Лифт всегда пребывал строго по расписанию: в одно и то же время, в один и тот же день каждого месяца. Так что когда ни утром, ни днём сирена не огласила Глэйд страшным рёвом, от которого первое время мальчишки затыкали уши руками; то тут, то там вспыхивали шепотки. Чёрт с ним, с новичком, но медаки начинали жаловаться, что у них закончились бинты, а Уинстон умудрился сломать нож на скотобойне, оставив острие в столе после очередного замаза. Да и не плохо было бы обзавестись новыми семенами и парой-тройкой животных для их общины. В общем, лифт ребята ждали с нетерпением, а он всё не ехал. Только на закате, ближе к закрытию ворот пространство заполнилось невыносимо громкими призывами: встречайте, новичок уже в пути. Десять минут, двадцать. Ньют одним из последних подтянулся ящику, привыкнув к тому, как долго обычно после воя сирены приходилось ждать такой вот посылки. Кабина остановилась, прекратив своё гудение, и Ньют потянул одну из облупившихся белых створок на себя, переглянувшись с Алби: кого сегодня им подкинули Создатели?
Внизу сидел паренёк, младше Ньюта, наверное, не более, чем на год. Напуганный, кланкоголовый, ещё не понимающий, во что он влип. Такая картина открывалась взглядам глэйдеров каждый месяц, так что новичка можно было понять. Ньют и сам, будто это произошло только вчера, помнил, как над головой разверзлось небо, такое ослепительно яркое после кромешной темноты лифта. Как не понимал, почему оказался в этом лифте, как на краю сознания билось одно единственное воспоминание с собственным именем, и больше ничего. Абсолютно. Волей-неволей, а испугаешься, обнаружив вместо прошлой жизни в голове абсолютную пустоту. Так что Ньют даже сострадал новичку. Да и всем, кто когда-либо пребывал в свой новый дом, кто ещё пребудет. Галли спрыгнул в лифт, дёрнув новичка, буквально выкинув на зелень травы Глэйда. Не дав опомниться, не дав даже собраться с толком мыслями и привыкнуть к толпе незнакомцев. Зря он так.
Новичок потерял сознание. Впрочем, такая реакция тоже не была удивительной: не один шанк свалился без чувств, оказавшись в незнакомом месте. И не мудрено: стены, возвышающиеся на метры по всем четырём сторонам света, кого угодно могли напугать. Приступы клаустрофобии были не редкостью, и порой случались даже со старожилами. Вспомнить только, что творилось, когда, исследовав весь Лабиринт, ребята пришли к выводу, что выхода из него нет. Вера собиралась по кусочкам, заново, и только придя к выводу, что где-то что-то упущено, что однажды проход откроется, глэйдеры вернулись к изучению ходов, не пропуская ни одного дня. Сам-то Ньют тогда, наверное, ярче всех отреагировал на известие об отсутствия заветной двери наружу: забрался на стену, насколько это было возможно, да выпустил из рук лианы. Ладно хоть Алби никому, кроме медаков, не рассказал, почему притащил на себе бессознательного друга с переломом ноги. Бегуном с того момента он больше не был — не мог. Во-первых, боялся гриверов, во-вторых, хромота мало способствовала дальнейшему изучению Лабиринта и таких дистанций. Но даже несмотря на ногу, Ньют был одним из тех, кто помогал дотащить новичка до Хоумстеда, оставив отлеживаться и приходить в себя.
— Чак, пригляди за ним, — похлопал паренька — ещё вчера чайника, но сегодня уже полноправного глэйдера — по плечу Ньют. — Как очнётся, помоги спальное место отыскать, своди поесть. Алби ему всё покажет завтра.
Дела не ждали, и глэйдер оставил новичка вместе с Чаком, кажется, прочувствовавшим всю важность этого задания и даже приосанившегося от гордости. Конечно, до этого ведь он сам месяц назад прибыл к ним на лифте. И кто теперь его чайником назовёт? Вот только мальчик не учёл, что будучи одним из самых молодых глэйдеров, для них он так и останется младшим. По возрасту, по званию. Хотя мальчиком он был смышлёным, разговорчивым, весёлым. И хоть порой надоедал, но всё равно для каждого парня был словно младшим братом.
За те несколько дней, что новичок провёл с глэйдерами, Алби успел более-менее ознакомить его с новым домом, показать, где что находится, рассказать о порядках и правилах. Даже Ньюта утром подослал, чтобы заместитель сводил того к небольшому мутному окошку поглазеть на бродивших по Лабиринту гриверов — лучшее доказательство того, что соваться за ворота не следует ни днём, ни, тем более, ночью. Занятый помощник лидера толком не успевал пообщаться с новичком: то нужно было следить за порядком, то на плантациях кверху задом ковырять сорняки, то помогать Алби унять редкие ссоры, обычно разжигаемые одной и той же компанией во главе с Галли. Некогда было не то, что подойти к новенькому, чтобы познакомиться поближе, узнать, не вспомнил ли он своё имя или, если уж совсем повезёт, кто его послал в Глэйд к остальным подросткам, даже вздохнуть лишний раз не было времени.
[float=right][/float]Веселиться тоже особо было некогда, но уставшие от работы, от которой зависело выживание глэйдеров, те всё-таки иногда позволяли себе устраивать вечера, когда можно просто отдохнуть как следует. Когда ворота закрылись, а небо окрасилось в глубокий синий, ребята начали разжигать огромный костёр, верхушка которого была наголову выше самого высокого парня. От огня приятно пекло кожу на лице, менялся общий настрой. Только Галли разве что оставался верным себе: показывал силу, показывал характер. Под смех и громкие разговоры тот вызвал какого-то паренька на поединок: вышвырни противника за круг. Ньют протолкнулся в первые ряды, чтобы, при случае, разогнать разбушевавшихся подростков, пока те ненароком друг друга не поубивали. В этом месте всё держалось на доверии друг к другу, но Галли часто пытался доказать, что он тут самый крутой, из-за чего остальные шанки могли пострадать. Когда первый же парень оказался нокаутированным, глэйдер заозирался по сторонам, выискивая нового противника.
— Новичок! — обрадованно и с напускной угрозой махнул Галли рукой в сторону новоприбывшего. — Не хочешь попытаться?
Со всех сторон послышались подбадривающие крики, улюлюканье. Ньют сложил руки на груди, с ухмылкой наблюдая, как новичок выходит в круг, готовясь к атаке строителя. Тот закатал рукава, первым ринувшись в бой. Всё как обычно: Галли бросался снова и снова, но вдруг оказался на земле. Заместитель весь подобрался: что-то пошло не по привычному сценарию? Судя по тому, как задира растерянно смотрел снизу вверх, сам он не ожидал, наверное, впервые оказаться проигравшим. Строитель тут же взъелся, вскочил на ноги, нанося мощный удар по лицу новичка. Ньют подался вперёд, чтобы остановить бой, но не успел. Новичок изменился в лице, будто ему открылись все тайны Лабиринта разом. В следующий миг он уже вовсю орал, как его зовут. Первым, кто дружески — неужели! — похлопал его по плечу, был сам Галли. Глэйдеры наперебой кинулись поздравлять парня со вновь обретённым воспоминанием, а Ньют отбился от общей кучи, найдя Алби и сказав, что теперь на стене можно выбить новое имя — Томас.
Ньют, ближе к ночи, когда крики более-менее поутихли, взял одну из оставшихся банок с вымученной Галли бурдой, наконец, получив возможность и самому отдохнуть. Кто-то ушёл спать, кто-то — лежал прямо на траве, не позаботившись о месте своего ночлега. Большинство ребят разбилось на небольшие группы по двое-трое и вело тихие разговоры. Спокойствие опустилось на Глэйд, и теперь уже ни за кем можно было не следить. Оглянувшись по сторонам, Ньют приметил новичка около бревна, на котором до этого располагались ребята, когда веселье было в самом разгаре. Тот опирался спиной о дерево и находился где-то в своих мыслях. Несмотря на обретённое воспоминание, тот всё так же оставался новобранцем в их рядах, поэтому глэйдер направился к нему.
— Составить компанию? — не дождавшись ответа, Ньют плюхнулся на землю рядом с Томасом, подобрав ноги и упёршись в колено локтем свободной руки. Слегка опустевшая банка приглашающе блестела янтарём жидкости. На горько отзвучавшие слова он ответил: — Если тебе не нравится моя рожа, так и быть, уйду.
В общем-то, в Глэйде все ребята так между собой и общались. Но мало у кого это получалось делать так мягко, как у Ньюта. Наверное, потому к нему обычно и тянулись: в компании парней сложно дождаться поддержки, домашнего уюта. Особенно когда за воротами своими конечностями скрежещут гриверы, а стены в очередной раз сдвигаются с места, мешая ходы. Инстинктивно глэйдеры тянулись к тому, кто мог заверить, что всё будет хорошо, подбодрить, заставить чувствовать себя в безопасности или так, словно ты находишься к кругу семьи.
— Держи, — протянул Томасу банку Ньют. Выглядел новичок так, будто сейчас либо расплачется, либо совершит подвиг бывшего бегуна. Плохие мысли следовало гнать из головы, а местной анестезии — работы — пока что не предвиделось. Так что приходилось пользоваться подручными средствами. Алкогольный напиток, наверное, на все восемьдесят процентов состоящий из медицинского спирта, пришёлся как нельзя кстати. — Там, — Ньют махнул рукой на стену, — Лабиринт. Опасное место, и я бы не советовал туда соваться. Ты видел гривера, и, если хочешь жить, лучше бы с ним лицом к лицу не сталкиваться. Мы — простые глэйдеры — не можем выходить туда, это одно из правил. Только бегуны, лучшие из лучших, ищут выход, чтобы однажды мы все смогли оказаться на воле. Так что лучше тебе пока не думать об этом — обустраивайся в Глэйде и не парься.
Ньют не пытался напугать, напротив, говорил так спокойно, чтобы не оставалось сомнений: сейчас, находясь внутри четырёх стен, они в безопасности. Хотелось новичка как-то растормошить, заставить сменить хмурое выражение лица на какое-то попроще. Кланка в их жизни хватало с лихвой, так что хотя бы на этот вечер стоило растрястись, забыться.
Неосторожный жадный глоток вызвал на лице глэйдера улыбку.
— Всё путём? — со смешком спросил он, слегка похлопывая Томаса по спине. Вернувшаяся в руки Ньюта банка тут же оказалась у его губ. Действительно, пойло было той ещё дрянью, но в таком месте, знаете ли, выбирать особо не приходится. Зам. лидера давно привык. Галли хоть и был тем ещё утырком, но хотя бы травить друзей не собирался, так что пить это можно было почти спокойно. Если не учитывать обжигающий внутренности эффект. Не вкусно, зато как действенно, если хочешь повеселиться, а потом в отрубе дрыхнуть пузом кверху до утра, когда начнётся похмелье. К щекам прилила кровь, из-за чего стало действительно жарко, словно они сидели у самого костра, придвинувшись вплотную. Чужие слова снова вызвали улыбку. Или то, как они прозвучали.
— Не стоило давать тебе это, Томми, — поболтав жидкость, покачал Ньют головой, следя за выражением лица новичка. — Моя вина, не думал, что ты будешь не готов.
Звучало так, будто он подначивал Томаса не то повторить подвиг, не то доказать, что он ещё и не такое сделает.

Наверное, каждый в Глэйде поначалу думал, что он станет тем, кто разгадает тайны Лабиринта, сумеет отыскать выход — только пусти. Ньют и сам когда-то давно был бегуном, пока травмированная нога не заставила забыть об этой местной карьере. Да и страх перед стенами, каждую ночь как назло меняющими своё положение; перед гриверами, перед всевозможными опасностями, чудом до сих пор не обнаруженными глэйдерами, креп с каждым днём, заставляя заглядывать за ворота с опаской и ожиданием чего-то страшного. Именно поэтому на бегунов здесь поглядывали с уважением, поэтому сарказм Минхо так легко прощался таким важным и порой заносчивым из-за собственной занятости Алби. Ньют помнил, каково это, бегать целый день, ища хоть что-то, хоть какой-то ход наружу, давший бы наконец-то почувствовать свободу, о которой сейчас приходилось только мечтать. Вот их свобода: четыре стены, самодельный хоумстед, да лес, где можно побыть одному. Гуляй — не хочу. Всё казалось таким фальшивым, начиная от возведённых стен и заканчивая небом, что выглядело скорее натянутой над головами материей. Никто не помнил своей прошлой жизни, но все будто знали, что всё должно быть по-другому. И Ньют тоже знал это, в очередной раз поддерживая какого-нибудь сорвавшегося шанка: "Мы ещё посмотрим на настоящее солнце — не время унывать".
От костра так и дышало жаром в спины, заставляя ёрзать, чтобы мешковатая одежда не прилипала к спине грубой материей. В конце концов, плюнув на неприятные ощущения, Ньют устроился поудобнее, готовясь к долгому разговору: новичок как никто другой нуждался в пока ещё не сформировавшейся компании. Это после он будет знать каждого по имени и здороваться перед тяжёлым рабочим днём со всеми, а сейчас для него все глэйдеры — новые лица, которые, на первый взгляд, запомнить невозможно из-за их немалого количества.
— Понимаешь, новичок, — Ньют сбил пальцем травинку, зацепившуюся за штаны, формулируя мысли в единое целое, — происходящее здесь волнует всех. Никто не меньше твоего заинтересован в поисках выхода. Просто делают это те люди, в которых мы уверены, которые смогли доказать, что вынесут километры пути, день на ногах без передышки. Сможет запомнить расположение стен и донести их до Глэйда. А мы в это время пытаемся создать все условия для комфортной жизни. Здесь нет тех, чья работа не важна. Ты сможешь стать бегуном, но не сейчас. Для этого нужно доказать, что ты — это тот, кто вынесет испытание Лабиринтом и не сдастся посередине коридора.
Ньют вот не вынес, оказавшись тем, кто будучи поддержкой для других однажды сдался сам. И сейчас делал всё, чтобы ошибка не стала для других доказательством того, что сломанная нога — лишь вершина айсберга. Ведь если Глэйд заполнит едкая паника — что они будут делать? Как доберутся до выхода? Как выживут?
— Не вешай нос. Сегодня нужно отдохнуть перед новым тяжёлым днём. Тебе ещё предстоит попробовать себя в качестве копача. Хочешь, помогу освоиться на этой должности? — будучи заместителем лидера, Ньют прибивался тот тут, то там, чтобы по возможности помочь всем: то корячился со строителями, подгоняя доски к Хоумстеду, то полол грядки, под конец дня не чувствуя спины.
[float=right][/float]И всё-таки такие вечера, такие ночи, были нужны, чтобы не думать о ежедневной рутине, о том, что все они заперты в каменной коробке-Глэйде. Чтобы почувствовать себя хоть чуточку легче, чем это получается, когда постоянно думаешь о том, что ты вот уже два года как вылез из лифта, а до сих пор ни на йоту не приблизился к заветному выходу. Тем более, когда новичок принимает "заветную" банку с "заветным" содержимым, убивающий почки рецепт которого одному Галли известен. Забавно было видеть реакцию даже не представляющего, что именно он тащит в рот, Томаса, ещё забавнее — слышать не то предложение помериться своими силами, не то откровенное подстрекательство. Сейчас забавным почему-то казалось совершенно всё. Ньют со смешком забрал бутылку обратно с блеснувшим в пламени костра содержимым, поднёс ко рту... и широко глотнул, чувствуя, как обжигающе то скатилось по пищеводу, чудом не выворачивая наизнанку внутренности. Подросток даже слегка поморщился, но испытание всё-таки выдержал. На то он и зам. лидера, чтобы всё терпеть. Лабиринт вытерпел — ладно, почти, — вытерпел лифт, да даже создателя этой самой неведомой бурды вытерпел. А тут и подавно смог.
— Можешь считать, что первое испытание на пути к должности бегуна пройдено, — в шутку серьёзно кивнул головой Ньют. И вопреки словам ухмыльнулся, потому что откровенное подначивание со стороны новичка даже слегка распаляло. И подпитывало интерес к новому лицу. — В следующий раз только до дна... Только не вздумай так делать — тебя медаки не соберут!
Ньют даже поставил банку около бедра, находящегося в относительном отдалении от Томаса, будто показывая серьёзность своих намерений не дать новичку в первый же "праздник" напиться. Хотя всё-таки, наверное, поздно, учитывая, что и сам Ньют чувствовал, как тепло — жар — разлилось по телу, как стало так лениво-хорошо, как из отяжелевшей головы будто метлой вымело все мысли, все заботы. Иногда всем требовалась разрядка: в самодельном алкоголе, в кострах, в ком-то под боком. Особенно если этот кто-то в одно мгновение избавляется от верхней части своего прикида. Ньют краем глаза отметил до этого скрытые татуировки, сложенное тело такого же как он подростка. А сложен был Томас что надо: перекатывающиеся от движений мышцы, поджарый торс. Ньют медленно перевёл взгляд на покрасневшее от пойла лицо, пока тот прятал кофту, смазанным движением только больше выставляя себя напоказ. Будто специально. Заметка про бой пролетела мимо ушей, выметенная всё той же воображаемой метлой.
Чёрт, почему фокусировать внимание на чужой речи стало так неожиданно трудно? Не сказать, что Ньют выпил так много, чтобы перестать так быстро вникать в слова. Да и Томас постоянно сбивался, кажется, вовсе не контролируя то, что срывается с языка.
Забавно — да сейчас определённо каждая мелочь казалась забавной, — как с лёту Томас распределил роли-то.
— Ну, как ты уже заметил, здесь в основном заперты подростки, если не считать детей вроде Чака, — становилось понятно, почему Томас постоянно прерывался. Сам Ньют ещё пытался хоть как-то подбирать слова, говорить по делу, но готов был вскоре послать к гриверу все попытки не лепетать первое, что придёт в голову, — а девчонок нам закинуть создатели как-то не додумались. Приходится либо довольствоваться другими глэйдерами... либо своими силами справляться. Так что никого здесь не удивишь однополыми отношениями.
Ньют специально не давал прямого ответа на поставленный вопрос, пытался завуалированно дать понять, что захочешь ты кого — никто и слова против не скажет. Каждый понимает, что когда ты подросток, когда у тебя бушуют гормоны — сложно отказывать себе в чём-то подобном. И никто не будет против — разве что компашка Галли, — если ты попробуешь найти в Глэйде того, кто поможет тебе удовлетворить вполне ожидаемую потребность. Главное, понимай, к кому можно с подобным лезть, а к кому — не стоит.
А ещё слушать, как кто-то неконтролируемо называет тебя симпатичным, явно выражая свою оценку и предпочтение другим — довольно приятно. Жар, до этого копившийся у пылающих щёк, рухнул вниз: по груди, пищеводу. К паху.
— Да, Томми, лучше заткнуться, — пробормотал Ньют, корпусом обернувшись к нему, подавшись вперёд от закружившегося перед глазами лица. Взгляд сфокусировался на первой попавшейся детали — на губах. Тонких, с лёгким изгибом. На наверняка потеплевших от алкоголя и оттого чертовски жарким. Кажется, сам воздух вокруг загустел, пропитался запахом кострового огня, заставив замереть момент, словно на стоп-кадре. Ответ на вопрос, кто всё-таки сократил те миллиметры, в которых оба глэйдера застыли на мгновение, растянувшееся для обоих на часы, Ньют дать бы не смог. Последние мысли, до этого бьющиеся, рвущиеся на волю, покинули голову, и Ньют, будто ища опоры, зацепился пальцами за первое, что попалось под руку — кто же мог подумать, что этим чем-то окажется сперва оголённое плечо, а после широкого движения — торс Томаса? Раздавшийся глухой звук удара, которым отозвалась опрокинутая банка, поставленная до этого между глэйдерами, остался незамеченным. Дальше тело двигалось интуитивно: Ньют взвился, оказавшись сидящим на бёдрах парня, лихорадочно шарящим по татуировкам пальцами и с неожиданной инициативой продолжительно целующим новичка.
А губы и правда оказались горячими.

Ньют понимал, что могло твориться в голове у новичка, ещё не познавшего весь уклад глэйдерской жизни. Вылезая из лифта, каждый новый шанк одним взглядом просил ответов на ещё не заданные вопросы: кто я? что мы здесь делаем? что за стенами? И как бы ни хотелось облегчить им день прибытия, утолить жажду знаний — ответов никогда не доставало. Вскоре старожилы привыкли к тому, что всегда нужно всё объяснять и… попросту спустили с себя эту обязанность, лишь рассказывая о положении дел в Глэйде и кормя завтраками: "Ты обязательно со всем разберёшься, как только обживёшься тут," — или: "Меньше знаешь — крепче спишь". А Ньют так не мог. Видел, как ребята сперва обосабливались от других, как робко задавали всё более и более редкие вопросы. А некоторые — сходу засыпали ими глэйдеров, при этом не давая ни слова в ответ сказать. Ньют и рад был бы ответить каждому на всё, что только приходит в голову, но не мог. Как бы давно он не жил в Лабиринте, сколько бы ни бегал по коридорам до рокового дня — информации оставалось всё так же ничтожно мало. И пусть он был одним из тех немногих, кто прибыл в числе первых — ничуть не меньше новичков желал найти выход и понять, кому и зачем нужно было так поступать с ещё детьми. Тоже хотел спать на обычной кровати, есть обычную, не добытую собственным трудом еду, быть сторонним наблюдателем этого кошмара. Хотя кто знает, выдержал ли одной только трансляции происходящего, когда у глэйдеров с каждым днём надежда на найденный выход тускнела, истончалась, рвалась, как старинный пергамент в неосторожных руках. Он тоже ничуть не меньше хотел узнать об их прошлой жизни, что была до того, как Создатели отправили мальчишек в один конец. Сейчас потерянный взгляд Томаса был проекцией многих других таких же, виденных Ньютом уже несколько лет. Ищущих, горящих желанием познать. Кто знает, может, именно Томас был последним прибывшим до того, как глэйдеры наконец-то обнаружат маленькую потайную дверь во внешний мир?
По крайней мере, новичок растормошился. Шуточная игра в "слабо", "кто сдастся первым" сыграла на руку: он ожил, разгорячился, будто алкоголь разом ударил ему в голову. Может, так и было? По крайней мере, и без того успевший попробовать — далеко не в первый раз — самодельную бодягу Галли Ньют заметно начинал переставать контролировать эмоции, ощущения, слова. Изморенный ежедневным трудом организм требовал отдыха и, получив своеобразный толчок, позволил себе расслабиться. Немудрено, что поблизости, как ни странно, после отбоя уже практически никого не оказалось. Засидевшиеся у костра ребята тянулись к Хоумстеду, кто-то располагался около кренящейся набок постройки, собираясь спать прямо на свежем воздухе. Вот только сколь лениво ни было Ньюту, сна у него не было ни в одном глазу. То ли разговор располагал посидеть ещё, подождать, пока собеседник первый не начнёт зевать и откланиваться ко сну, то ли сам Томас оказался интереснее возможности отоспаться. Новички, они ведь все такие?
— Это, — Ньют с ухмылкой кивнул на переливающуюся в свете костра прозрачным янтарём банку, — тебя зарядит на тысячу походов в Лабиринт.
Сложно сказать, что больше заставляло сбиваться с мысли, путаться в словах и запинаться. То ли алкоголь делал своё дело, то ли щекочущий взгляд новичка, то и дело возвращающийся то к лицу Ньюта, то к телу, скрытому мешковатой одеждой. Непроизвольно, поддаваясь настойчивому желанию, глэйдер всё время поглядывал, косился на новичка, поначалу стараясь не запугать своим откровенно изучающим взглядом. Прибывающие ребята были совсем разными: разных национальностей, разной внешности, разных характеров, по-разному цепляющими. Но в последнем прибывшем мальчишке сразу чувствовалось стремление к приключениям, скрытая сила, выносливость, которым бы позавидовали многие бегуны; жажда быть тем, кто найдёт выход и поведёт за собой других. Лидерские качества. Может, это и заставляло так бесстыже, так нагло возвращаться оценивающим взглядом к так любезно предоставленному напоказ телу.
— Кое-кто с тобой бы не согласился. Ребятам не хватает девчонок, потому что... они другие. Совсем другие, — Ньют неопределённо махнул рукой, будто пытаясь помочь себе подобрать слова. Да, девчонки по-другому мыслят, выглядят; наверняка, если говорить об отношениях, ведут себя по-другому что в плане взаимодействий, что в плане того же секса. Сколько ни заменяй их другими глэйдерами, а всё равно соскучишься по девчачьей ласке, по беззащитности и поведению, заставляющему выставлять себя напоказ, лишь бы из полусотни парней выбрали тебя единственного, но... — Но я с тобой согласен. Одно из правил Глэйда — доверие, а доверия на соперничестве не построишь... Наши мальчишки и без девчачьей компании справляются. Друг с другом.
[float=right][/float]Друг с другом работая не покладая рук, общаясь, находя поддержку все эти два года. Ньют соглашался с тем, что девушки в Глэйде будут лишними, соглашался с тем, что важен сам человек. Хороший он или плохой, ладит с другими или дебоширит временами — их община складывалась достаточно долго, и все они настолько притёрлись друг к другу — и новички неизменно попадали в коллектив, — что появление почти мифических девчонок здесь могло оказаться лишним. Глэйдеры научились ценить друг друга, уважать. Научились получать желаемое и отдавать что-то взаимен. Да, доверие здесь было главным критерием выживания: один за всех и все за одного. Ньют не раз видел, как кто-то отдавал предпочтение кому-либо определённому, и если здесь не стоило говорить о любви, то хотя бы о взаимной симпатии. Действительно, не так важен пол, как важен сам человек.
И рядом сидел тот, чья личность всё ещё была загадкой. Тот, кто не успел как следует показать свои задатки, не успел влиться в коллектив. Неизведанное всегда хочется изучать, и раз уж возможность была предоставлена — почему бы ей не воспользоваться? Даже если изучение начинается не с внутреннего мира, а с губ новичка. С чуть обветренных, разгорячённых от бегущего по венам алкоголя, губ. С не скрытой тканью солоноватой кожи торса; под косточкой челюсти, с неосознанно напряжённых бёдер и, напротив, расслабленных выпитым рук. Ньют коснулся несмело, словно поцелуй был продолжением изучающего взгляда — не напугай, — но не встретив отпора, прильнул ближе, не пытаясь урвать инициативу, но не сбавляя оборотов. Рука, лёгшая на затылок, казалась ни на градус не холоднее губ, маячила сигнальным огнём к действию. Остался ли у костра хоть кто-нибудь — было ровным счётом всё равно. Поймут, уйдут, оставят одних. И Ньют, оказываясь в одно мгновение выше Томаса, помогая стащить с себя кофту вместе с выцветшей майкой, выгнулся в спине под чужими пальцами, скользнул губами по переносице, возвращаясь к поцелую. Притянул ближе, пальцами касаясь скул, ища опоры из-за так некстати закружившейся головы. И то ли так влияло сравнительно небольшое количество выпитого, то ли кончик языка чужого языка, показавшийся на мгновение на глаза, то ли внезапной вспышкой после прерванного разговора пылкое желание целовать, касаться и кусать буквально везде и сразу. Ньют только и успел зубами прочертить невнятную дорожку от внутренней стороны губ, как оказался на щекочущей кожу мягкой траве под Томасом, не сдержав рваного, отчётливого выдоха.
Новичок-то оказался не промах. Кем он был в прошлой жизни, так и останется загадкой, но этот парень знал, что делал. Оказываясь вновь лицом к лицу с Томасом, Ньют смазано скользнул по губам своими, проводя выше по коже. Ладонями он широко провёл по спине новичка, растирая и без того разгорячённую до невозможности — разве что с костром сравнимо — кожу. И оставаясь совершенно без одежды, Ньют стремился вернуть касания, будто нуждаясь в их беспрерывности. Ткань чужих штанов скользнула грубой шершавой поверхностью по оголённой коже паха, и глэйдер поспешил помочь избавиться от них Томасу. Руки, кажется, вовсе отказывались слушаться своего хозяина, и потому он путаться в одежде, помогая избавиться новичку от её остатков, сразу отлетевших на неопределённое расстояние в тут же позабытую сторону. А Ньют притянул Томаса обратно, губами перехватывая любые не отзвучавшие слова, теперь уже чувствуя ничем не скрываемое прикосновение чужим пахом к своему. Он поёрзал под Томми, слегка, но ощутимо усиливая давление, недвусмысленно намекая на вполне закономерное продолжение, немного щурясь. Будто игра в "слабо" продолжалась до сих пор.

Отредактировано Newt (16-03-2017 09:47:50)

Это можно было посчитать забавным. Не имея никаких воспоминаний за спиной, не зная лиц родных, своих фамилий, даже внешности в первые дни, пока не взглянут в замызганное зеркало, втащенное в Хоумстед, ребята умудрялись находить время на то, чтобы через веселье забывать и о том немногом, что успевало отложиться в голове за время прибывания в Глэйде. Даже новички. Что уж говорить о таких старожилах, как те же Алби или Минхо. Или сам Ньют. Галли был тем, кто, похимичив на кухне с кое-как добытым из фруктов соком и высланным медицинским спиртом, умудрился сделать нечто, что, взяв в рот, тут же хотелось выплюнуть. И терпелась эта отвратная бодяга только из-за эффекта, которого многие здесь добивались. Ведь снаружи Лабиринт, гриверы, напоминаний об оторванности от прошлой жизни, миллионы загадок и неизведанного. Волей-неволей, но почувствуешь себя несоизмеримо маленьким и ничтожным в сравнении с возведёнными над их домом стенами. В сравнении с остальной вселенной, которая так тщательно скрывалась Создателями. Что там было? Что скрывал в себе тот далёкий мир, из которого все они пришли сюда, в Глэйд? И, может, Земля давно перестала существовать, превратилась в мусор, а ребятам любезно предоставили то место, где они могли бы спокойно существовать, пока от старости не помрут. Кто знал, какие намерения двигали теми, кто раз в месяц присылал всё новых мальчишек: то ли благие намерения. То ли наоборот. И ребята всеми силами в перерывах между поисками выхода, ежедневной работой пытались найти способ забыться, не думать о том, чем была для них та другая жизнь, из которой их всех вырвали.
Выпив, ребята по-настоящему забывались. Отдыхали. В серой — под стать величавым глыбам — повседневности сколько ни работай, а рано или поздно начнёшь думать о том, почему выход до сих пор не найден. Почему с ними так поступали Создатели. Почему забрали воспоминания, выдернули из жизни за скрытым выходом. И если бы не обязанности, Ньют наверняка сразу же после начала такой вот вечеринки напился бы вусмерть, одним из первых отправившись в Хоумстед. Как бы со стороны ни казалось, будто он давным давно привык, будто умел справляться со всеми проблемами — и своими, и чужими, — но однажды он уже дал слабину. Сейчас он был заместителем лидера, и это была та должность, в которой получалось считать себя достаточно значимым, чтобы снова не повторить ошибку прошлого, отдающуюся назойливой болью в травмированной ноге. И даже так порой нуждался не меньше других в забвении, отрешении от действительности, которого было так сложно достигнуть.
Да и сидеть вот так вдвоём, разговаривать ни о чём и обо всём сразу было приятно. Отвлекало ничуть не хуже, чем та же работа, только после общения не болели руки, и спина не трещала позвонками, а внутри оставался приятный осадок, какими глупыми порой не звучали первые пришедшие на ум слова. Томас заметно захмелел, и Ньют понимал, что сам он уже давно чувствовал себя расслабленно. Хорошо. Всё казалось правильным, словно сошедшимся, подошедшим частями механизма, подобранными друг к другу идеально, с ювелирной точностью. Может, приди Ньют без банки этой отвратительной бурды, им всё равно было бы интересно поговорить друг с другом. Мысли новичка — пусть они и были такими же, как у десятков других парней — складывались в интересную картину. Тот мыслил совсем по-другому. Кто-то сразу понимал, что в Лабиринт лучше не соваться, кто-то только со временем переставал думать о том, чтобы попытать снаружи счастья. Кто-то становился бегуном. Во многих горело желание помочь с поисками, но только от Томми чувствовалось нужда не просто в поиске. В самом нахождении. Словно он уже знал, где этот выход находится — только вспомнить бы. В Ньюте никогда не просыпались воспоминания насчёт ходов, всё здесь для него ещё года два назад было ново. Необъяснимо, но во взгляде новичка было слабое, чуть тлеющее, но узнавание. Нет, воспоминания не приходили, но были зарыты где-то глубоко в подсознании. Или Ньюту так только казалось?
[float=right][/float]Разморенная алкоголем обстановка в какой-то момент прониклась жаром костра, стала ощутимее. Пекла щёки и скатывалась вниз по животу, образуя лёгкое волнение. Ньюту казалось, будто всё происходящее было правильным. Полное доверие новичку, который однажды, быть может, станет тем, кто выведет их всех из Лабиринта; первое несмелое касание, переросшее в ощутимые настойчивые ласки. Если для новичка жизнь только начиналась, то Ньют прожил достаточно времени, чтобы знать, как действовать, что делать, когда между двумя молодыми парнями что-то незримо меняется. Когда они вместо лишь приятных собеседников на вечер видят друг в друге способ провести время лучше, чем распивая горчащий напиток, после которого кончик языка заметно сушит, а в голове стучит глухим набатом всё следующее утро. Он целовал, ведя пальцами по коже и распаляя тем только больше. Стирая любые пути поворота назад, так и не прозвучавшего: "Прости, это плохая идея". Нет, сейчас всё происходящее казалось настолько правильным, что впору было испугаться, как они тут без Томаса обходились всё это время.
всё было настолько правильным, что каждое последующее движение, кажется, угадывалось ещё за секунду до того, как кто-то из них что-то делал. Ньют зарывался пальцами в короткие волосы, вёл по татуировкам дорожку вниз, словно пытаясь запомнить, надолго врезать в память короткое мгновение полного душевного спокойствия и приятных физических прикосновений, после которых кололо кожу и жгло где-то внизу живота. Даже земля, до этого никогда не отличавшаяся сменой температуры, казалась раскалённой. От мелких камушков и мягкой травы на коже оставались лёгкие отметины. Не ярче, чем в какой-то момент оставленный Ньютом засос у ключицы на короткую — пока не пройдёт — память Томасу.
Ньют чувствовал себя школьником, дождавшимся, когда родители разойдутся по работам, чтобы привести домой девчонку — парня — и наконец-то лишиться девственности. Попытки избавиться от ненужной одежды больше смахивали на игру, где главное — быстрее схватить и отбросить подальше. И как двое, о чьих отношениях никто не знает, сталкиваются за партой пальцами, неловко отводя взгляды, так и сейчас тишину ночного Глэйда нарушали короткие сдавленные смешки-охи вперемешку с несвязным шёпотом, когда глэйдеры путались не то, что в штанах — в собственных руках. Хотелось быстрее. Хотелось больше. Хотелось ещё горячее и смелее, чем могли себе позволить два пьяных подростка, оставшихся наедине и позволивших себе сделать то, на что намекало само стечение обстоятельств.
Сдавленно выдохнув под треск костра после ощутимого толчка, имитирующего то, к чему всё шло, Ньют провёл ногтями по спине Томаса, особо не заботясь об оставленных красных полосах-бороздах, вскоре обещавшими покрыть каждый свободный от одежды участок кожи. Ноги за торсом новичка сжались сильнее, заставляя сократить любое оставшееся расстояние, оказаться максимально близко друг к другу, и Ньют за плечи притянул его к себе, оставляя на шее алеть новый оставленный от влажных после поцелуев губ след.
Полуприкрытыми глазами Ньют следил взглядом за выражением лица Томаса, пока сам старательно обводил языком фаланги. Наверняка, выглядело со стороны довольно пошло, потому что во взгляде напротив читалось такое же: всё правильно. Глэйдер отпустил Томми на пару мгновений, пока чужие пальцы не толкнулись внутрь, срывая с губ протяжный прерывающийся стон. Да-а-а. Так... хорошо. Новичок, вопреки своему званию, действовал вполне умело, словно наперёд понимая, что ему нужно делать. Кто знает, может, будучи подростками, они уже встречались в жизни до Глэйда? Подавив неуместный смешок, Ньют выгнулся в спине, шумно вобрав в лёгкие воздуха, в то время как Томас вытащил пальцы, скорее заменяя их собой. После сравнительно тонких фаланг, ощущения были куда ярче, из-за чего Ньют, уже даже не пытаясь хоть как-то скрывать происходящее от спящих ребят, простонал куда-то во влажное плечо, с силой прижимая ногами за бёдра Томаса к себе а ногтями прочерчивая новый путь от поясницы к косточке, проступающей под кожей у основания шеи. Навстречу он подался первым, давая негласное разрешение двигаться.

Может, искать друг в друге утешение, разрядку, взаимовыручку и было нормальным в Глэйде, но уж точно не в только-только прибывшем новичке. Обычно ребята толком не знали, что с ними произошло, что делать дальше, как относиться к новым знакомым, чьи лица поначалу расплываются в единое пятно, из которого вычленить хоть кого-то было практически невозможно. Новенькие медленно обустраивались, притирались к глэйдерам и только после начинали чувствовать себя более раскованными, чтобы можно было попробовать сойтись с кем-то. Попробовать себя. Почти как в драке с Галли во время плясок у костра и распития чудовищно смешанной бодяги. Но Томми умудрился прыгнуть выше головы: быстро приспособился, пускай всё ещё выглядел порой затравленным среди незнакомых ему ребят; быстро для себя решил, что хочет быть бегуном, да так, что даже доводов против не стал слушать. И вот теперь так быстро приспособился к тому, что между ними нависло если не с самого момента, когда Ньют подошёл к нему с банкой алкогольного, так хотя бы когда терпкость темы разговора повысилась параллельно градусу в их крови. И пускай зам. лидера подался ближе первым, пускай стёр черту дозволенного собственными действиями, но отрицать, что и сам Томми хотел того, чего хочет не каждый новичок, только попавший в свой новый дом, было нельзя.
И Ньют давал желаемое. С натяжкой происходящее можно было назвать обрядом инициации: вот ты и освоился, теперь ты один из нас. Такой же глэйдер, ищущий выход, ищущий ответы, ищущий поддержки и находящий её в том, кто не меньше твоего заинтересован в этом. Бывшему бегуну нравилась отзывчивость новичка, будто та доказывала, что на месте Ньюта сейчас не мог оказаться больше никто. Будто сядь вместо него Алби, Минхо, Зарт... всё было бы не так, тем более не вылилось бы в то, что сейчас происходило между ними. И это заставляло глэйдера действовать с ещё большей пылкостью, с азартом, стремиться сделать так, чтобы если они найдут выход, и жизнь завертится с небывалой скоростью, Томас не забыл, кто был рядом, кто старался протянуть руку помощи и был поддержкой с самого начала. Нет, Ньют отнюдь не претендовал на какие-то особые чувства новичка после их ночи: зачем? все они здесь просто доверяют, помогают друг другу всеми силами, на которые способны. Но чтобы вместе с алкоголем из организма не выветрилась и память, он определённо был заинтересован. И потому с не меньшей быстротой избавлялся от одежды, стараясь отрываться от Томми всего на долю секунды, чтобы снова целовать, снова трогать и делать всё так, как само тело считало для себя нужным.

Может, они и разойдутся после этой пьяной и необдуманной ночи. Может, назавтра Томми, что сейчас пылко проявлял инициативу и вёл их дальше, стыдливо опустит глаза, предпочтя сделать вид, словно ничего и не было, но Ньют, пока всё не закончилось, впитывал в себя каждое мимолётное прикосновение, прекрасно зная, что уж он-то не забудет так неожиданно проявившего себя новичка. Кто бы мог подумать, что только прибывший глэйдер станет делать это таким образом. Но Ньюту определённо нравилось.
Он сам полосовал спину Томаса, оставляя на ней следы, сам тянулся поцелуями-засосами — и глэйдер не стал бы отрицать, что он был тем, кто оставил отметины — по коже, отпечатывая метки, которые обязательно бы напомнили, пусть и не дали бы не списать всё на помутнённый пойлом разум. Не будь бы с ними опрокинутой банки, Ньют всё равно не был против такого расклада. А Томми? До сего вечера он вёл себя вполне тихо: ошивался рядом с Чаком — хотя зная мальчишку, это скорее он не отвязывался от новичка, — тихо-мирно пробовал себя в разных профессиях их небольшого селения. И пускай подходил к воротам чуть ближе, чем стоило бы простому новоприбывшему, но никогда не пересекал черту. Да, времени, что Томас провёл среди них, было слишком мало, чтобы говорить о том, станет ли он соваться туда, куда не следует, но, гривер, Ньют сделает всё, чтобы он не сделал чего-то безрассудного. На то он и зам. лидера. И не последний заинтересованный в сохранности новичка человек.
Казалось, вместе с толчком из лёгких вышел весь воздух, так порывисто выдохнул-выстонал Ньют, когда Томми, наконец-то, пересёк последнюю черту. И, не давая расслабиться, передумать — да как тут передумаешь вообще, — застыть, сам же насадился на член, вгоняя его глубже, обостряя ощущения до предела. Кто же знал, что новичку так сорвёт крышу? Темп сразу задался быстрый, такой, что порой Ньют не успевал толком по инерции податься назад, оставляя на спине мелкие комки почвы, как следующий толчок приходил на смену предыдущему.
— Д-да, — неосознанно сорвалось, стоило движениям Томаса стать шире, ещё более пронизывающими до дрожи в напряжённо поджатых пальцах на ногах. Странно, но до сегодняшнего опыта, никто и никогда не пытался разнообразить глэйдеровский секс. Конечно, ребята не ограничивались мессионерской позой или ещё чем-то стандартным, но Томми пытался даже так найти лучшую позицию, по-разному входил и сменял углы, из-за чего, Ньюту казалось, ещё немного, и перед глазами запляшут звёзды. Ньют выгнулся в спине, протянув нечто среднее между скулением и стоном, когда до уха долетело короткое слово, оборвавшееся оттянутой губой зубами, чуть прикусившими её. Будучи зажатым снизу, без возможности действовать по-полной, он целовал-кусал Томми, почти до боли порой затрагивая чувствительную кожу на губах. Цеплялся пальцами, рискуя оставить на плечах синяки и окончательно истерзать спину, проводя с каждым толчком всё чётче короткими ногтями около рёбер. Создавая контраст между лёгкой царапающей болью и сладостным возбуждением, отчего-то обострившимся, стоило порхнуть двум коротким слогам между ними.
Новичок определённо был особенным. Кто бы ещё сумел закончить один из своих первых вечеров, занимаясь сексом у костра, практически на открытом взглядам — ладно хоть все спали — пространстве?

Запертый в Глэйде, Ньют не знал, что творилось в мире, откуда ребята прибыли. Была ли там какая цивилизация, или всё давно пало в руинах. Создатели могли как оказаться друзьями, спасшими детей от верной гибели, так и врагами, потешавшимися над кучкой подростков, не давая возможности выбраться из Лабиринта или хотя бы вспомнить своё прошлое. Прибывали совсем дети, прибывали почти взрослые парни: от такой новой жизни у некоторых виднелись на висках седые волосы. Может, они и выберутся когда-нибудь, но помнить обо всём случившемся они будут вечно. Ньют порой хотел, чтобы вернувшись — если такое когда-нибудь случится — в своё прежнее окружение, они вновь лишились памяти и начали свою жизнь с чистого листа. Амнезия среди родных и близких не казалась столь страшной, какой являлась в незнакомом и опасном месте. Но он тут же отметал эту мысль: мальчишки были ему дороги, и забыть о них вот так просто — что это, если не предательство? Ньют прикипел к каждому: ведь он своими силами помогал новичкам, следил за порядком, перематывал малышне разодранные локти и разбитые коленки, когда Клинт и Джефф были заняты другими. Подбадривал лишавшихся надежды на спасение глэйдеров, заставляя мыслить позитивно и верить в лучшее. Перечеркнуть прошлое было заманчиво — он видел гривера, он знал, чем чревата встреча с этой тварью, — но среди всего плохого, что дали им создатели, было и нечто хорошее. Дружба. Товарищество. Поддержка. Без них Глэйд распался в первые же дни, очистив себя для новой кучи ребят. Это заставляло думать о том, сколько же раз Создатели засылали мальчишек сюда прежде, чем те согласились добровольно жить друг с другом без опасных стычек и ссор.
Новички вписывались в их коллектив рано или поздно. Даже Чак, чьё пыхтение и не держащийся за зубами язык зачастую вызывали у глэйдеров раздражение, довольно быстро обжился среди парней. Поначалу к нему относились как к надоедливой мухе, но довольно скоро уже можно было заметить, как во время обеда мальчишка сидел среди компании подростков и, набивая рот бутербродами, о чём-то весело щебетал под почти отцовски добрые улыбки других. Ньют сам не раз становился тем, кто, несмотря на свою занятость, составлял ему компанию, когда Алби брал на себя излишние заботы и не давал лезть в его дела. Порой заместитель только вздыхал: с какой же ответственностью его друг взялся за должность лидера, не давая себе и дня, чтобы отдохнуть. Но то правильно, ведь он их вожак, а вожак должен на собственном примере показывать то, к чему должен был стремиться каждый глэйдер. Работать не покладая рук, быть ответственным перед другими и не сеять раздора. Лодыри погибали первыми, и ребята прекрасно это знали, из-за чего изо дня в день работали усердно и старательно. Тем более, что от качества работы зависел комфорт их проживания здесь.
Ньюту нравилось то, во что превратился некогда пустынный Глэйд. Он прибыл не первым, и уже тогда здесь кипела жизнь: все занимались своими делами. Недостаток рук сказывался, и каждый брал на себя вдвойне, а то и втройне тяжёлую ношу, чтобы всем вместе удалось сделать новый дом достойным уважения вновь прибывших. Чтобы не помнящие ничего о своей прошлой жизни новички не сходили с ума, попадая в это место, и быстрее привыкали к чему-то новому. Это новое должно было привлекать и заставлять не высовываться за ворота в страхе потерять жизнь. И чтобы за свою жизнь хотелось цепляться, нужно было сделать её лучше, чем она могла бы быть в том пространстве, которое успел запечатлеть в своей памяти Ньют. У них получилось. Небольшое племя разрослось до полусотни мальчишек, готовых работать, что-то делать для других. И искать выход, ведь сколько бы не улучшились условия Глэйда, родной дом — пусть и забытый — всё так же манил к себе. Это был замкнутый круг: тоска по дому — работа, чтобы забыть, не думать — улучшенный Глэйд — понимание, что всё же он не заменит собой дом. Потому и существовали бегуны, одним из которых так стремился стать Томас. Сильные, выносливые. Лучшие из лучших. Они день за днём больше двух лет исследовали Лабиринт, но до сих пор так и не сумели найти выход, будто его вовсе и не было. Помимо физической стойкости они обязаны были иметь не менее сильный моральный дух. "Мы не нашли выход, но успешно продвинулись сегодня в его поисках!" — и ничего, что уже на автомате каждый поворот известен. Главное ведь не давать унывать ребятам. Пусть Ньют теперь и не был бегуном, но умения поддерживать не потерял. Кажется, наоборот принялся за дело с двойным, а то и тройным усердием, зачастую растрачивая всего себя на других. Пока в ребятах теплилась надежда, он понимал, что ещё нужен им, что обязательно увидит их лица, когда стебанутый выход наконец-то откроется.
[float=left][/float]Когда Томми просил сделать его Бегуном, спрашивал, что от него требуется, Ньют невольно провёл параллели с самим собой. Когда-то он тоже просил выхода за ворота, чтобы не сидеть сложа руки, когда где-то там обязательно должен был быть спрятан ход на волю. Видеть гаснущие день ото дня глаза глэйдеров становилось невыносимо, и если у Ньюта была возможность хоть немного приблизить их к свободе — он не раздумывая тут же схватился за неё. Он попал в лабиринт ещё пятнадцатилетним мальчонкой, но уже тогда видел перед собой цель не столько выбраться самому, сколько других подтолкнуть к выходу из сложившейся ситуации. Ему не нужны были благодарности, он делал это не из каких-то корыстных побуждений. А потом эта ситуация с гривером, с ногой, и он осел на месте. Он готов был к смерти, дал слабину. И кто его вытянул? Всё те же глэйдеры. Они нуждались в надежде и Ньют давал её им, зная, что это такое — в один момент её лишиться.
Томми был этакой новой надеждой. Да, были те, кто хотел стать бегуном, но зачастую ребята, видя воочию, какими возвращались из своих забегов куратор и его подопечные, быстро бросали свою идею. А иногда им стоило наслушаться рассказов о том, почему не стоит идти на поводу у собственных желаний и нужно выбрать себе работу попроще. Но Томас не останавливался на услышанном, его не волновали возможные опасности, и он готов был встретиться с ними лицом к лицу. Ньют не видел, скорее, чувствовал в нём задатки лидера, того, кто однажды обнаружит выход, поведёт к нему остальных. И всё же пытался остановить, дать понять, что делать снаружи ему нечего. Во-первых, никто его, новичка, туда не пустит так сразу, а во-вторых... всё-таки глэйдер волновался пусть за ещё совсем незнакомого парнишку, но уже одного из них.
Казалось, их разговор должен был быстро закончиться. Иссякнуть за неимением общих тем. Да и откуда их брать без воспоминаний? Томми буквально строил свою жизнь с чистого листа, с нуля вспоминал своё прошлое восприятие мира. Вспоминал мелочи: начиная от своего имени и заканчивая вкусовыми предпочтениями. Ньют прекрасно понимал, каково это, появиться среди незнакомцев и даже не иметь понятия, что им при этом сказать. Но если в его случае это была давняя история сроком в несколько лет, то Томас только сейчас переживал все эти ужасы. Чак, вон, только недавно наконец попривык к Глэйду, хотя пробыл тут уже целый месяц. И как-то совсем внезапно речь пошла о таких темах, о которых в первые несколько дней и думать новичкам не приходилось. И кто начал? Сам Томми. Ньют и против-то не был. Ему импонировала смелость Томаса, нравилось то, как он подавал себя. Да, некоторые воспринимали это почти как вызов всем канонам их жизни. Тот же Галли вовсе готов был оставить новичка без пары-тройки зубов только потому, что якобы видел его в своих воспоминаниях, вернувшихся к нему во время метаморфозы. Что пережил её он только потому, что без ведома Алби ушёл за ворота и встретился с гривером, Галли почему-то предпочитал молчать. Но зам. лидера напротив приглядывался к новенькому, с интересом наблюдая за его попытками прижиться. Получалось ведь, но, — а другие будто бы и не замечали — невооружённым глазом было видно, что место Томаса не внутри четырёх стен, а там, где переплетения коридоров скрывали желанный выход. Только отпускать его туда не хотелось. Скольких уже потеряли.
Разговор прервался так внезапно, но так закономерно, что Ньют даже обрадовался такому повороту событий. Думать о чём-то глобальном, когда чужие губы сводят с ума в поцелуе, а дальнейшее и вовсе выбивает воздух из лёгких, а любую мысль — из головы, было невозможно. Но мысли тогда Ньют рационально, он обязательно бы пришёл к тому же выводу: так и следовало поступить. Остаться наедине друг с другом — и плевать, что практически на виду у всех, — и забываться вдвоём. Алкоголь, конечно, помогал отрешиться от проблем, но он не давал делиться с кем-то безмолвно не просто своим временем, но такой завуалированной поддержкой. Целовать, обнимать, царапать — всё отвлекало от того, что уже назавтра свалится с новой силой и поглотит их обоих в новый водоворот событий. Пускай жизнь в Глэйде текла будто по единому сценарию, но то был настолько изматывающий сюжет, что времени у них друг на друга бы не осталось. И это они ещё не знали, что совсем скоро выход наконец-то найдётся. Скоро они потеряют стольких, но обретут не меньше. Опасностей и приключений прибавится раз в десять, но Томми будет знать, что Ньют всегда подставит руку помощи. И не только ночью у костра после вечеринки в честь -дцатого новичка.
И всё-таки они оба поддались не каким-то там раздумьям насчёт того, как близость повлияет на их взаимоотношения в дальнейшем, тому, чего хотели оба и оба желали. Пусть просто делали то, что велели делать их тела, от происходящего, в некотором роде, становилось легче. Остатки не выплеснутой энергии сейчас тратились на что-то, что никак не могло принести никаких отрицательных эмоций, как это обычно бывало. Томми не был похож на кого-либо из других парней, с которыми Ньюту когда-то приходилось уединяться. Даже его друг — Алби — отчего-то мерк рядом с новичком. Неожиданно опытным, несмотря на свой молодой возраст. На вид он был старше зама, когда тот только прибыл в Глэйд, всего на год, но уже понимал, что, куда и как. Казалось бы, должна была вспыхнуть хоть какая-то ревность, но нет. Здесь действовала совсем другая политика, и когда бы Ньют точно не хотел им делиться ни с кем, так это сейчас. Сейчас они действительно принадлежали только друг другу и никому больше.
— Я тоже, — честный хрипло шепчущий ответ. Томас буквально вколачивался, не жалея сил, а Ньют — царапал, кусал, оставлял отметки на коже вдоль начертанных на ней татуировок, будто надеясь оставить их на всю жизнь. И всё равно чувствовал себя мальчишкой-школьником. Ассоциация то и дело возвращалась, стоило послышаться шелесту травы, а воображению представить, будто это какой-то мальчонка решил вернуться к костру. В таком случае, сил оторваться от новичка всё равно не было, и Ньют заранее готов был извиниться за искалеченную психику какого-нибудь ребёнка. Всё-таки оргии у всех на виду здесь были не в приоритете. Новая смена положения, и глэйдер сдавленно простонал. До этого практически невыносимое наслаждение усилилось будто бы в несколько раз, стимулируя, приближая к грани куда быстрее. Но всё ещё не давая её переступить. — Только не останавливайся...
Почти как кодекс бегуна.

А ведь Алби бы обязательно их отчитал за такое откровенное наплевательство к скрытности. По-хорошему, Ньют, как его заместитель, должен был предложить Томми уйти куда-нибудь подальше: в душевые, за какое-нибудь из шатких зданий, да хоть в лес, поближе к могильнику. Но всё сложилось так само собой, Ньют даже подумать не успел о том, чтобы предложить найти место получше. Костёр, сваленное неподалёку от него бревно — казалось, лучше места и нельзя было найти. Новичок, в ответ целовавший не менее пылко, только мешал зам. лидеру сделать как лучше. Тем более, все спали. Ну кому какая разница, чем они занимались тут, пока остальные отсыпались после вечеринки? Те, кто постарше, и не проснутся до самого утра, после бурды Галли-то; а младшие слишком вымотались, наворачивая круги у костра и пытаясь быть везде и сразу, участвовать в любом во всём и ничего не пропустить. Наверняка время переползло глубоко за полночь, и тихие вздохи, стоны были тем единственным, что разрезало ночную тишину. Ребят не было слышно, зато слышно было, как гулко бились два сердца в унисон; как кожа соприкасалась с влажной кожей, как протяжный стон продолжал оборвавшийся чужой.
Ньют был заместителем, каких ещё поискать нужно. Беспокоился за всех и сразу, следил за порядком Глэйда, за шанками, опасливо вглядывавшимися в даль коридоров лабиринта. Он всегда был готов поговорить, когда дела можно было отставить в сторону. Для него порядок Глэйда значил порядок в каждом мальчишке, нуждающемся в том, чтобы не приходилось мечтать о найденном выходе. И здесь хорошо. Все понимали, что надежды с каждым днём становилось всё меньше — всё-таки в течение более двух лет бегуны возвращались с одним и тем же ответом на не отзвучавший вопрос: ничего нового, они ничего не нашли. Стоит ли говорить, каких трудов Ньюту стоили порой разговоры с шанками, когда в тех окончательно гасла вера? И помогая ребятам, Ньют отдавал им все свои силы, порой морально оставаясь совершенно опустошённым. И снова этот круг: работай, чтобы не думать; поддерживай ребятишек. Один единственный сбой — и хромота, как итог, — и теперь уже Ньют понимал, что ему нужно самому искать если не ту же поддержку, то хотя бы смысл в своём нахождении здесь. Иногда было очень сложно.
[float=left][/float]Казалось бы, вот, новый шанк — ещё на одного нуждающегося в надежде паренька больше. И да, поначалу Томас шатался по Глэйду неприкаянной душой, искал ответы, нуждался в том, чтобы всё и сразу понять. До Глэйдеров быстро дошло, что рассказывать всё и сразу — идея плохая. Так и с ума сойти не долго. Вместо того, чтобы каждый месяц садиться с новичками и вываливать им на головы сразу, что тут и как, всю местную жизнь им показывали постепенно. Здесь Хоумстед, там — лес, а вот это — правила. Не задавай вопросов, потом со временем всё поймёшь. Мы друзья, мы хотим как лучше. Но Томас обвыкся быстрее других. Порой казалось, будто он узнавал некоторые места, понимал немного больше, чем те, кто провёл в Глэйде куда больше времени, чем он сам. Мальчишки поглядывали на него с опаской, с непониманием. Он был таким же, как все они, но в то же время был будто слепленным из другого теста. Совсем иначе смотрел он на Лабиринт даже после того, как ему ясно давали понять: выйдешь — умрёшь. Лабиринт — это опасно. Лабиринт — это место за семью печатями, покрытое мраком и нескончаемыми загадками. Забудь, живи себе и не думай понапрасну о том, чего в глаза, возможно, не увидишь.
В кои-то веки не приходилось без конца поддерживать новичка. Наоборот, в нём было столько скрытой силы, столько, напротив, неприкрытых амбиций, что к нему хотелось тянуться, заряжаться этой энергией. И Ньют потянулся, кажется, ещё раньше, чем надумал составить компанию Томасу у костра. Когда простой разговор, приправленный горчащим спиртом, перерос в нечто большее, новичок стал казаться ещё более сильным. Знающим, что ему нужно, берущим своё. И с этого момента Ньют поверил, что глэйдеры покинут свой временный дом, выберутся на волю. Томас не только брал своё, он строил планы, искренне верил, что должен выбраться за четыре стены. Он говорил только о том, будто должен стать бегуном, но ведь смотрел куда глубже. Томми знал, что в его силах найти выход. На лице написано, выведено чёткими буквами: не хочу я быть слопером, копачём или кем ещё там. Дайте бежать, бегите за мной. И тогда мы выберемся. Забавно, что Ньют был готов ручаться за Томаса именно после этой ночи. В бегуны через постель, да?
Щёки горели от резких движений Томаса. Ньют порой, казалось, вовсе задыхался в стонах, не жалея голоса, чтобы назавтра сдавленно хрипеть. И только периферическим зрением замечаемый Хоумстед напоминал, что потеряй они последние крохи осторожности — вполне могут быть замеченными. Да только о какой осторожности может идти речь, когда чужие разгорячённые ладони так недвусмысленно скользят по внутренней стороне бёдер, удерживая практически на боку. Каждый толчок теперь был во сто крат более приятным, ощущался ярче, будто это не они просто поменяли угол, но кто-то щёлкнул тумблером, включив восприятие на полную мощь. Ньют выгибался, чтобы урвать если не поцелуй, то хотя бы коснуться губами до ближайшего открытого участка кожи. Тут же, стоило Томасу войти особо глубоко, шипя, откидывался обратно. С каждой секундой оттягивать закономерный конец было всё труднее, но будто они ограничатся только одним разом. Энергии хоть отбавляй: её бы, да в нужное русло.

Первые лучи неестественно жёлтого солнца выхватили двоих парней, щурившихся от его света. Сил после долгой ночи у обоих осталось только на то, чтобы говорить ни о чём, поглядывая на Хоумстед, из которого вскоре выбрался один из сонных бегунов, поминающих вчерашнюю попойку "добрым" словцом. Утро наступило, и первые ребята — самые ранние пташки — уже готовились к тому, чтобы отправиться на очередную вылазку в лабиринт. Разошлись Ньют и Томми, когда и остальные глэйдеры начали собираться к завтраку и своей рутинной работе, которую ещё предстояло выбрать на сегодня новичку. Всё складывалось как нельзя лучше, и хотелось верить, что они вдвоём ещё не раз повторят своё ночное приключение. На тот момент ещё никто не знал, что в скором времени Создатели подкинут шанкам девчонку, а с ней — настоящий местный апокалипсис, в результате которого мальчишки — ну и эта самая девчонка — наконец-то выберутся на волю. А выход подкинет им новые, ещё более захватывающие и опасные испытания, чем запертое пространство и кишащие гриверами каменные коридоры.
♦    ♦    ♦
Ньют буквально за руку втащил Томаса в кладовую. Тусклая лампочка вяло моргнула над их головами, на секунду погрузив помещение в темноту и обострив все прочие чувства до предела. Крысюк, а, тем более, все остальные люди спасшей глэйдеров организации нагнетали обстановку, обещая спасение и будто в подтверждение выпуская ежедневно с десяток ребят на волю. На деле, никто не знал, куда исчезали избранные парни и девушки, и сколько бы ни хотелось верить в самые лучшие мотивы людей, свалившихся на ПОРОК практически с неба — доля сомнений оставалась. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, но помимо давно знакомых друг другу мальчишек, здесь было столько народа — оказывается, испытание Лабиринтом проходили не только они, — что вряд ли можно было дождаться своей очереди хотя бы к концу года. Быть может, всё действительно уже закончилось — у них теперь были свои койки, еда, вода, чистая одежда. Не приходилось добывать всё своими стараниями, надеяться, что в лифте прибудут новые припасы. Живи и радуйся. Лампочка снова мигнула, пока Ньют дышал куда-то в шею Томасу.
— Может, пропустим обед? — шепнул он, опалив дыханием чужую кожу. — Вряд ли нас сегодня вызовут. Лично я уже налюбовался рожей Крысюка на месяцы вперёд.
Ребята, с которыми парни делили комнату, должны были уйти, и все кровати остались бы целиком и полностью в распоряжении Ньюта и Томаса. Лабиринт, казалось, остался глубоко в прошлом со всем тогда произошедшим, включая ту первую и последнюю вместе проведённую ночь. Мальчишки потеряли многих, и смерть Алби, смерть Чака подкосили Ньюта. Томми убивался по пареньку, к которому успел привыкнуть, но не он один остался без друга. Конечно, некогда заместитель лидера и не смел показывать, что это приключение вывело его из строя, подкосило, да и смена обстановки помогала отрешиться от ужасов прошлого. И всё же они настигали: во снах на верхней полке, в тарелке между листьями салата, пока вилкой перебираешь явно напичканную чем-то еду — ну не бывает настолько яркой зелень, в сколь чистом помещении её не расти. Подбирались, скаля зубы и кусая побольнее. Наверное, Ньют больше надеялся почувствовать то странное ощущение небывалого спокойствия, когда он в обнимку с Томасом встречал рассвет, надеясь на возможное продолжение когда-нибудь. В более яркие впечатления, чем вечные вопросы: что, почему, зачем, вперемешку с разъедающими не хуже кислоты воспоминаниями. Во всяком случае, Томас был сейчас рядом. Побыть наедине давно стало проблемой: Глэйд предоставлял столько скрытных мест! Здесь же были одни стены помещения, палаты, напоминающие больничные; столовая, спальни, да и те по четыре койки.
Будто показывая свои намерения, Ньют коротко коснулся губами шеи, где под кожей пульсировала незаметная венка, а рукой почти нежно — в разрез с их довольно внезапно охватившей в прошлый раз страстью — опустился к паху, слегка сдавив член пальцами сквозь ткань мягких штанов, выданных всем им как под копирку.
— Что скажешь? — взгляд в упор, почти без доли искры. Серьёзный: давай поможем друг другу? А потом будем разбираться со всем тем дерьмом, что на нас снова свалилось. Лабиринт приучил глэйдеров жить с опаской, помнить, что по ту сторону от стены по ночам бродят страшные создания, готовые разорвать в любой момент, оставив у ворот на утро кучку окровавленной одежды смельчака. Так что и сейчас спасители могли оказаться такими вот гриверами в лабораторных-медицинских халатах, на деле имевшими свои планы на подростков. А может, всем им действительно дадут новый — окончательный — выход наружу. Живите со своими воспоминаниями, мы же предоставляем для дальнейшей жизни только старт.
Удачи, шанки.

Отредактировано Newt (16-05-2017 13:48:04)

Мальчишки как прибыли сюда из Глэйда, так и не переставали быть этакими игрушками в руках спасителей. Их приучали к режиму, у которого не было смысла, им давали всё, что нужно людям для существования. Даже смысл жизни дали: выбраться на волю. Что ж, в Лабиринте они хотели того же. Поменялось, на деле, совсем немногое: раньше они спали в Хоумстеде — постройке, которая, казалось, в любой момент могла рухнуть; сами себе выращивали еду, принимая подачки в виде удобрений, саженцев и новой скотины. Здесь всю работу по жизнеобеспечению выполняли за них. Для ребят, привыкших каждый день жить в общинных условиях, подобных племенным векам, настало время отдыха. От них практически ничего не требовалось: знай себе, общайся со своими или заводи знакомства с шанками из других Лабиринтов. Глядишь, на воле будет с кем начинать жизнь обычного человека. Легче будет всем вместе пройти этот путь. Многие глэйдеры так и поступали. Во время обедов некоторых ребят можно было видеть в обществе незнакомых лиц за каким-то особо интересным разговором. И всё же остальные старались держаться обособленно: заняли свой столик, и не собирались покидать друг друга. Привыкли уж.
За работу, как это ни странно, можно было посчитать различного рода проверки. Ребят то и дело уводили то по-очереди, то целой толпой на плановые осмотры, чтобы выявить, как те условия, что дал им ПОРОК, повлияли на здоровье молодых парней и девушек. Озабоченные лица врачей наталкивали на мысль, будто они искали что-то конкретное. Как внимательно изучали склянки, как склонялись над листами бумаги, корявым почерком документируя свои исследования. А спросишь: "Как оно?" — обязательно скажут, что всё в порядке. Только вот проверки всё не кончались, хоть и становились всё реже и реже. Поэтому, да, здесь было скучно, непривычно без какой-либо работы. Знай себе, гадай сиди, сегодня вызовут или пробудешь здесь ещё один монотонный день.
Что уж говорить, время подумать было у всех. Организм, для которого день в работе — обычное дело, толком не уставал к вечеру, и лёжа после отбоя в постели можно было услышать, как сосед сбоку тихонько покашливает, как внизу Томас ворочается с боку на бок в попытке уснуть. А подумать было о чём. Организация о себе толком ничего не рассказывала. Крысюк постоянно твердил о том, что они спасли глэйдеров, а теперь помогают ребятам выйти в люди такими же нормальными человечками, какими они были, пока их не забрал ПОРОК. Толком всё равно ничего не объясняли, чем вызывали порой раздражение у всей группы. Непонимания было больше, чем раздражения, поэтому шанки всё крутили головами за обедом, да терпеливо ждали своей очереди на выход. Томас успел учудить: вздёрнулся, в наглую попытался выбраться наружу, пройти через охранников, но ему не дали этого сделать. А ведь говорили: сиди тихо, нам проблемы не нужны. Впрочем, Томми всегда отличался любовью к приключениям, и за это стоило бы его поблагодарить, а то так и сидели бы в Глэйде, каждую ночь теряя по одному мальчишке, пока их всех не истребили гриверы.
Сколько бы Ньют ни придерживался всеобщей политики "сиди и не высовывайся", а ему не меньше чем Томасу хотелось разобраться в происходящем. Среди них — шанков — собралась малочисленная группа парней, что за столом обсуждала происходящее, пыталась как-то вникнуть. Зачем этим ребятам спасать, по сути, всего лишь детей? Сколько бы их там ни было, а от сотни подростков толку мало. Зачем тратить на них время, силы, наверняка, деньги? Зачем предоставлять целое здание, кормить, одевать за свой счёт? Тем более, проводить какие-то расследования. Да, они не были заражены, судя по той записи в штабе ПОРОКа, но всё же какой от них прок-то? Может, на них просто возлагали большие надежды: вырастут, продолжат род человеческий, на этот раз способный противиться Вспышке. Честно говоря, тот же рассказ Авы Пейдж о планете мало обнадёживал. Болезнь, солнечные вспышки, безграничная пустыня. Кому понравится этот новый мир? Порой казалось, будто в Лабиринте, и в том куда безопаснее, чем снаружи. А когда-то Ньют очень боялся гриверов, так что сравнение опасностей для него было довольно показательным. Другое дело, того, во что на самом деле превратилась Земля, в живую им так никто и не показал — из вертолёта мало что увидишь.
От размышлений голова пухла. Видел Ньют пару раз мальчишку в углу стола — всегда один, всегда подавленный и зашуганный — и прекрасно понимал, почему паренёк торчал отдельно от всех, стараясь не привлекать к себе внимания. Но с другой стороны, не будь рядом Томаса, Минхо, Фрайпана, Уинстона, да кого угодно, кого ему довелось узнать за эти больше чем два года, Ньют, наверное, сошёл бы с ума. Держаться вместе было лучшим решением. Чужие лица напоминали, что ребята не одни такие, не только на их долю выпали все опасности и приключения. Но эти же лица разглядывали с интересом, сравнивали, оценивающе что-то шептали друг другу, пока не сядешь к своим, не отрешишься. Глэйдеры и сами превратились в таких же ребят, судачащих то о Крысюке, то о других Лабиринтах, то о воле. О Терезе, которую вообще куда-то увели и всё никак не давали с ней встретиться. Ньюту ещё в Лабиринте девчонка не нравилась поначалу, вызывала подозрения у зам. лидера, пусть он и не показывал это так явно, но испытания показали её с лучшей стороны, и сейчас его волновал тот факт, что Терезе с мальчишками не давали даже поговорить.
В общем-то, поразмыслить было о чём. Но всё время думать о причинах и следствиях, находиться в постоянном напряжении, будто чувство какое подсказывало, что не всё так чисто и просто, как кажется на первый взгляд, порой становилось невыносимо. Тяжким грузом мысли ложились на плечи, растекались по телу и сковывали, заставляя то и дело за разговорами возвращаться к вопросам что, да почему, и всему этому будто не было конца. Смена обстановки уже была стрессом, а тут глэйдеров всё время продолжали держать в неведении. Что-то старое, что-то из того времени, когда всё было более-менее спокойно, становилось необходимым. И Ньют нашёл это нечто, что отвлекало, что напоминало о Лабиринте. Нет, он вовсе не руководствовался желанием забыться или найти замену настоящего в Томасе, зажимая его в кладовой, но, может, неосознанно, но вот так искал поддержки в парне, который успел доказать, что и не такое переживёт. Ньют не просил многого, гривер, он и не привык просить что-то в этом роде, только хотел оказаться подальше от того, что и так уже приелось. Ребята были здесь уже довольно давно — пусть в сравнении с Лабиринтом это были лишь крохи времени — и хоть какая-то смена графика была нужна им всем.

Тем более, что несмотря на всю эту рутинную кутерьму из столовки-проверок-вызовов, парни умудрялись порой исподтишка смотреть друг на друга, оценивающе кидать взгляды, когда второй выходил из душа, разгорячённый, с красными щеками и спадающими за шиворот каплями воды. Ньют буквально спиной — пятой точкой — чувствовал, как глазами Томми шарил по нему, пока глэйдер взбирался на свой второй ярус кровати, а сам, будто в отместку, первым спрыгивал наутро, чтобы глянуть на отвернувшегося к стене шанка. Прикосновения рука к руке, шарканье бедром сквозь ткань о чужое. На первый взгляд, их будто бы ничто больше и не связывало, но незначительные касания на деле значили куда больше. Хоть в плане той же поддержки. Маячили напоминанием о той ночи, о том, что они ещё нужны друг другу. Не только потому, что дают силы идти дальше, когда хочется психануть и послать Крысюка, но потому что нужда означала их взаимную симпатию. Даже если симпатия сейчас выражалась в откровенном приставании Ньюта к Томасу. А тот и не против. Вон, согласен ведь, что в выборе между едой и сексом лучше бы выбрать сейчас последнее.
— Хорошо, — хмыкнул Ньют и, будто бы подкрепив свои слова, немного сильнее, немного явнее сжал член, тут же проведя ладонью вверх. Стимулируя на большее, потому что большего и хотелось, а подрочить Томми и сам себе сможет, коли захочет. Жаль только, что все эти стены ничуть не безопаснее каменных стен вне Глэйда ночью. Глядишь, пройдут с проверкой, откроют дверь, а тут двое шанков и думать не думают о том, что должны быть сейчас далеко отсюда, набивая животы своими порциями и слушая список из новых имён. А может, и старых, тут уж как повезёт. Вполне вероятно, что именно сегодня по странному стечению обстоятельств назовут кого-нибудь из них или сразу двоих. А что было бы, выпусти именно их Крысюк на волю? Или куда там идут избранные ребята, когда слышат свои имена? Ведь именно их — и Минхо в придачу — выжившие мальчишки считали своими предводителями. Минхо был куратором бегунов, Томми сумел доказать, что за ним стоит идти, а Ньют... Ньют уже был заместителем лидера, да и сейчас оставался такой вот второй ролью, ничуть не жалея о своей позиции. Брать излишнюю ответственность он не желал ещё в Лабиринте. И что уж тут говорить, если вместо того, чтобы с остальными ждать окончательного приговора, глэйдер смылся вместе с Томасом, желая чего-то, на что не претендовал с того самого момента, как в лифте прибыла Тереза.
— Успел изучить их порядки? — в голосе явное удивление. А как иначе, остальные не шибко интересовались, чем здесь занимались местные работники. Все как-то больше были зациклены на том, что относилось исключительно к ним самим. Тот же Крысюк со своим списком, тесты, пробы. Времени пусть было много, но никто не спешил бросаться к ответственным за безопасность ребятам, потрясавшим какими-то навороченными пушками. А те и не трогали, то временами показывались на глаза, когда проходили мимо, патрулируя коридоры, то вовсе исчезали из поля зрения. Такое глэйдеров вполне устраивало хотя бы потому, что не приходилось иметь в арсенале новых врагов. ПОРОКа с гриверами давным давно хватило на всю жизнь. И пусть некоторые шанки не доверяли спасителям — не полностью, по крайней мере, — то со стороны персонала пока их никто до сего момента не трогал. Пока Томми не полез следом за одной из вызванных групп, натолкнувшись на охрану. Впрочем, стебанутые спасители сейчас мало волновали Ньюта, да и вопрос сам собой забылся, стоило чужим губам уткнуться в его собственные, смяв в не самом аккуратном поцелуе. На лучшее не приходилось и надеяться: раз уж у ребят было так мало времени, то его стоило проводить с пользой, а насчёт патруля они смогут поговорить и в более удачное для этого время.
Чужие слова прозвучали не хуже какого признания и вызвали целое шествие мурашек по спине до самых щёк. Скрывать довольную лёгкую — впервые за долгое время — улыбку и не хотелось, и в губы тычется что-то между "А я — по твоим" или "Спасибо", потому что сейчас даже такая мелочь куда нужнее, чем в Лабиринте. Тут всё по-другому. В Глэйде жизнь была самой обычной: парни просто прибывали, вливались в коллектив и учились по-новому существовать. А здесь они оказались как никогда близко к некогда такому далёкому — теперь рукой подать — миру вне. Там быть вместе с другим парнем стало чем-то естественным, здесь же — почти роскошью, за которую ещё нужно было побороться. Под постоянным надзором ведь не улизнёшь, чтобы вдвоём где-нибудь уединиться, и что предоставилась такая возможность, сейчас казалось каким-то чудом. Так что да, слова были призом, к которому относишься трепетно, как к фарфоровой статуэтке, без единой копии во всём мире. Тронь — разобьётся, и слова рассыпятся, исчезнут, как только тусклая каморка кем-то откроется. А пока они только друг для друга под тусклой мигающей лампочкой без абажура, от которой перед глазами потом долго прыгают цветные круги и точки, заставляя крепко смежать веки и с силой их тереть.
И всё-таки как же жаль, что в месте, что обещало им безопасность и относительную свободу, нельзя было остаться наедине с собой или вдвоём дольше, чем на пару минут. Ньют не отказался бы от полного повторения "лабиринтовой" ночи, и ощущая кожей прильнувшую к собственной заднице ладонь, дразнившей близостью к тому, до чего не дотянуться, как некогда до искомого выхода. Томми быстро сориентировался, поняв, что на что-то большее, чем на петтинг или нечто другое, но не более затратное по времени, у них прав нет. Ньют прижимался к нему, потираясь через ткань членом о член, пока Томас не нашёл лучшую альтернативу. Лёжа на траве заниматься сексом — или любовью? — было куда удобнее, куда приятнее, но даже стоя на своих двоих, как только соприкосновение выбило из лёгких первый едва слышимый стон — лишь бы патрульные не заметили — Ньют прикрыл глаза, тяжело опираясь одной рукой о стену позади Томми, второй — натыкаясь на его пальцы, в конце концов сплетая их, чтобы хотя бы так, но вместе достигать того, к чему оба стремились с того самого момента, как обрели места на своих койках в этом здании после операции спасения. А остальное пока и впрямь подождёт.

Отредактировано Newt (16-05-2017 17:04:28)

Всё происходило слишком быстро. Знаете ведь, как бывает, кажется, будто время движется в нормальном ритме, что-то происходит, а вы просто плывёте по течению, а потом вдруг оказывается, что произошло столько всего, будто и не с вами это было. Ещё вчера они, зелёные чайники, глэйдеры, живущие по своему распорядку и мечтающие найти выход из Лабиринта — на деле, желавшие, чтобы с этим самым распорядком вдруг не произошло никаких переворотов — и не думали, что окажутся на воле. И вот сегодня прячутся в штабе ПОРОКа, скрытые от хрясков, от ещё нормальных людей, мечтающих о заветной сыворотке, которая прекратила бы их вечные страдания и страхи заражения.
Кто сказал, что мальчишки не боялись? ПОРОК давал им иллюзию, и ребята хватались за неё, как за спасительную соломинку. Ждали помощи от собственных надзирателей, коими были все эти сотрудники, пока глэйдеры не сумели отыскать дверь на волю. Сомнительную волю, потому что выбравшись из одной тюрьмы, они тут же попали в другую. Ту, что именовали ныне своим спасением. Шанки наверняка понимали, что здесь всё не так просто, что они ещё не успели отыграть свои роли в эксперименте, что всё ещё впереди, но стоит уйти от опасности, чуть не забравшей твою жизнь, разве не кинешься в объятия того, кто обещает позаботиться о тебе? Разве будешь раздумывать над тайными помыслами спасителя, когда тебе просто хочется выжить?
Вот и шанки хотели жить.
Кто сказал, что не боялся Ньют? Их путь до штаба был долог. Не труден — бежать по Лабиринту гораздо сложнее, — именно долог. И то, чему свидетелями стали глэйдеры, надолго впечаталось в мозг Ньюта. Хрясков было много. Они разлагались буквально на глазах, шли живыми трупами за автобусом, увозящим якобы всё ещё не заражённых мальчишек — и одной девчонки, непонятно как затесавшейся в их сугубо мужскую компанию. Ньют боялся стать таким же. Его вовсе не вдохновляли речи Крысюка о том, что они имеют иммунитет к Вспышке, он будто предчувствовал, что с вирусом ему ещё предстоит вести свою борьбу. Наверное, ещё тогда Ньют решил, что не позволит друзьям видеть его таким вот гниющим трупом с инстинктами животного, хищника. Или позже, когда видел хрясков в живую, ещё не утративших рассудок, но уже готовых на всё. Потому что терять было нечего. Шанкам ведь тоже терять, по сути, нечего: они не помнят ни свои семьи, ни свои мечты, которыми, возможно, раньше жили; не помнят даже того, как оказались подопытными крысами для организации, желавшей спасти Землю он недуга Вспышки.
Кто сказал, что не боялся Ньют? Но он был названным Клеем, а Клей не должен ломать то, что и так трещит по швам. Вот глэйдер и продолжал решать задачи, которыми занимался в Лабиринте: склеивал по частям сомневавшихся мальчишек, не давал им унывать. Скоро его вечное "не дрейфь, мы ведь выбрались" обернулось огромными проблемами, когда вдруг оказалось, что у ПОРОКа на них были планы куда более кардинальные, чем те, которые они рисовали подопытным изначально.
Никто не был удивлён тому факту, что ложь ПОРОКа обнаружил Томас. Томас ещё в Глэйде сумел доказать и показать на деле, что с его домыслами и выводами стоит считаться. Пойдёшь за ним — обязательно выберешься. И Ньют, и вся их группа двигалась следом за сызнова выбранным лидером, удирая от опасности, раньше казавшейся им благом.
Томас... Томми был рядом. Пока ещё тайны ПОРОКа не были раскрыты, пока у них ещё было время — нещадно пожранное распорядком дня и постоянным наблюдением со стороны сотрудников — Ньют позволял себе встретиться с внимательным взглядом карих глаз, позволял придвинуться чуть ближе за обеденным столом, чтобы касаться бедра через несколько слоёв ткани. Позволял себе затащить Томми за руку в кладовую, пока остальные спешат на очередной завтрак-обед-ужин-душ-отбой. По-настоящему наедине им не позволяли надолго оставаться, — никто бы не удивился, встреть он в коридоре жука-стукача — и Ньюту порой не хватало обычного глэйдерского вечера у дышащего в затылок костра с банкой бурды, набадяженной Галли и бесконечно отданным им двоим времени. Жаль, что тогда они ещё не знали, что скоро идиллии настанет конец, и рассчитывать на "повторим как-нибудь" не придётся.
Ньют не испытывал никаких негативных чувств к Терезе — не считая недоверия, — но не мог отделаться от тупой обиды, потому что всё началось с её появления. Шанки ещё в день появления Томми хмурили брови: где-то мы его уже видели, что-то с ним не так, он нам принесёт несчастья. И Ньют честно пытался понять природу их подозрений. Лицо Томми и впрямь казалось ему знакомым, но он и подумать не мог, будто их Томас был как-то связан с ПОРОКом. Все изменения в их жизни Ньют связывал только с Терезой. Ну правда, появился не внушающий особого доверия мальчик, да и шут с ним, а вот девочка в их мужском "королевстве" — это уже проблемка посущественнее. Потом начало твориться что-то вообще не объяснимое. Не каждый день над их головами гасло солнце, а Ворота — единственная ночная защита — оставались открытыми на ночь. Тут уж не до посиделок у костра.
И теперь Ньюту было мало таких встреч, мыканий по углам и постоянные вздрагивания, когда за прикрытой дверью кладовой разносились чьи-то торопливые шаги. Каждый шанк — да и хряски наверняка, не утратив ещё способности мыслить здраво — жалел, что родился в такое время. Что оказался стебанутым подопытным, из которого пытаются вытянуть "секрет" иммунитета.
Ньют тоже хотел быть обычным подростком. Может быть, каким-нибудь школьником, запирающим в шкафчик учебники, сидящим где-то за последней партой, а после школы остающимся погонять с друзьями в мяч. Встретить Томми, иметь возможность поторчать в кафе, чтобы после звонка родителей — "Мы к тёте Маргарет, будем поздно" — затащить к себе домой, а там и какой-нибудь хреново снятый боевик с гривер пойми откуда взявшейся не к месту любовной линией, поцелуй почти одновременно с героями, первый неловкий раз... Представления о том, какой была нормальная жизнь подростков в мире до Вспышки у Ньюта были мягко говоря вдоль и поперёк разорваны провалами в памяти — хотя, кто знает, откуда у него вообще были такие представления о жизни; Вспышка ведь появилась раньше, чем все они, шанки, успели родиться?
Да, Ньюту хотелось обычной жизни для каждого глэйдера, прошедшего с ним и огонь и воду. Больше всего — для Томаса, который непременно должен был оказаться в этом, другом, мире его знакомым. И, о гривер, нет, Ньют не тёк, как какая-то баба, при виде шанка, не мечтал днями и ночами напролёт о какой-то неземной любви в обычных американских реалиях, он просто хотел иметь больше времени для них, потому что в нынешнем положении его катастрофически не хватало.
Томми был последним парнем, доставленным в Глэйд, но Ньюту порой казалось, что только он сумел привязать к себе заместителя лидера за все эти два с половиной года. Ньют считался со мнением Томаса, старался убеждать других прислушиваться к его словам. Да он даже с Галли препирался, когда тот попытался было после ночи, когда глэйдеры уже и не чаяли увидеть живыми ни Томми, ни Минхо, ни, тем более, Алби, добиться самого сурового наказания для своего неприятеля. Да, Ньют пошёл на уступки. Но выбил место Бегуна для Томаса, заслужив пару колких замечаний от куратора строителей. Лучшим другом Ньюта был общепризнанный лидер Алби. Но только за Томасом Ньют готов был идти на самые идиотские поступки, на деле не раз спасавшие жизни глэйдерам.

Некоторые вещи никогда не меняются. Нервы Ньюта, стоило глэйдерам обрести некое подобие дома-лагеря, при любом намёке на опасность, начинали сдавать. Он не хотел верить, что всё не закончилось, что их путь продолжается. Но всё равно пошёл за Томми, потому что Томми прав, и только он сможет их всех спасти. Слишком много для одного шанка, ещё совсем ребёнка, лишённого нормальной жизни, но, Томми, нужно продержаться ещё немного. Ньют был готов подставить своё плечо. Молчал (даже о хромой ноге, болезненно утопающей в песках, но несравнимо с болью утраты), потому что Томасу нужно было привыкнуть к смерти Уинстона — и это в то время, как ещё не зажили раны, нанесённые смертью Чака, — проводил разговоры, когда того требовала ситуация. Вдыхал в Томми осознание, что без его решимости и вечно ищущей неприятности задницы им не спастись. Держись, Томми.
И, конечно, всё не могло не пойти не по плану. Причём, как-то разом: появились Хорхе и Бренда, подвесив их кверху ногами, а после этого единая группа шанков распалась. Естественно, — это же как закон подлости — именно Томми (с Брендой!) пропал. Им без своего предводителя некуда, им без него только пропадать в этих городах, кишащих хрясками-разной-степени-кондиции. Разом на Ньюта навалилось и осознание, что, вот так выглядят эти шизики, и опасение, нет, настоящее всё растущее беспокойство за их Лидера. Пусть ПОРОК и обозначил лидером Минхо.
Ньют не представлял, что происходило сейчас с Томми. Не знал, увидятся ли они ещё хоть раз. Но шёл за Хорхе и Минхо, всё ещё с неприязнью поглядывавших друг на друга, с таким видом, будто заранее договорился с Томасом о месте и времени их встречи.

Вспышка. Рёв. Испещрённое язвами и гноем лицо. Лишённые всякого смысла глаза. Желание разорвать, растерзать, сожрать, написанное на лице. Ньют кинулся на Томми, но стоило тому моргнуть, в мгновение исчез, будто его и не было.

Вспышка (горькая ирония). Холодная и призрачно лёгкая рука легла на плечо Томми, вразрез с оглушающими басами мягко развернувшая пропавшего Лидера к себе. Ньют подался ближе, словно они не разделились много часов назад, словно всё это время были вместе, и он тоже пил тот ядовито-зелёный наркотик на входе вместо вип-карточки, открывающей проход в любые закоулки почти заброшенного города. Словно всё это время он, а не Бренда, проходил вместе с Томми осознание одиночества в незнакомой местности, словно он был рядом.
— Томми, — звуковой вибрацией прошлось по ушной раковине Томаса — Ньют держал шанка за плечи, как будто закрывал от всего этого сброда пропащих тусовщиков, защищая на расстоянии.
Потому что Ньюта быть здесь не могло.
Но он был.

Отредактировано Newt (24-05-2018 11:03:06)

За глэйдерами вечно кто-то гнался. Так было в Лабиринте. Так было в штабе ПОРОКа. Так было поныне, когда шанки спасались, пытаясь выбраться из эксперимента, в который их втянул не иначе, как кто-то свыше. Если только этот кто-то вообще существовал, потому что если представить, что всё происходящее на Земле — дело возвысившегося над людьми Нечто, то у него уж очень извращённая фантазия или кланковое чувство юмора. Вряд ли в современном мире остался хоть кто-то, кто верил в кого-то там на небесах, правящего судьбами. В мире, где ты вечно должен убегать — либо от ополоумевших экспериментаторов, либо от сожравшей большую часть земного шара болезни — времени на веру не находится. Но бежать не всегда приходилось от чего-то физического, зримого. Сложнее всего было убежать от самих себя.
Ньют полагал, что многие шанки вовсю примеряли на себя личину хрясков. Боялись первых проявлений болезни. Даже солнечные вспышки, на самом деле, не так пугали, как все эти люди, потерявшие всяческий человеческий облик. Все хотели жить, и все безоговорочно шли за Томасом, который однажды вывел их из Лабиринта. Значит, теперь он снова должен был вывести их, помочь убежать от опасности. И это такая ответственность, которой Ньют, даже будучи в Глэйде Заместителем, всегда старался избегать. Ничего никому Томми не был должен. Но брал на себя это бремя, как будто у него на лбу начертано спасти всякого, кому потребуется помощь. Только татуировка лидера была у Минхо. Только даже Минхо понимал, что татуировки — пустые планы ПОРОКа. Не всегда понятные, но всегда во вред.
Когда ребята разделились, Ньют не находил себе места. Тяжело не понимать, что происходит на данный момент с человеком, ведшим за собой целый отряд из подростков. Ещё тяжелее — если потерявшийся шанк давно стал больше, чем просто товарищем или другом. Ответственность, которую так терпеливо и с такой стойкостью нёс на себе Томас, упала на других. Ньют покорно продолжал подбадривать мальчишек, как будто это самому ему помогало убегать от плохих мыслей. На самом деле, нет, не помогало. Он видел хрясков, бродивших неподалёку, тех, что на последних стадиях, почему-то понимал, что это его будущее, что не за горами, приветливо машет рукой и подзывает к себе. И не представлял, как двое — всего лишь паренёк и девчонка — выберутся. Как все они снова встретятся, когда вокруг сплошные пески, да без единого ориентира. Ньюту приходилось брать себя в руки, чтобы идти дальше. Он запрещал себе даже допускать мысли, будто на этом их пути разошлись навсегда.
Томми не хватало. Если Ньют и был Клеем — это не значило, что ему самому не требовалось никакой поддержки. Нет, Томас если и подбадривал, то сразу всех. Если и говорил, что выберутся, то сразу всем. Ньюту этого хватало с лихвой. И вот теперь, когда они остались сами по себе, наедине с пустыней, через которую шагать и шагать, надеясь по дороге пересечься с потерянными шанками, Ньют начинал понимать, что без Томми тяжко не только потому, что теперь ему не с кем искать укромные местечки и помогать справиться с напряжением. Важно было не то, что именно они делали, важно то, что делали они это вместе. А запирались ли они в кладовой или оставались подольше у костра, бежали ли от опасности — никакой разницы не было.

В помещение, покосившееся, старое и ветхое — сколько ему? годы? десяти- или столетия? — оно вмещало в себя так мало света, что впервые попавшему в него человеку порой было трудно сориентироваться. Найти нужное лицо среди всех этих поеденных болезнью рож. Сюда заходил всякий сброд: потерявшие крохи надежды хряски, пока ещё не заражённые люди, всегда знающие, что новый день может принести с собой первые симптомы. Здесь никого не волновало, с кем, когда, почему. Здесь наркотик тёк по венам и стирал любые рамки, способные удержать от безрассудства. Здесь не существовало понятий "правильно" и "нет". Здесь можно было забыть, кто ты, зачем пришёл, куда направлялся. Почему оказался тут, в этом оглушительном музыкальном безумии, где вокруг — одни глаза с лихорадочным блеском расширенных от адреналина и текущей по венам ядовитой жидкости зрачков. Если бы Ньют сюда попал, да ещё и вместе с шанками — наверняка попытался бы вывести их наружу, не дать поддаться всеобщему разрушающему веселью. Ньют был благоразумен, и не стал бы распыляться безопасностью друзей.
Тогда почему, стоя здесь, посреди всего этого сброда, не брал Томми за руку, не вёл за дверь, потому что здесь нет нужного человека. Здесь нет их, глэйдеров и Хорхе. Почему, понимая состояние Томаса, не приводил в чувство, когда стоило бы треснуть по щеке и встряхнуть за эти самые плечи? Ньют вёл себя странно, и если бы их названный лидер мог хотя бы немного пораскинуть мозгами, он бы не повёлся на дымную галлюцинацию, настолько же реальную, насколько и опасную. Ведь им, всего лишь крысам подопытным, нельзя было терять бдительность ни на секунду. Опасность таилась за каждым углом: в лице ПОРОКовых прихвостней, в лице хрясков, разгуливающих по улицам. В лице вон такого парня, вжавшего в стену девушку, у которой чёрные стрелки шире линии стринг, да с рук кожа свисает лохмотьями. В лице Ньюта. Ненастоящего. Нереального. Томми, это всего лишь игра твоего больного воображения. Проверься, не стал ли ты одним из них, из гостей ночного гнилого клуба. И где только успел подцепить, ведь это Бренду цапнули, ведь это ей нужна твоя помощь.
— Я так ждал тебя, Томми, — во сне, наяву. Там, далеко, где шанки спешили на помощь, ища пропавших друзей. Здесь, где криками пёстрой толпы можно было сносить стены. Ньют ждал Томми везде, и Томасу нужно было только очнуться, чтобы найти по-настоящему. Чтобы его касались не бесплотные руки, такие реальные в наркотическом безумии; чтобы он целовал не прохладные губы, касающиеся лёгким душным сквозняком. Томми бы боролся за настоящее — не за грёзы. А этому Ньюту плевать, он уже загнал в ловушку одного глупого шанка, сомкнул пальцы на плечах, чтобы саму только мысль о побеге вытрясти из простого парнишки с синдромом героя. — Так хотел, чтобы ты меня нашёл... не уходи только, никогда, никуда не уходи.
Зазывая, прося, умоляя не бросать снова. Не бежать за Брендой. Не бежать за Терезой. Не оставлять в одиночку бороться со Вспышкой, которая наверняка ещё подпалит Ньюту мозг. Ещё секунду назад Ньют — хряск, сейчас же — тот, старый добрый шанк из Глэйда, разве что одежду старую забрали ещё в ПОРОКе. Разве что забрали все тревоги, и сейчас осталось только то жарко пламенное желание, которое веет тем костром, тем первым разом, когда ещё только пробуешь на вкус, когда изучаешь, и так лениво и безопасно, потому что вокруг плиты стен, замкнувшихся на ночь и отрезавших их от гриверов ради ещё одного бесконечно живого мгновения. Ньют показал, каким он может стать, каким он будет без Томми, который был не рядом, так далеко, что не достать. Ньют попросил — безмолвно, но навязчиво — остаться на этой похоронной вечеринке, чтобы плохого не произошло. Чтобы видения не стали явью. Ньют был тем самым ведением, но сейчас настолько ярким, что легко можно спутать с оригиналом. И он искусно запутывал Томаса в нежелании отпускать.
Пальцы переместились с плеч на грудь, лаская прямиком сквозь одежду, проводя незримые линии, выжигающие с кожи грани реального и не существующего. Ньют дотрагивался с лёгким нажимом, будоража разум и вызывая мурашки на коже. Сегодня он точно знал, как будет правильно. Сегодня у него не было права на ошибку. Он в самые губы выпалил, в мозг вдохнул, пустил по венам:
— Это не сон, Томми, это наша с тобой реальность, — их долгая реальность до первого удара ошизевшего хряска, до потасовки, где случайной жертве не выбраться живой. В этом мире, вне Лабиринта, свои законы, и, может, Томми просто устал вечно кого-то спасать, вечно быть спасательным кругом в топком болоте таких же вечных проблем. Может, это его подсознание, питающееся от данного на входе наркотика, просит передышки, да чтобы на всю оставшуюся короткую жизнь. Может, это не Ньют пытается помешать ему выбраться на волю, может, это он сам нашёл себя здесь, внутри пропахшего едким дымом и спиртовых настоек помещении. Ах, как здесь пахнет, напоминает ведь о том костре, о питье, когда-то удачно сымпровизированном Галли?
Ньют целовал настойчиво, не давая ни секунды, чтобы подумать. Нельзя допустить, чтобы Томми осознал, в каком он положении, кто перед ним. Нельзя, чтобы задался вопросом: куда подевалась Бренда? Нельзя ему искать того, другого, реального Ньюта. Ведь здесь ничуть не хуже, здесь всегда можно оторваться, забыть о каких-то мировых проблемах. Здесь не существует завтра, о котором нужно думать, здесь не существует глэйдеров, пошедших за ним, командиром Томасом, пообещавшим спасение. Ведь Томас не спас Уинстона, так зачем ему видеть будущие потери?
Ньют целовал жарко. Этот сон не имел права заканчиваться и забирать у его Томми момент, за который он и так выменяет всё то, ради чего бежал от ПОРОКа. Этот и только этот Ньют был настоящим Клеем, способным держать Томаса в таком опасном месте настолько долго, насколько это вообще возможно. Чтобы ничто и никто не спасло мир от катастрофы, уничтожающей Землю. Человечеству это не нужно. Человечество давно отмотало свой срок на этой Земле. Пора на отдых.
— Останься со мной, Томми, прошу, — задыхаясь в поцелуе, и душным воздухом в губы. — Пообещай остаться...
Здесь давно не существовало никого, кроме них. Музыка не заглушала самый тихий шёпот, хряски и ещё здоровые люди будто знали, что подходить нельзя, и общая толкучка их двоих не касалась. Никто не трогал, никто не звал. Не было даже Бренды. Только они вдвоём. Томасу нужно лишь променять всё ради призрачного:
—... навечно.

Они всё шли и шли. Надеясь выбраться из бесконечной пустыни, не столкнуться с хрясками, просто выжить. Надеялись они буквально на всё. Встретить потерявшихся в пути Томаса и Бренду — тоже. Хорхе верил, что Бренда-то уж точно не пропадёт. Шанки верили в Томми. Ньют тоже верил. Ведь не мог погибнуть тот, кто выжил в Лабиринте, кто однажды повёл за собой остальных и вывел оттуда, откуда, казалось бы, выхода вовсе нет. Томми был негласным лидером. Томми им и оставался. Ему всего лишь нужно было добраться до своих, и всё вернётся на круги своя.
Исчезновение Томаса сказывалось на ребятах хуже, чем смерть Уинстона, а ведь тот умер прямо на их глазах, умоляя о смерти, прося закончить мучения и не дать превратиться в то животное, которым рано или поздно становился каждый заражённый. Только не Уинстон, а Томми стал для шанков негласным символом спасения и надежды на нормальную жизнь подальше от ПОРОКа и его стебанутых экспериментов над детьми. Может, глэйдеры и не имели права взваливать на Томми такую ответственность, но кто, если не он, повёл бы всех за собой? Да, был Минхо. Но это не Минхо дал всем по ментальному подзатыльнику, когда они боялись подойти к Воротам, и отправил на свободу.
Хромая нога мешала. Ньют постоянно проваливался в пески и чувствовал старую тупую боль, напоминавшую ему о давней ошибке. Если бы тогда получилось — его бы здесь не было. Он бы не узнал, что творится за каменными стенами Глэйда, он бы не узнал Томаса. И не тащил бы себя дальше, потому что всем вместе преодолевать трудности гораздо легче. Всем вместе. Не без Томми. Томми нужно было найти.
Только почему постоянно казалось, будто Ньют, вроде бы плетущийся вместе с группой, находился совсем в другом месте? Почему казалось, будто его сознание раскалывается надвое, и в глазах всё так плывёт и двоится, меняя вспышками картину происходящего? Ньют шёл, нет, он стоял вплотную к их Томасу, к Томми, шептал ему в лицо, молил остаться... где? Там было темно, там постоянно в глаза били отвратительно яркие лучи света. Дыры в стенах? Какие-то лазеры, взявшиеся неизвестно откуда? Что это за место? Он понятия не имел. Он шёл вперёд, давя в себе нехорошее предчувствие и втайне надеясь, что это всего лишь его воображение, подпитывавшееся от страха за лидера (за самого дорогого шанка среди глэйдеров-друзей), а не реальность. Не первое проявление Вспышки, которой Ньют боялся ничуть не меньше, чем известия о том, что Томас не выжил, оторвавшись от их группы и попав в лапы к хряскам. А ещё Ньют молчал до последнего, никому не рассказывая о странных видениях, чтобы не сеять панику среди ребят, и без того находящихся в напряжении из-за сложившейся ситуации.

[float=left][/float]Перед глазами — темнота помещения. Редкие всполохи света — кто-то зажёг огонь и громко рассмеялся. Почти неслышно в сплошном гомоне находящихся под кайфом шизов, бегущих от болезни, от страха, от самих себя. А что им остаётся, когда мозг давным давно подъеден Вспышкой, и никакой волшебной вакцины от этого нет? Никто так и не придумал лекарства от смерти. ПОРОК с его идеалистическими планами на подростков, давным давно никем не воспринимается всерьёз. Да горел бы он синим пламенем, всяко лучше, чем зазря растрачивать надежду на лучшее и ждать в безызвестности хоть какого-то прогресса. Землю уже не спасти. Человечеству уже не помочь.
Кому как ни Ньюту это знать? Вот же он — секунду назад покрытый струпьями и гноем, уже сейчас — снова нормальный парень с такой нежностью во взгляде, в любой момент способной смениться на лютую ненависть и желание задушить. Что это, Томми, дурман странного терпкого напитка? Твоё личное желание даже сейчас видеть перед собой не Бренду, которой одного твоего вздоха в свою сторону будет достаточно; не Терезу, по которой, как думали шанки, ты действительно вздыхал? Почему вместо них перед тобой стоит хромоногий заместитель лидера, неспособный позаботиться о самом себе, зато самоотверженно кидающийся на помощь другим? Ах да, он ведь Клей. Наречённый ПОРОКом. Хочешь, чтобы он и тебя склеил воедино? Помог выбраться или остаться здесь, главное, дыры внутри все залатать, пробитые вечной заботой о других и невозможностью затеряться среди этого сброда, потому что ты нужен, и тебя все ждут?
Ньют просил остаться, будто новая разлука — его самый страшный кошмар. Вытягивал из Томаса обещание никуда не уходить, навечно застрять между толкающихся туш. Чтобы подцепить что-то вместе, чтобы — как в Глэйде — распить на двоих, чтобы под столпы огня всю ночь, до самого утра, когда остальные давно разойдутся спать. Расходятся ли здесь вообще? Наступает ли в этом подобии клуба ночь, утро, день? Сквозь тонкие стены и не понять, что там на дворе, не разобрать, почему никто не устаёт и, закидывая в глотку ядовито зелёную дрянь продолжает трястись под оглушающий ритм.
Идеальное место, чтобы бесследно сгинуть.
Ньют с каждой секундой всё реальнее. Видит ли его толпа? Видит ли та, которой предназначено было стать лишней, ненужной? Ньют почти осязаем для каждого. Это сила веры Томаса? Это всего лишь влияние наркотика, способного свести с ума? Что это? Что Он такое? Такому Ньюту наплевать на жизнь Томми, будем честны. Главное — оставить Томаса здесь, не дать уйти. Не дать вернуться в мир, полный боли, страданий и постоянного страха не только за свою жизнь, но и за десятки чужих. Томас устал. Томасу нужно отдохнуть, избавиться от того, что его тяготит. И разве не Ньют должен ему в этом помочь? Разве не его Томми хотел видеть, когда наркотик заставлял его забыть о мире вне стен этого покосившегося и чудом устоявшего в песках и камне здания?
Сзади — голос. Ньют слышит его, так хорошо и отчётливо. Будто из памяти Томаса черпает всю информацию о Бренде, но не оборачивается к ней. Он знает, кто сейчас важнее для их лидера. Кого он не променяет на реальную Бренду, кого послушает, за кем пойдёт. Теперь Ньют — ориентир. С ним ни ПОРОК не страшен, ни доводы Бренды не важны. Ньют это знает, Ньют этим пользуется. Он льнёт к Томми, когда тот обнимает за плечи, заставляя прижаться к себе и ни за что не потеряться. Как у настоящего, у этого Ньюта бьётся сердце в груди, и Томас это чувствует. Они слились в одно целое, и оба знают, что каждый из них ощущает в этот момент. Клей, связующее, сейчас застывает, не даёт Бренде пробраться ближе, и теперь выступает в роли панциря, через который ей не пробиться.
Томас не даёт ей и шанса. Кричит, не терпя её попыток вмешаться, не предупреждает — угрожает. Подойди, и тебе не жить. Ты здесь лишняя, Бренда, со своими чувствами, со своим желанием помочь и вытащить. Пусть тебя одну найдёт Хорхе, пусть все глэйдеры считают, что их лидер мёртв. Пусть больше не ищут.
Пусть Томми больше не ищет настоящий Ньют, тот, которому он нужен гораздо больше, чем всего лишь проекции желанного.
Пусть Бренда уже уйдёт, одна, без того, к кому прикипела всем сердцем за одну короткую вылазку, потому что не ей предназначено дыхание в губы, не ей предназначен нежный взгляд глаза в глаза. И уж никак не ей предназначен поцелуй, в который Ньют вкладывает всю нежность, на которую способна галлюцинация, созданная усталостью и принятым на входе. Эта галлюцинация всегда знает, что нужно Томми, чего он ждёт, чего ему требуется именно в этот момент, и она даёт это, чтобы только в голову Томаса, которая обязательно прояснится немного позже, не пришло осознание.
— Только ты и я. Здесь. Навсегда, — Ньют шепчет это, ладонями растирая грудь под тканью кофты, лихорадочно сжимая её в ладонях. Снова заглядывает в глаза, чтобы лишний раз прочесть в них: "Да, я готов остаться". Это главное, этого требует усталость Томаса, его внутреннее нежелание помогать своим друзьям. Почему бы им не справиться самим? Почему он и только он всегда должен нести на себе самое тяжкое бремя, если не он ответственен за всё, что с глэйдерами произошло за эти более чем два года, проведённые внутри Лабиринта? Почему на него возложена ответственность, которую на себя должен взять ПОРОК?
Отдыхай, Томми, оставайся здесь, бери от Ньюта-наркотика-галлюцинации всё, что тебе принадлежит по праву, только не нужно больше этого слепого самопожертвования. Ты не обязан вести за собой остальных, слушая нытьё и сыплющиеся сквозь пальцы крохи веры. Ты никому ничего не должен.
— Мы останемся здесь до последнего, — и не понять, вопрос ли это, утверждение. До последнего? Когда оно наступит? Когда взбесившийся хряск схватит нож и всадит в печень? Когда Томми, стоит только Ньюту начать исчезать, не потребует смертельной дозы, поддерживающей в нём веру в реальность происходящего? Когда кто-то не решит избавиться от всей этой кучи гнилья, наполнившей клуб, чтобы искоренить заразу? И плевать, что Томас — не один из них. — Ты один из нас.
Шепчет Ньют прямо в губы, причисляя себя к этим слетевшим с катушек шизоидам, причисляя к ним Томаса. Ньюта начинает кидать из крайности в крайность, и на секунду он будто бы снова покрывается линиями чёрно-фиолетовых вен. И снова обычный шанк, забытый у того костра первой ночи. Этот Ньют — сплошная метаморфоза, которая давным давно могла принять вид Терезы, но оставалась тем, кого Томми хотел видеть перед собой больше всего.
Укус за губу — и что же, Томми? Теперь ты тоже станешь хряском? Почему же твоя губа не кровоточит? Томас, ты запутался, То-ома-ас. Каждое прикосновение чувствовалось на коже, но в то же время — будто проходило сквозь. Каждая царапинка ногтем или прикосновение зубов к разгорячённой коже не оставляли за собой ни следа. Сводит с ума, правда? Томми, а может, ты тоже давным давно заражён?
[float=right][/float]
Ньют потерял счёт времени. Сколько они уже рыщут по округе? Ни Томми, ни Бренда не оставляли за собой следов, будто вовсе исчезли с лица Земли. И, что больше всего сбивало с толку, — видения, которые становились всё более отчётливыми и всё менее безобидными. Что же с тобой происходит, Томми? Во что ты вляпался?
— Я знаю, где они могут быть.
Ньют выдернул ногу из песка, прикусив губу, и резко обернулся в сторону Хорхе, на краю сознания отметив, что на того уставилась вся группа.