбуре оборотня. В остальном он ничем не отличается сейчас от Нейтана или от любого другого человека. Нейт и не задумывается, а как бы сложилось их знакомство, будь Уилбур чуть больше волком, чем человеком, будто не оглядывается на нюансы их встречи и свой настоящий животный страх, который когда-то так бесил оборотня. Что вообще Нейтана привлекло, что засело так глубоко, чтобы он первым делом позвонил именно ему в своей безысходной ситуации? Нет, не думать, не погружаться во всё это с головой.
Пока они идут внутри замка, оставляя за собой мокрые следы, Нейтан старается держаться поближе к Уилбуру. Вокруг столько монстров, что то и дело хочется схватиться за футболку волчонка, чтобы только не затеряться в толпе. Но, чем дальше они идут, тем менее пёстрой становится толпа, пока, поредев, вовсе не исчезает. Они явно оставляют за спиной жилые части замка, углубляясь туда, куда редко заглядывают постояльцы и даже служащие отеля. Удивительно, но в голове Прескотта не появляется ни одной задней мысли, будто что-то тут не чисто. В номер, ключ от которого Уилбур хранит чуть ли не у сердца, Нейтан тоже заходит вторым. Да так озирается, будто правда готов увидеть вместо кровати будку, а рядом — кость и миску. Но нет ведь, обычная комната, каких в общежитии Блэквелла на каждого студента по одной. Только теперь у Уилбура, в отличие от них, будет свой сосед. А Нейтан в кои-то веки не сможет кичиться тем, что даже место их ночлега принадлежит его фамилии.
На свои вещи он не смотрит. Сам знает, что, навсегда покидая Аркадию, уходит чуть ли не с котомкой, в которой слишком мало вещей. Пока Уилбур вытаскивает из шкафа вещи, всё-таки подмечает, что они совсем разные. Ну что Нейтан нашёл в Уилбуре? Почему именно в Уилбуре? Ему собаки-то нравятся разве что разлагающимися трупами на бумаге для фотоснимков. Нейтан вечно закутан в тысячи слоёв одежды, рукава_по_запястья, Уилбур даже одеждой выражает свободу, протест. Прескотт не спешит брать одну из футболок, как будто не смеет коснуться стёртых рамок, хотя сам промок до самых трусов.
Тут и комната так выбивается из общего антуража, что о зáмковых стенах за её пределами можно легко забыть.
— Ты точно уверен, что я могу остаться у тебя в номере? — ещё немного, и подобные расспросы можно будет в лёгкую принять за желание Прескотта обжиться своей личной территорией, смыться подальше отсюда и вообще не пересекаться с волчонком. На деле, почему-то именно сейчас в голову настойчивым роем лезут прошёптанные некогда на ухо фразы, от которых Нейтан в прошлый раз краснел до самых ушей. Он до сих пор удивляется, как в ту ночь не скончался от всех этих "так сильно меня сжал" и "вкусно пахнешь". Интересно, волки любят носом? И снова, снова в голове голос Винсента, его вопрос про волчьи пары. Нейтан только сейчас, пока Уилбур повёрнут к нему спиной, всего на секунду, на какую-то крошечную секунду допускает мысль, от которой у него не то, что глаза широко распахиваются, — кажется, даже зрачки расширяются так, что приглушённый свет фонарей с улицы больно отдаётся резью в покрасневших после долгого пути белках.
— Уилбур? — он всё ещё не называет его Уилли. — А правда, что волки выбирают свою пару всего один раз и до самой смерти?
На этот раз он не пытается даже себя остановить. Просто хочет, чтобы это не звучало как гром среди ясного неба, как то, что закоренилось в мозгу после разговора с Винсентом. Чтобы звучало, как что-то сказанное между прочим. Только сердце при этом так колотится, таким набатом бьёт по грудной клетке, что от этого почти больно, и уши закладывает. Нейтан упорно пытается что-то рассмотреть на одной из сухих футболок Уилбура. Нет же, нет, иначе где тот пышущий страстью волчонок, берущий своё? Между ними, несмотря на все старания братьев волчат слишком спокойно, настолько, что кажется, будто их волшебная ночь Нейтану просто приснилась.

Отредактировано Nathan Prescott (03-10-2018 16:45:23)

Между ними всё сложно и глупо. От слова совсем. Нейтан прекрасно понимает, что постоянные метания его душат, не дают спокойно жить, принимать всё как данность. Он ищет причинно следственные связи там, где их, возможно, и нет. Уилбур... он ведь весь такой. Поступающий всегда так, как ему хочется, и искать логику в его действиях — заниматься самым неблагодарным делом. А Нейтан знает себя, знает аркадиевского Прескотта, того, кто не способен подолгу держать все накопившиеся эмоции в себе. Ему обязательно нужно их куда-нибудь выплеснуть, и всегда в самой негативной форме, на какую он только способен. Нейт ведь однажды приставил пистолет к боку Прайс, готов был выстрелить, не подумав о последствиях. Он знает, что это Колфилд вовремя включила сигнализацию. Видел клочки конкурсной фотографии на полу туалета, когда убирался оттуда, пока никто, удирая из академии, покуда пожар не разгорелся, выскользнувшего из женского туалета студента не заметил. У Нейтана уже тогда были свои пожары, в которых горели все неприятели. А воспоминания не горели. К сожалению. Он знает себя, знает, что однажды не сдержится, что-то случится такое, что нажмёт на его внутреннюю красную кнопку-аварийку, и он выскажет Уилбуру всё, что накипело. Таким его знает Аркадия. Уилбур — вряд ли. У Нейтана и во время их прошлой встречи частенько сдавали нервы, а сейчас он ведёт себя почти что покладисто, насколько это возможно для нестабильного мальчика, который кроме отстойной жизни бросает бесполезные хождения по психиатрам. О своих проблемах он тоже расскажет Уилбуру, когда-нибудь, когда припечёт. Пока — лишнее. Пока хочется как можно дольше заталкивать глубоко в себя богатенького сукиного сына, кичащегося фамилией и тайно желающего перегрызть всем глотки. Да он не столько страшится минуты, когда снесёт что-нибудь в отеле, сколько не хочет, чтобы такой вот приступ развязал ему язык. И тогда будет куда больше проблем. Ну станет разве Уилбур носиться с ним, если узнает, что Прескотт к нему неровно дышит? Нейтан Прескотт — человек, не способный на любовь.
Само сказанное Уилбуром звучит не так плохо. Нейтан, быть может, прислушался бы даже, успокоился, согласился. Но то, как оно отзвучало, вызывает очередную бурю не самых приятных эмоций. Лица волчонка почти не видно со спины, но напряжение, с каким тот отзывается на просьбу Нейтана услышать себя, отталкивает. На неприкрытое недовольство — такая же досада. Он снова не услышан. Ну не привык Прескотт к тому, чтобы ему так неприкрыто зубоскалили. Да, эта неделя преподносит тысячу неприятных сюрпризов, его даже гик нагибает в коридоре общежития, от чего до сих пор ноют рёбра, прочувствовавшие тяжесть гиковских ботинков, и на лице проходящие синяки при дневном свете ещё можно разглядеть. Вот только даже это не так задевает, как раздосадованные последние слова, в которых Нейтан будто назло себе ищет признаки желания вернуть его в Аркадию, и делай ты, Нейт, со своими проблемами что хочешь.
— Если бы я не вспомнил твой номер первым — приехал бы к кому-нибудь другому, — и, браво, Нейтан, попытка выдать что-нибудь обидное почти провалена. Он как будто физически не способен сказать что-нибудь по-настоящему едкое, зато как на духу выпаливает, что под страхом смерти может думать только о волчонке. Вообще, если уж на то пошло, Прескотт не думает о том, что просит защиты. Скорее, помощи, да и то просто отсидеться. Он научен уже жизнью, знает, чем заканчивается обычно эта пресловутая защита, которой он просит у кого-нибудь. Отец? О да, он всегда вытягивал своего нерадивого сыночка из проблем. А после пилил и пилил, Нейтан и сейчас может вспомнить, наверное, каждую фразу, которой Шон Прескотт высказывал своё разочарование в нём, родном сыне, как угрозами требовал не позорить фамилию. Нейтана и Джефферсон защищал, в некотором роде. Знал, наверное, что в этом клубке с торчащими нитками они запутались оба, и потянуть за один конец — поймать обоих. Всё равно, только, самую опасную работу оставлял студенту, ведь попробуй укради кого-нибудь, чтоб никто не заметил. Нет, Нейтан, сколько бы ни просил защиты у кого-то раньше, всегда натыкался либо на упрёки, либо на ступающую на пятки опасность. Может, потому и отталкивает сейчас? Просто просьба защитить давно ассоциируется с чем-то плохим.
Нагнетённая обстановка будто слабнет, стоит сменить тон на шутливый. Нейтан недолго отмалчивается:
— Думаю, — говорит, — и псины, и любой другой.
Он вспоминает, как в последнюю неделю всё аркадиевское зверьё разом совершает массовое самоубийство: птицы, киты, мелкая живность — сколько её валялось на дорогах, берегу, во дворе Блэквелла? Они будто предчувствуют беду, и Нейтан, смываясь из Аркадии, не раз слышит штормовые предупреждения, ждёт, как бы не отменили рейс. Может, живность просто была умнее его и, вместо того, чтобы убраться восвояси, вовсе решила расстаться с жизнью? А Нейтан просто сбежал. Не он ли писал, что хочет сдохнуть? Животные всё чувствуют гораздо сильнее, чем обычные люди. Полузвери, наверняка, тоже. Впрочем, Уилбур, кажется, и сам не заметил, как его братья подобрались к бассейну. Может, и правда перестал слышать запах себе подобных? Или был слишком занят, чтобы обратить внимание?
В номере они оказываются совершенно одни. Впервые за всё их знакомство никто не потревожит, никто не ворвётся, не помешает. В Блэквелле они буквально ходили по шаткому лезвию бритвы — ночью охранники часто проверяют школу на наличие нарушителей; около бассейна отеля неслышно дышал бармен, а после и вовсе объявилась свора волчат. Да, они действительно одни, как будто под семью замками от остального мира, и Нейтану становится неуютно. Дело не в том, что он не хочет находиться наедине с Уилбуром, нет, просто вся эта неопределённость, в которой они плавают, как в бассейновой хлорке, с самого момента их знакомства, тяжело давит на плечи, на ухо чуть ли не шепчет, что здесь каждый шаг — мина, которая подорвётся под ногой и распотрошит по стенам внутренности. Нейтан до сих пор не понимает, постоянно задаётся вопросом, почему Уилбур позволяет ему приехать, почему вообще берёт трубку, когда видит входящий от неизвестного абонента. Почему не бросает. Предоставляет свой номер, как будто правда хочет его делить с таким как Прескотт — его противоположностью. Что это вообще за отношение к Нейту такое, как его трактовать? Они же даже ничего друг о друге толком не знают, так откуда такое доверие, откуда помощь? Излишняя защита.
Хотя... Нейтан вот выбалтывает все свои секреты как на духу. Стоит им остаться вдвоём, смывшись из людного и наполненного монстрами вестибюля, как он рассказывает свою самую страшную тайну, о которой прежде никому, даже самой-самой подруге, которой, вроде бы, довериться можно? Это ей он рассказывает о взаимоотношениях в семье, ей рассказывает о том, сколько у него на самом деле проблем, да хоть какие препараты принимает, но всё это не считая вины за смерть Эмбер. Ничего о делах с мистером Джефферсоном, хотя Вик преподавателю чуть ли в рот не смотрит, всё вертится около в юбках покороче. Нет, о самом страшном знает, не считая прямых участников преступления, только Уилбур ("И Гамболл," — услужливо щебечет в ухо память, но это ведь совсем другое. Выбора тогда особо и не было, кроме как рассказать). Что ж ты такой особенный-то, Уилбур?
— Не хочу тебя стеснять, — всё-таки это чужая комната, и Нейтан уточняет. Но Уилбур ему буквально по полочкам раскладывает, что ничего такого в этом нет, что Нейт не будет здесь лишним, что не помешает, даже если волчонок и не делит обычно свой номер с кем-нибудь ещё. "Уютно". Это слово для Нейтана как будто новое. У него вся комната — чёрно-белое полотно, со стен по плакату насилия, под ногами — кадры преступной жизни. Он не знает, что такое жизнь в уюте, но это слово его, наконец, успокаивает. — Хорошо, я просто уточнил.
Нейтан и не чувствует холода. Слишком зацикливается на мыслях, которые мечутся от ассоциаций, которые подкидывает их тет-а-тет, к Винсенту с недавно поднятой темой и обратно. Потирает в задумчивости друг о друга пальцы, с которых сыплются галька и песок с лестницы, пока пламя податливо загорается, пляшет на стенах тёплыми отблесками, оттесняя темноту номера. И Нейтан зовёт Уилбура по имени, да так осторожно, как будто сам опасается, во что выльется последующий вопрос. Спрашивает-то только потому, что сил больше нет терпеть того, что гложет, что затмевает собой совсем недавние переживания от встречи с палачом, идущим под руку со старухой Смертью. Он сам-то своей догадки сейчас страшится. Вдруг, не так понял, вдруг, не то подумал, вдруг всё это просто так и между прочим. Винсент может иметь в виду всё, что угодно. И только озвучив то, что рождается в голове, Нейтан думает, что вопрос нужно было формулировать по-другому. Что ответ на него, по сути, будет значить лишь факт и никак не будет связан с ними, никак не развеет сомнений. Появляются и другие вопросы: "А ты... нашёл себе такую пару?", "И кто это?" Ведь, может, это предупреждение такое, что постель номера и так нередко кто-то греет, что Уилбур занят, и если Нейтан на что-то и рассчитывает — пусть давит в себе, не претендует. И не получается не сомневаться — только не в том, что касается волчонка, оставившего после себя едкое послевкусие утраченного. А мысли все — за долю секунды, в которую Уилбур умудряется ухнуть руками прямиком в кострище камина. Нейтан останавливает себя, уже сделав беспокойный шаг вперёд. Уилбур оборотень — что ему будет? Да и волчонка мало волнуют вымазанные руки, которые он успевает вовремя отдёрнуть.
Эмоции у него вызывает вопрос. Не тот вопрос, который на самом деле хочется задать Прескотту. А тот уже жалеет, что спрашивает, потому что смотреть на по-щенячьи растерянное выражение лица странно. Оно отдаётся давним: "Я не понимаю, что не так," — от которого ещё в прошлый раз чесалось где-то в груди. Нейтан хочет взять слова назад, сказать: "Плюнь, забудь," — но тянет, будто специально не решается, чтобы только дождаться ответа. И этого промедления хватает Уилбуру, чтобы собраться с мыслями.
Ответ... ясен, но ничего не значит. Да, теперь Нейтан чуть больше знает об оборотнях, но как будто его волнуют вопросы их вида. В тысячный раз он клянёт себя за проёб, за то, что не вовремя спохватывается. Только всё равно в груди сладко ноет, как будто Нейтан всё-таки делает этот чёртов шажок навстречу, просто неумелый.
[float=left][/float]Уилбур же сокращает расстояние физически, смешивая в кашу всё, что успевает промелькнуть в мозгу у Прескотта. Поцелуй после такого вопроса... а что значит? Та ещё загадка. Может, Нейтан и впрямь придурок, который только сейчас начинает осознавать весь масштаб пиздеца, но он до последнего отказывается воспринимать происходящее на свой счёт. Как будто это происходит не с ним. Неопределённость никуда не исчезает, а ему как никогда нужны самые прямые слова, которые бы стёрли последние "но", завалили бы к чертям ту пропасть между ними, через которую они до последнего не переступают, как будто шаг навстречу смерти подобен. Нейтан прерывает поцелуй, на секунду всего, в которую умещается недоговорённое:
— А..? — которое не может облечь в слова. Может, хочет всё же спросить про пару Уилбура, может, понять, что значит для волчонка этот поцелуй. Но Нейт мотает головой, чувствуя, как чужие пальцы мажут чёрными дорожками по линии челюсти, и цепляется за ткань чужой мокрой одежды, как будто боясь рухнуть под собственным напором, с которым он снова сокращает расстояние между ними, целуя сам, как будто в попытке вырвать из губ Уилбура то, что так хочет услышать.
Правда, быстро снова отстраняется, чувствуя досаду. Всё не то. Не так. Он впервые не пытается переложить ответственность за возникшую неловкость на кого-то другого, — только не на Уилбура, — понимает, что сам даёт себе надежду, которая на деле оказывается пустой.
— Тебе бы руки чем-нибудь... — Нейтан не договаривает, сразу перескакивает на следующую мысль: — Переодеться надо.
Он сам рассеянно тянется к выложенной одежде, как будто спешит замять произошедшее. Он чувствует глухое разочарование и понимает, что проебался. Что так и не сумел найти тот единственно верный вопрос, ответ на который окончательно стёр бы эту треклятую неопределённость, в которой теряется любая значимость таких вот, казалось бы, важных событий. А момент как будто бы упущен.

Отредактировано Nathan Prescott (04-10-2018 15:49:45)