Это был сильный ход. Императорский. Сокрушительный. Ожидал ли хоть кто-нибудь, что цепной пес двух императриц, порой настолько преданный, что даже смешной, вдруг восстанет против них обеих и сделает все так, как считает нужным? Он не выбрал ни одну из женщин Колдуин, когда-либо сидевших на троне – должно быть, время Колдуинов прошло. Ему пора было пройти. Все те, кто поставили на него все, что имели, верили в него, надеялись на него, и в то же время те, кто противостоял ему и пытался остановить, и тоже отдавал для этого все силы – он поразил их всех одним-единственным ударом. И этим ударом стало его правление. На трон империи наконец-то взошел мужчина. Императрица мертва – да здравствует император! Император Корво Черный. Любовник обожаемой народом Джессамины Колдуин, отец ее дочери Эмили Колдуин и враг ее сестры Далилы Колдуин. Неразрывно связанный со всей их семье так крепко, словно они все вросли друг в друга, пустив корни.
Ему давно стоило это сделать.
Все, что ей осталось – это не-жизнь в Сердце. Может быть, для того Чужой и дал ей однажды свою метку – чтобы натравливать на нее тех, кто нравился ему больше, чтобы развлечь их и стряхнуть с них пыль? Чтобы она всегда терпела поражение? Черноглазый ублюдок.
И все же тот момент, когда Корво занял пустующий трон и провозгласил себя императором, стал моментом ее триумфа. Где-то там, глубоко в Бездне, то немногое, что осталось от нее, дико взвыло от восторга, а Сердце затрепетало с такой силой, как будто его того и гляди разорвет от нахлынувших чувств. Да! Вот он – настоящий правитель. Лишенный сентиментальности и способный на необходимую жестокость – и даже чуть больше. Такому не стыдно проиграть. Если уж ее сил и ума оказалось недостаточно, чтобы удержать власть в своих руках, если она слишком заигралась с ним, то по крайней мере она снова могла гордиться тем, кто нанес ей поражение. Ей нечего стыдиться. Он был тем, кого заслужила империя. Больше никаких сантиментов и излишней мягкости. Империи нужна твердая рука, и вот она – окровавленная, сильная, огрубевшая от чужих смертей, сжимающая меч рука Корво Аттано. Ее всегда восхищала сила, используемая с умом. И пусть злость и горечь поражения никогда не пройдут, они притихли, когда Далила ощутила эти властные руки, сжимающие Сердце и требующие ответов. Она даст ему ответы. Она поможет ему удержать свой трон, потому что он должен остаться – если он, конечно, будет достаточно мудр, чтобы прислушиваться к ней. Она даст ему все, что может, все, что в ее силах дать ему, она разложит перед ним чужие судьбы, мысли и желания, как карты, распутает все кровавые линии, связывающие окружающих их людей и тянущиеся к трону, на котором сидел Корво. Она сделает все, но не потому что Сердце должно отвечать на вопросы, ведь и отвечать можно по-разному.
Как хорошо, что Джессамина мертва и не увидит того, что сделал ее любовник, когда у него появилась возможность взять власть в свои руки. Джессамина никогда этого не понимала и не поймет. И, выражаясь фигурально, это разбило бы ей сердце. Какая ирония.
Она чувствует его руку, и мерный перестук Сердца чуть усиливается, отвечая на прикосновение: она тянется к нему, она желает слышать его голос и отвечать ему.
– Корво, – он радовал ее, как только может радовать враг, павший так низко с точки зрения той морали, которую он когда-то защищал. Ставший таким похожим на нее. Показавший свою силу и готовый приносить жертвы ради власти. – Людям нравится говорить, что жизнь – это борьба. Что это война. Но тебя на ней убили. Если бы я могла наблюдать за процессом разрушения с самого начала – это должно было быть так захватывающе. Прежде ты был целостным и нерушимым, но смерть нашей дорогой Джессамины стала той трещиной, из-за которой рухнуло все. Она сломала тебя, мой император. Прежде ты был тем, кого она хотела видеть рядом, но теперь, – пауза, и где-то там, в Бездне, Далила усмехается, или по крайней мере где-то в ней поселилось чувство, будто она усмехалась, – ты – это то, от чего она всегда мечтала оградить Империю. Но ты знаешь это и сам. Ну же, мой император, говори со мной, здесь так одиноко – в этом пристанище из чужой мертвой плоти, – еще одна пауза. – Как ты, Корво? Ты же не повернешь назад, не отступишься?
Нет, не отступится. Не надо быть заключенной в Сердце и знать все, чтобы понимать это. Но она хочет, чтобы он ответил ей.

Отредактировано Delilah Copperspoon (07-12-2016 01:27:42)

Джессамина лучше подходила на роль отстраненного советчика, чей голос – это всего лишь слова, иногда пресекаемые паузами, молчанием, если говорить о чем-то становится слишком сложно. Далила знает, что говорила ее младшая сестра, будучи заключенной здесь. Сама она – не очень хороший советчик. Она темпераментна, эгоистична и говорит о том, о чем хочет говорить, даже если ее не хотят слышать или спрашивают о другом. Ей невозможно приказать, невозможно вытянуть из нее слова, да и заставить замолчать – возможно ли? У Джессамины был прохладный голос. Далила – нет, Далила оживает с каждой секундой, стоит только руке Корво сжать ее тюрьму и заставить ее очнуться от полусна, в котором она находится. Она куда более живая, она все еще помнит, как говорить так, чтобы слова сочились ядом, чтобы звучали насмешливо, и – по крайней мере, пока – она не собирается это забывать.
И пока ее император думает о войне – а она везде, и если бы Далила могла дышать, она бы, пожалуй, учуяла ее запах – она думает о нем и его мыслях. Кровь, железо и гарь. Что бы о ней ни говорили, а она никогда не любила ни то, ни другое, ни третье. Она всегда несла за собой аромат цветов, ту свежесть, которой нет в Дануолле – и, быть может, легкий аромат разложения от ее собачек. И запах свежей земли, смешивающийся с запахом красок. Но запах войны – нет, она никогда не желала войны. Как жаль, что все так вышло.
Сердце издало легкий сухой смешок, сравнимый, пожалуй, с шелестом сухой травы и листьев. Не так-то просто проявлять эмоции в этой тюрьме, но она и сейчас не собиралась сдаваться.
– Глупый серконец, – она представляет себе, что ее слова звучат почти ласково, но сделать так гораздо сложнее, чем просто представить. – Я обычно не разбрасываюсь такими словами. Я – чудовище. Так говорят… – пауза, и Далила не без горечи поправляет саму себя: – Говорили. Ты меня победил. Но, возможно, ты слишком долго сражался с чудовищами, и сам уподобился им… кто знает. Если так… Каково это – быть на другой стороне?
Он страдает, ее дорогой император. Страдает от мук совести, от воспоминаний, от роя мыслей – все это разрывает его на части, оставляя ничтожную малость от того, что когда-то представлял из себя лорд-защитник. Он притупил все то, что его гложет, научился не обращать внимания на укусы, но это не значит, что боль окончательно утихла. Он еще не окончательно опустошил себя. И она не знает, стоит ли помогать ему в этом.
– Хорошо, – удовлетворенно произносит она, и как жаль, что все эти слова, которые рождаются в ее разуме, исторгаются из Сердца, а не слетают с ее губ. – Чисто теоретически – всегда можно скрыться так, чтобы тебя не нашли. Ведь никто больше не видел нашего с тобой общего знакомого? Убийца моей младшей сестры скрылся – ищи не ищи. Остались только плохо написанные книги. А у тебя к тому же есть я. Так что если вдруг надумаешь сбежать – не забудь меня. Вдвоем не так скучно.
Она смеется над ним, хотя заставить Сердце смеяться – почти невозможно, слишком плохо оно приспособлено для такой яркой и артистичной натуры, как Далила. Нет, ее император не сбежит, если только не случится что-то… сейчас она даже не может представить, что.
– Чужого и так сложно назвать помощником. Он капризный черноглазый мальчик и не смог помочь даже самому себе, когда я ухватила серьезный кусок его пирога. Я… – голос ведьмы прерывается. – Для этого не нужны посредники. Думаю, он все еще испытывает к тебе определенный интерес, победитель чудовищ.
И все же слова Корво отдаются глухой болью – передать привет, надо же. Проклятый серконец порой ведет себя невыносимо. Она утихает на несколько секунд, и все же преодолеть искушение говорить, когда есть такая возможность, когда ее слушают, когда ей отвечают, невозможно.
– Не бойся, Корво, – его имя она выводит с нежностью. Ее дорогой враг, упавший ниже, чем она сама – разве можно его не любить? – Пока я с тобой, гильотина тебе не грозит. Я слышу все их мысли и не дам им навредить моему императору. Я рядом, Корво.

Отредактировано Delilah Copperspoon (14-12-2016 00:26:24)

– Можно, Корво, – тихим, терпеливым и ласковым голосом, как доктор у постели пациента, ответила она, жалея, что у нее есть лишь чужое сердце – а не лицо, не тело, чтобы выразить всю гамму своих чувств. Одного голоса так мало. – Можно. Ты всю свою жизнь проливал кровь ради… чего-нибудь. Ради цели. Ради какого-то абстрактного блага. Ради меньшего зла. Ради твоей возлюбленной императрицы. Ради твоей дорогой дочери, которая в конечном счете закончила, – сухая усмешка, – так. Статуей у твоего трона. Ты все и всегда делал ради чего-то. А теперь ты делаешь это ради себя, Ваше Величество. Здоровый эгоизм всегда считали чем-то… с моей стороны. А оголтелый альтруизм, отличавший твои приключения – это показатель благородства, и кому какая тогда разница, сколько крови прольется? Ради благой цели…
Еще одна сухая усмешка вырвалась из глубины Сердца, прежде чем она затихла, иногда вздрагивая в его руках, хотя этому органу нечего и незачем было качать. У него теплые руки. Ее собственные руки всегда были холодными: говорят, так бывает после долгих лет тяжелой работы. После возвращения из Бездны они и вовсе все время мерзли. А у Корво Аттано руки такие, какие видит в своих мечтах любая женщина: такие руки, которые могут и обнять, и защитить. Как жаль, что они сжимают ее лишь теперь, запертую в сердце ее сестры. Ее сестры, которую он любил и продолжает любить.
Ей удалось рассмеяться. Потому что это и правда было смешно. Она была мертва, но еще способна оценить подобные… глупости.
– Ты говоришь, как маленький обиженный ребенок. И разве вы с Даудом не похожи… в мелочах? Штрих там, акцент здесь…
Впору зло, ядовито рассмеяться, но это не потребуется. Более того: этого будет слишком много. Вот уж правду говорят, что все мужчины до самой старости остаются мальчишками – правда, Далила рассматривала это немного иначе. Кто же знал, что все настолько запущенно? Ей нравился Дауд. Пожалуй, не разведи их Чужой по разные стороны, чтобы посмотреть, что будет, если в очередной раз стравить двух своих меченных, все было бы иначе. Старый убийца мог бы принадлежать ей. Но сейчас все это уже не имеет значения.
– Мне больше нечего бояться, Корво. Что ты сделаешь со мной? В худшем случае меня ждет тишина и мнимое забвение, если ты не захочешь больше со мной разговаривать, – она сделала паузу, и заговорила с вкрадчивыми, почти самодовольными интонациями: – Но рано или поздно ты все равно вернешься ко мне: как это ни иронично, но ближе меня у тебя теперь никого нет.
Все или мертвы, или… Вот она – ее племянница. Далила не видит, но помнит и знает, где находится статуя милой молодой Эмили. С ней новому императору поговорить тоже не удастся. Он, конечно, может разводить скучные монологи, но ответить ему – и понять его – сможет теперь только она.
Она хочет ответить, но не успевает, и Сердце на несколько секунд замирает, как будто вслушиваясь в его слова с пристальным вниманием, как и положено вслушиваться, когда поднимаются серьезные вопросы.
– Аббатство следует обуздать. Ты не можешь уничтожить его, пока тебе нечего предложить людям взамен. Им нужна вера. Им нужны пастыри. Быть может, Аббатство следует усмирить? Однажды оно уже поддерживало другого фактического захватчика трона. Пускай он не был еретиком, как ты, но это тоже тебе не помешает, – она знает, что еще сказать ему: ведь его вопрос о том, чем она занялась бы, так и повис в воздухе. – И наследник, Корво. Ты не вечен. Даже ты. Подумай об этом на досуге.
Об этом, а также о своей любимой Джессамине. Она говорила серьезно, но все равно ждала от него какого-нибудь… возмущения? Эта часть его души была по-прежнему жива.
– Я давно привыкла к Чужому, милый, – почти проворковало Сердце. – У меня были на это годы после того, как он дал мне метку. И годы, проведенные в Бездне. Ты ждешь, что он навестит тебя, мой император? Ты хочешь этого, – в сущности, это даже не было вопросом. Она повторила, не без удовлетворения: – Ты хочешь этого. Мы все этого хотели или хотим. Как дети, надеющиеся обратить на себя внимание отца и заслужить его похвалу. Нас много, а он один. И мы все жаждем его внимания.

Отредактировано Delilah Copperspoon (29-12-2016 10:03:14)

Внутренне она усмехалась. Сдержала смех где-то не то что внутри Сердца – в глубине собственного разума, собственной души, заключенной в дитя союза живой плоти и механизма. А может, ее сдержало Сердце. Слишком много эмоций. Но она никогда не научится держать себя в узде здесь. Ну уж нет. Даже пытаться не будет.
– Но ты не стал его искать, Корво, – не без сдержанного ехидства ответило Сердце, всегда готовое уколоть еще немного: больше не было нежной и понимающей Джессамины, больше не будет деликатных наставлений и мягких укоров. – Зачем, если вокруг одни предатели, чья жизнь ничего не стоит, а клинок – вот он, под рукой? Все вокруг – лишь грязь на твоих сапогах, статисты в пьесе, где ты играешь главную роль. Они ничего не значат.
Она не осуждает, хотя ее суть есть обличать, и немногое может скрыться от взора того, у чего нет глаз, но есть знание. Но Далила и не думает добавить в свой голос чего-нибудь, говорящего о неодобрении. Зачем? Корво все сделает за него, если только это вообще еще способно его уколоть. Она уже давно успела понять, что куда важнее правильно выбрать направление и место для удара – и тогда можно уже не бить со всей силы. Она скорее хвалит его. Похвала врага – материя куда более тонкая, чем осуждение.
– О, Корво, – протянула она с наслаждением, ведь он спросил ее, и уж теперь она ему ответит, пусть даже ему не хочется слышать ни о каких сходствах между ним самим и Даудом. – История даже начинается одинаково. С Серконоса. Вы оба приплыли сюда. Вы оба были здесь одиноки до поры до времени. И, – приторно-сладким, как засахаренный мед, голосом продолжала Далила, – у вас обоих есть преданные дочери – это ли не чудо? У тебя – Эмили, всегда смотревшая на тебя с восхищением, которую ты со временем научил всему… всему, что так ей и не помогло, будем честны. У китобоя была Билли, сладкая девочка Билли, не родная по крови, но отличавшаяся не меньшей преданностью когда-то. Она тоже смотрела на него во все глаза и училась всему, чему он был готов ее научить. А еще вы с Даудом прекрасно обращаетесь с клинком. Носите метку. Делаете из людей мишени и устраняете их. Но он хотя бы честно брал за это деньги, а ты все бегал за призрачными идеями о лучшем будущем, – Сердце исторгло из себя что-то похожее на хихиканье, но зазвучавший после этого снова голос звучал уже спокойно: – Оставь его, Корво. Он превратился в старую развалину, разрушенный до основания собственной совестью и чувством вины. Китобой со стеклянным сердцем. Знаешь, теперь он выглядит даже человечней тебя. Смешно.
Ее можно было бы обвинить в том, что Далила просто не хотела, чтобы нынешний Корво, то, чем он стал, снова встретился с Даудом и прекратил мучения последнего, но об этом можно было бы подумать, объединяй ее и убийцу Джессамины чуть больше, чем то, что он гонялся за ее тенью по всему Дануоллу и в конце концов запихнул в ее собственную картину. К тому же ей не слишком нравилось то, что осталось от Дауда.
– Нет, милый, – почти терпеливо ответила она, разве что не вздыхая. – Попробуй их изменить, – после короткой паузы она не без раздражения добавила: – Ладно, разжую. У Берроуза был Кэмпбелл, очень удачно прикрывавший все его грешки. Намек дошел? Найди того, кому будет не выгодно пялиться на твои руки.
Ей очень хотелось закатить глаза: послал же Чужой дурака, чтобы держать ее в руках и допекать глупыми вопросами. Хотя Далила была уверена, что Корво просто так искусно прикидывается: читать «меченных» всегда было сложнее, чем обычных людей. Жаль, что она не могла сейчас двинуть его чем-нибудь – да хотя бы какой-нибудь дурацкой газетой, или что бы там еще попалось под руку. Она даже фыркнуть толком не могла.
– Ты дурак или просто притворяешься так, что и не отличить? – почти повторила она собственные мысли. – Кто из нас почти всю жизнь проторчал в Башне? И я слышу все, о чем ты там думаешь, учти. О любви речь и не идет. Речь идет о детородном чреве, способном родить здорового ребенка. Желательно мальчика. Почему я должна объяснять тебе настолько элементарные вещи? Находишь семью, которая не будет воротить нос от нового узурпатора, хотя на их отношение можно и наплевать, что они сделают – выбираешь не совсем уж страшную девицу, зато желательно не слишком умную, чтобы легче было прятать и метку, и меня, а мне даже приятно, – на несколько секунд Далила говорила с каким-то странным теплом, как будто ей сделали комплимент, выразив желание скрывать ее от чужих глаз, – чувствую себя любовницей, как в старые добрые времена – засовываешь на одну ночь свою гордость и все эти сентиментальные страдания себе в задницу и спишь с ней. Родит что-то жизнеспособное – можно будет и избавляться. Если не захочешь завести еще одного ребенка на всякий случай или не войдешь во вкус. Хотя лучше все равно убить, а во вкус входить со шлюхами: меньше проблем и вопросов.
Она была слишком разговорчивой сегодня. Далила и так любила поговорить, но сегодня била все рекорды. Стоило, наверное, мысленно сказать спасибо Корво за это. Далила сухо усмехнулась.
– Ты льстишь себе, мой император. Не примернее нас всех. Но ты ему нравился. Был его любимчиком. Я даже думала, когда хотела влезть под кожу Эмили, что ты придешь меня останавливать. А пришел Дауд – какая ирония. Но Чужой – капризный ребенок, и игрушки быстро ему надоедают, и тогда он ломает их, заигравшись.
Тихий вздох. Как быстро все закончилось. Ей не надо было отдавать Корво под суд. Надо было просто убить его на месте, и плевать на все формальности и обвинения в убийствах. Зато сейчас она бы правила спокойно. Она дописала бы картину, и весь мир и правда был бы у ее ног.

Отредактировано Delilah Copperspoon (30-12-2016 15:42:14)

Она слушала, и очень внимательно, не спеша перебивать. Да и стоит ли перебивать? Перед ней, с того самого момента, как Корво запер ее в Сердце, стоял выбор: или больше помалкивать, или болтать и злить. В последнем случае она в конце концов вызывала нежелание с собой разговаривать, но ничего поделать не могла. Прежде она и вовсе не хотела ничем делиться, предпочитая болтать о чем ей самой вздумается, но со временем… новому императору понадобится ее помощь, не так ли? Будет совсем скучно, если Корво свергнут.
– Больно мне это нужно, дорогой мой император, – она бы фыркнула, если могла. – Перестань оправдываться, как мальчишка, которого поймали на дурацкой шалости. Ты сделал свой выбор, и ответственность за него несешь ты сам. Хотя в этом мы с тобой похожи – в желании рассказать, как нам было плохо, и что выбора у нас не было. Был. Он всегда есть, что ни говори. Мы его сделали.
Ей нравилось говорить о ней и Корво «мы», нравилось объединять их, да и как иначе, когда теперь по сути они двое были против всего остального мира? Она нужна ему для правды, он ей – для компании. Она никогда не любила одиночество – а иначе разве окружила бы она себя ведьмами? Она боялась одиночества и бежала от него. Она хотела сказать ему, что она не была Джессаминой и потому понимала его выбор, и Сердце дрогнуло, чтобы исторгнуть и эти слова, но в последний момент она передумала и снова затихла. Ни к чему.
– При чем тут твои амбиции? – выплюнула она, чувствуя, как постепенно пробуждается в том, что от нее осталось, прежняя буря чувств. – Ты ждешь, что я тебя пожалею? Ах, бедненький Корво, он жил на Серконосе, и у него не было шансов прожить достойную жизнь. Извини, у меня нет рук, иначе я бы погладила тебя по голове. Вы похожи, и это факт, а ты снова стремишься что-то мне доказывать, оправдываться и объяснять, – она замолчала, и Сердце подрагивало, показывая ее желание говорить еще, пока Далила все же не добавила: – Что с тобой, Ваше Величество? Разве тебе не все равно? Мало ли что я тут болтаю – а ты реагируешь так, как будто мои слова что-то для тебя значат.
Совсем свихнулся от одиночества, засентиментальничал на старости лет, не иначе. Далила хотела бы хмыкнуть, но ей и правда было в некотором роде интересно. В груди Корво, у самого сердца, как и в его голове, клубилось слишком много тьмы, чтобы можно было сразу ее распутать.
– Я советчица, а не нянька, – недовольно возразила ведьма. – А еще я кухаркина дочь, долгие годы торчавшая на улице – и поверь мне, ты бы удивился моему словарному запасу, – что уж там, аристократкой она была недолго. Была служанкой, была кухаркой, и бродяжкой тоже была, а еще была художницей, да к тому же ученицей Соколова, который сам за словом в карман не лез. Аристократка и императрица из нее, может, и вышла бы когда-нибудь – но не успела. – Как пожелаешь, мой император, – нежно пропела она. Хоть какое-то занятие. Хоть какое-то разнообразие.
Найти в этом мире людей, которые встанут на твою сторону, всегда можно. Даже если ты тиран, даже если творил такое, от чего приличные люди в обморок падают. Они с Корво тоже найдут тех, кто им нужен и кто будет полезен.
Как это ни было сложно и странно, но Далила расхохоталась неприятным кудахтающим смехом.
– Разбирайся со своими девками сам, – язвительно ответило Сердце, и даже очередной его толчок был каким-то особенно сильным, как будто раздраженным. – Они мне неинтересны – я считаю тебя способным выбрать самостоятельно, с кем переспать, – она медленно успокоилась. – Нет, Корво я пока не хочу на волю. Это – все, что у меня осталось, но мне интересно посмотреть, что получится. А может, я просто боюсь. Того, что все окончательно закончится.
Она боится пустоты и тишины. Сердце – это не жизнь и даже не полужизнь, но хоть какое-то ее подобие, и Далиле страшно, потому что она не знает, что ее ждет там, в окончательной смерти. Она не знает, как можно объяснить это словами, но перспектива окончательно исчезнуть пугает ее не меньше, чем простое забвение в том случае, если больше ничьи руки не сожмут ее и не потребуют от нее ответов.
– Жаль, что все закончилось, – вдруг сказала она. – Мы могли бы понять друг друга. Такой, какой ты сейчас… Да.
Хотелось бы ей знать: неужели и ее срок платить по счетам пришел так быстро, если сейчас она – всего лишь вторая обитательница Сердца? Неужели Чужой так быстро ее рассчитал? Она столько не успела сделать, а все уже закончилось.
– Здесь я тебе не советчик. Я не знаю его желаний. Может быть, он повеселится, глядя на то, что происходит с Империей, а может, нам с тобой следует ждать в гости нового отмеченного. Может, черноглазый уже сейчас явился ему во сне, – вздох. – От него можно ждать чего угодно.

Сердце отозвалось на слова нового узурпатора фыркающим смешком.
– А ты хочешь это слушать? Впрочем, это был риторический вопрос. Конечно же нет. Да и зачем мне уже на что-то жаловаться? Раньше в этом был хоть какой-то толк – мизерный, конечно, скорее какое-то моральное удовлетворение, а теперь и этого нет. Я уже достаточно жаловалась. Но это было почти приятное предложение, мой император.
Как ее настроение могло колебаться, как волны перед штормом, так и сейчас голос, звучавший из Сердца, мог начать фразу резко и напористо, а закончить говорить с обычным спокойствием – почти с умиротворением. Как будто ее душа тонула в Бездне, уходила куда-то вглубь, туда, где ее эмоции душил глубинный холод, а потом снова вырывалась, чтобы глотнуть воздуха. Но она не сдавалась.
– Да брось, дорогой, – почти едко пропела она. – Что значит «не забывайся»? Я – не одна из твоих подданных, строить будешь их. А мне позволь говорить. Мои слова – не оружие, от них тебе урона не будет, – хотя слова и могут причинять боль, но Далила знала, что ее слова никакого вреда тому, кто держит ее в руках, не нанесут, а значит, она, как и положено, говорила правду. – Я умею жалеть, Корво, я тоже была живой. Но не думаю, что тебе нужна моя жалость. Не думаю, что она вовсе была здесь уместна. И – я же должна говорить правду, не так ли? – я стараюсь тебя расшевелить. Мне нравится, когда ты такой.
Да и сама она не стремилась жалеть того, кто сверг ее и убил.
– Меня не успели научить, – резко, как будто вместе с этим подчеркивая те же слова на бумаге, отчеканила ведьма. – В том числе благодаря бывшему лорду-защитнику – у меня снова не было времени.
Впрочем, это тоже были оправдания, и Далила сама это знала, но слова уже были сказаны. Если бы от нее осталось чуть больше, чем осколок ее сути, заключенный в мертвую плоть, она могла бы смотреть почти ласково – ласково, грустно и понимающе.
– Для тебя, – горечи в ее словах хватило бы на пятерых. – Но не для меня. Я больше не смогу ни почувствовать запах моря, ни прикоснуться к кистям и краскам. Это конец, – и это тоже могло бы сопровождаться ее печальной и ласковой улыбкой. – Дурак, – выдохнуло Сердце. – Я же не говорю, что мы жили бы душа в душу. Нет, но научиться слушать и понять друг друга мы могли бы. Эта тьма в тебе и во мне, это… черное пламя. Подобное тянется к подобному. Но сейчас уже поздно. И мне жаль, что я не могла увидеть и понять это раньше.
Кажется, она слегка размякла в нежном сердечке своей младшей сестренки. Надо бы привести себя в порядок, вот только как?
– Все повторяется. Когда один отмеченный берет на себя слишком много, он находит другого. Может быть, он так понимает равновесие.
Почему бы и нет, в конце концов? Она не может видеть замыслов Чужого, но ждала бы от него именно такого хода. Он вернул метку Аттано, чтобы сбросить ее с трона, и все складывалось: он любил сбрасывать с небес на землю тех, кого сам и вознес так высоко. Заигравшийся древний мальчишка. И ей… нравились открывавшиеся перед ними – перед ней и Корво – перспективы.
– Буду рада помочь, Ваше Величество, – хищно ответила Далила. – Это будет интересно, хотя и непросто.

Его слова едва не вызвали у нее приступ насмешливого кудахтанья. Но в сущности кто она такая, чтобы смеяться над этим? Может, из него выйдет император, лучший, чем она. Ей все еще было горько и обидно от того, что все ее надежды и вера в то, что она будет править, как должно, не хуже Джессамины, пошли прахом. А все человеческое упрямство. Несмотря на откровенно неудачное правление ее племянницы, в Башне Далилу ждал прохладный прием. А ведь она могла бы сделать… что-то. Она могла бы сделать гораздо больше, если бы ей было, на кого опереться в Дануолле. Корво же… Что же, он был при Джессамине столько лет, и, пускай начало его правления вышло не менее жестким, чем у его предшественницы, может, ему удастся выправить ситуацию. Сделать то, что не удалось сделать ей. Что бы они оба ни натворили, оба мечтали о другом – просто таковы были средства достижения цели. Кто знает, может, хотя бы вместе они смогут вернуть Империи былое величие. Аттано не отступит, пока не добьется этого – уж она-то знает.
– Я? – сухая усмешка. – Я – сестра твоей любимой женщины. Но, в отличие от нее, я понимаю тебя гораздо лучше. Настолько, что, в сущности, я – отражение тебя, такого, каким ты стал. Избавляя мир от меня, ты вернулся к тому же, что получила я. Еще я твоя пленница, но я к тому же ученица твоего старого знакомого Соколова, а из него получился не очень хороший пленник. А еще я – самая близкая тебе живая душа. Единственная, понимающая и принимающая тебя и твои решения. Пройдет время, и ты привяжешься ко мне, Корво Аттано, потому что больше у тебя никого нет, и однажды ты начнешь жалеть, что я – всего лишь душа, заключенная в Сердце, ведь разговаривать с Сердцем – не то же, что и разговаривать с живым человеком. Это даже не собака, которую можно погладить – всего лишь мертвая плоть, – она снова усмехнулась и спросила: – Этого достаточно, Ваше Величество?
Она почти пела ему, выводила свои слова с той же любовью, с какой выводила краской линии на полотнах, она наслаждалась, упивалась своими словами. Она не знала, чего в ней больше: ненависти или приязни к Корво, но оба этих чувства сплетались в одно, когда она говорила с ним. В ее словах была боль и одновременно смакование каждой фразы, и жаль, что они не слетали с ее языка, что она не ощущала произношения каждого звука, движения собственных губ – тогда это было бы настоящее удовольствие.
– Но признай, мой император, ты приложил к этому руку, – насмешливо ответила она. – Мне и правда хотелось все наверстать. Но я не смогла – по разным причинам.
Она слушала его с легкой меланхолией, все еще не избавившаяся от так неожиданно уколовшей ее печали и горечи. Той печали, которая уже даже не имела почти ничего общего с яростью и ужасом, охватившими ее существо, когда она погибла. Ей больше не хотелось кричать от ярости – просто быть. Чтобы все это не заканчивалось окончательно. Чтобы еще оставалось хоть какое-то подобие существования. Что ее ждет после окончательной смерти? Останется ли от нее хоть какая-то частица, или все канет в небытие, исчезнет навсегда, как когда-то исчезла душа Джессамины?
А еще она не представляет, что ему сказать. Потому что это могло бы заставить ее глаза заблестеть, будь у нее глаза. Но у нее нет глаз, и чем она может ответить ему?
– Я запомню твои слова, Корво. И не тебе, – ее голос ожил, снова наполняясь привычными красками. И желчью, – указывать мне, жалеть себя или нет. Ты тоже хорош, мой император, – она помолчала, как если бы раздумывала над его словами. – Ты на правильном пути, Ваше Величество.
И правда, ей стоит сдерживать себя. Корво сейчас был гораздо более хрупким, чем она сама, и ей следовало пристально следить за ним, чтобы не допустить полного его разрушения. Она умна даже без всех знаний Сердца, и ей стоит следить за собой и за тем, что она говорит ему.
– Я с тобой, Корво. Всегда с тобой. Чужой натравил на меня Дауда, а затем – тебя. Стоит ли говорить, что я слегка обижена? Надеюсь, с нами двоими ему и его новым марионеткам справиться будет уже сложнее. Предлагаю отрубать им руки, как только найдем.

Кажется, его и правда задели ее слова. Она видит его не четко и не полностью, но и этого достаточно, чтобы понять: Корво больше, чем просто не понравились ее слова. Возможно, они даже причинили ему боль, и она, знавшая все, не могла сказать с уверенностью, нравилось ли ей это. В любом случае, лучше ей думать о его хрупкой душе и стоящем на самом краю пропасти разуме, и это будет лучшим руководством к ее дальнейшим действиям. Без лишних сантиментов.
«Я обидела тебя, мой император?» Нет, она не скажет ему этого, она оставит эту мысль при себе. Забавно, хоть что-то еще будет принадлежать ей одной. Хотя бы ее мысли.
– Да, так и есть, – Сердце издало протяжный вздох. – Я знаю. Есть вещи, которые нельзя не сделать. И нельзя поступить иначе.
Глупо было бы думать, что Корво вдруг примет ее сторону, поэтому она никогда об этом и не думала. Несмотря на все ее ошибки, Далила не была глупа. В том числе она понимала, что Аттано, не просто лорд-защитник, но еще и отец ее дорогой племянницы, всегда будет на стороне последней. Тот Корво, каким он сбежал от нее на Карнаку, никогда не спелся бы с ведьмой. Но он вернулся совсем другим. Тьма в его сердце разрослась, как что-то болезненное и опасное, и из пятна превратилась в полнейший мрак, захвативший его всего. Это была страшная перемена, но также она могла быть и полезной для Далилы. Могла бы – но не стала.
– Аббатству об этом лучше даже не задумываться, – голос, исходивший из Сердца, прозвучал так резко, как будто она пыталась одернуть нового императора. – Дай им волю, и они начнут рубить что не попадя. И кстати. О руках, дорогой Корво. Учти, моя метка находилась не на руке. Так что будь осторожнее.
По правде говоря, она уже сейчас с радостью оказалась бы прямо перед новым носителем метки, чтобы не видеть, но слышать и чувствовать, как Корво убивает его, устраняет того, кто спустя несколько месяцев может стать опасным противником. Она убивала немало, но чаще из выгоды, а не из удовольствия. Теперь она могла позволить себе почувствовать и насладиться удовольствием от чужих смертей. В них будет что-то одновременно сакральное и кощунственное – в убийстве тех, кого Чужой выставил против своих старых игрушек.
Далила помолчала, раздумывая над ответом на такой неожиданный вопрос Корво.
– Разбежались, почувствовав мою смерть, в самые темные углы Империи и скрываются от тебя, мой император. Зачем они тебе, дорогой мой император? Они все потеряли с моим уходом. Теперь это просто свора обезумевших от пролитой крови слабых, бесполезных женщин, – после короткой паузы она с явной досадой добавила, ни к кому в сущности не обращаясь: – Мне надо было следить за ними пристальнее! Когда-то я держала их всех в кулаке, но стоило ослабить поводок…
Она ведь видела, что они творят. Но была слишком занята своей картиной. Править не получилось, и она решила, что исправит все при помощи магии. Сколько же ошибок было совершено… Все они тяжело давили на нее даже сейчас.
– Хотя, возможно, я смогу назвать несколько имен тех, кто могут быть полезны даже без магии. И сказать, где их искать.

Отредактировано Delilah Copperspoon (23-01-2017 17:51:54)