разве можно объяснить,
почему люди, которые не умеют плавать,
бросаются с моста за утопающим?

Черным цветком между ребер прорастает страх, подселенный Мантис на планете Эго. Разрезает плотные ткани тела, впивается в каждую клеточку, обвивает горло. Каждая буква ожогом отпечатывается на коже. Сердце бьется быстро, норовя вырваться из прутьев ребер, остро врезается в них, болит-гудит и ухает. Животный, истинный, дикий, не природный страх. Возникает непреодолимое, не истовое желание спрятаться, укрыться, бежать, прижаться к матери и ощущать, как ее ладонь с грубыми от работы пальцами будет гладить темные волосы, шептать-обещать-спасать. Становится трудно дышать. Приходится проталкивать воздух в легкие, напоминать организму о простой функции, что известна практически каждому с рождения. Приказывать - дыши. И задыхаться. Дрожать и не чувствовать холода. Пытаться отыскать логическое объяснение этому внезапному явлению. Та, которая пошла через ад, достигла дна; кто подвергался многократным пыткам, убивала, убивала, убивала, смотрела как гибнут цивилизации, как исчезают в огне мира, отчаянно шептала ломанным голосом потерянной девочки "что-это-что-это-что-это-со-мной-такое?" Буря в груди заставляет ронять крупные слезы. Ладонь тянется к лицу и рваным и быстрым движением убирает не прошенную влагу. Находиться на грани истерики. Суметь приди в себя лишь через несколько долгих минут. И то продолжать ощущать, как липкий страх подступает к горлу.

Я нахожу Квилла в комнате, что служит команде гостевой. Среди разброшенных вещей, недобомб и деталей чего-то там Ракеты, забытых чашек и книжек; в какофонии отдаляющихся звуков отлетающих космических кораблей и всепоглощающей тишине; среди золотистых огоньков ушедшей жизни, отголосков прошлых лет и несвершений, что каленым железом выжигают свои знаки в памяти, Питер созерцает непостижимый космос, что простирается от неизвестности до бесконечности. Необузданный мир со звездным колючим воротом. Тысячи и тысячи звезд, одни уже погасли, другие же на пике своего развития. Сиреневые и красные вспышки на черном фоне; желтые и горячие; забытые и покинутые; холодный блеск далеких планет. Привет из ниоткуда, что мчится в никуда, не имеющий и не встречающий преград. Луч, несоизмеримый в длине, не видимый для глаз, преломляется, оставляя яркий всплеск. Черная дыра. Величественный космос со своими шарадами, которые не разгадает ни одна живая душа даже через тысячи лет.

За годы, проведенные под попечительством Таноса, я умела настигать неожиданного, ходить тихо и быть незаметной, если того требовала ситуация. Использовать свое тело, очарование как приманку. Быть оружием, самой опасной, которая разбиралась в технике, способах умерщвления и в различных устройствах, что несли исключительно смерть. Убивать по приказу, по щелчку, не отмечать имена погибших в памяти очередной галочкой. Для кошмаров хватало лишь двоих. Но быть открытой, свободной от брони, в которую заковали обстоятельства, многолетние сражения, тиран-отчим, частые убийства я лишь учусь. Меня продолжает поражать и удивлять, каким порой может может быть беззащитным Питер. В его странном стремлении обрести семью и не видеть очевидного - таковая имеется рядом, под боком, только посмотри в нужном направлении. Подобно ребенку доверяется незнакомцу, а после страдает от собственной беспечности. Отталкивает, говорит/творит глупости и сожалеет о сказанном. И эти странные самоубийственные попытки быть героем с большой буквы, даже если встретит смерть. Абсолютно не думает о последствиях. Не взвешивает слова, не знает истинную цену им. Не думает или думает причинным местом. Глупый мальчишка с глазами беспризорника. Питер Квилл полон недостатков, но есть некоторые вещи, которых мне стоит научиться у него.

Поразительно, но Квилл не боится показаться слабым в такие минуты. Он кажется настоящим, со своими хрупкими углами и ломкими сторонами. Откидывает браваду самого крутого пирата (все с большой буквы, естественно). Это вызывает уважение. Это будоражит. Это удивительно. Ладонью бережно брожу вдоль широкой спины Питера вверх, изучая и отмечая насколько напряжены мускулы; огибая наиболее болезненные и чувствительные участки, что пострадали от взрыва [исцеляется не так быстро как я и вряд ли на замечание отправиться в постель отреагирует должным образом]; очерчивая изгиб плеча. Лишь замираю костяшками пальцев в том районе шеи, где отчетливо прослушивается пульс. Считать мысленно - раз, два, три... И смотреть не на необъятный взгляду простор Вселенной, не на то, как рождаются и умирают Галактики, а лишь на него. Видеть в роднике глаз две Вселенные. Пытаясь запечатлеть в памяти этот момент. Сохранить, как самую любимую вещь и спрятать глубоко-далеко, что бы никто и никогда не достал и не отнял. Мы находимся в опасной близости друг от друга. Тактильно чувствовать чужое тепло [пресловутых бабочек; космос; необъятность] и не убирать резко ладонь, прежде чем окажусь пойманной на горячем. Недосказанность останется за порогом, за пределами, далеко. Губы непроизвольно вытянутся в скромной улыбке. Сонно жмуриться. Слова лишь мешают. Сердце фонит. Не отводить взгляд. Молчать, пока тишина все не скажет сама.

- Мы все состоим из звездной пыли. Ты и я. И даже эта шлюпка. Однажды мы все вернемся в первоначальное состояние. Мама в это верила.

И спустя пару часов, когда Питер-черти и дьявол его дери-Квилл не вернулся на борт корабля, а остался в эпицентре взрыва, вторая вспышка страха накатила с новой волной. Он не феникс, что восстает из пепла. Простой человек, не выживет! Часть сумасшедшей команды, что то и дело встревает в безрассудные авантюры; часть разномастной семьи - бывшие одиночества, что обрели в друг друге нечто большее, чем просто стражи Галактики. Он друг, товарищ и что-то еще [заталкиваю как можно глубже, даже перед лицом смерти не решаюсь сама себе признаться]. И именно в тот момент, когда я решительно поднимаюсь на ноги с твердым намерением вернуть Звездного Л(п)ор(нт)да на его законное место, меня пронзает разряд тока. С Ракетой еще предстоит длинный разговор. Но даже здесь ощущая его дыхание макушкой, острые иголки не отпускают меня. Кулаком бью по груди парня, вкладывая в удар достаточно силы, что бы боль была ощутимой, но не ранила серьезно.

- Идиот. Я могла потерять тебя сегодня.

давай просто послушаем тишину -
я буду считать твоё сердцебиение.

Там, где нет солнца, теней и света, где не звучит звуки песен из далекой Терры, где горестный перестук сердец как поминальная грустная мелодия. Чья-то смерть как рубикон, через который сложно перейти; как стеклянный мост, где под ногами виднеются все грехи, все оплошности, не сказанные слова и не совершенные поступки. Почти потерялись в этом /безжизненном/ пространстве, почти растворились в ничто, вездесущая боль набирает обороты - в светлых радужках глаз плещутся не выплаканные слезы, замер беспросветный мрак. И это пугает больше, чем все войны мира; чем все покоренные планеты, которые преподносила Таносу; чем армия немых и безгласых, которые врываются в мои сны и превращают их в кошмары. Сделался болью, прозрачностью голоса, стал призраком в /еще/ живом теле. Отпечаток потери остался на лице, читается в каждом жесте. Так глупо - быть все время рядом и не осознавать важность той или иной личности, а когда рассыпается на пепел, понимать, что былого не вернуть, что внезапно тонешь во всех воспоминаниях разом. Вдох-выдох. Бисер слез в мечтах. И снова вдох. Застыть над бездонным разломом судьбы и /безучастно/наблюдать за скитаниями. Слышать в ушах шум сердца /загнанная птица в грудной клетке без возможности выбраться и от того бьет крыльями по прутьям, от того паника поднимается холодной водой от стоп к коленкам и стремится все выше/ и понимать, что не наделена способностью унимать боль, чужие страдания. Что холодная и застегнутая на все пуговицы /ведь если бронь падет, то шлюзы былых поражений затопят/. Искать исцеление в чем-то привычном, бросаться из крайности в крайности - именно так /какое-то безрассудство/ меня привело к стражам. Мы стоим в тишине космоса, на самой отдаленной точке и в данный момент мне кажется, что Питер еще дальше от меня, хоть под ладонью ощущаю его тепло. Что он как воздушный шарик - если отпущу ниточку, то потеряется в бескрайнем небе, исчезнет навсегда. Вдох-выдох. Подбираю слова.

Чем старше становилась, тем сложнее было быть настоящей - улыбчивой и искренней. Вражеская обстановка способствовала тому, что обрастала шипами, становилась несколько грубой, покрытой шрамами и внимательной - подмечала любые детали, любые мелочи, по которым в случае опасности можно ударить/сделать больно. Но когда вопрос касается /завышенных, сердечных/ чувств, мне становится подобрать верные слова, донести свою истинную мысль. Я не умею говорить об этом, Питер - не умеет правильно читать мои поступки. А когда вдруг открывалась, вдруг невзначай нежно прикасалась к нему в порыве эмоций, мы отскакивали друг от друга, как малые дети, застигнутые врасплох на горячем и всячески делали вид, что ничего особенного не случилось. И вот сейчас я подбираю слова, ощущая себя распятой тенью и невозможностью унять чужую боль того, кто мыслями блуждает в городе памяти - не забытые и потерянные не вернутся на вокзал вечности. Остается лишь скорбить и сожалеть о былом. Оглядываясь назад, на обломки из чужих жизней и бесконечных войн во имя безумного титана, я понимаю, что у меня толком ничего не было. Я никогда не жила, лишь выживала и карабкалась ко свободе. К той, что не сковывает грудь тяжелыми оковами; той, что не заставляет окроплять свои пальцы в крови; той, что любит и не просит дани; к смешной и забавной; с не опаленными крыльями парить ввысь и чувствовать, как ветер обтекает тело, теребит волосы и холодный воздух забирается в легкие; к той свободе, с которой дышать легко и вольно. Питер подарил мне золотой билет, сам того не понимая.

- Питер... - Голос слегка дрожит, опускаю голову. Пальцами перебираюсь с его плеч, накрываю своими ладонями его. Стоило б стукнуть еще раз, что бы все шарниры стали на место, что бы перестал нести чушь, что бы наконец понял, что своими словами делает мне больно и взглядом потерянного щенка режет меня без ножа. Я мотаю головой влево-вправо. Нет, легче не стало. Глубокий вдох. Выдох. Возможно, в другой ситуации я бы оскорбилась на Питера, когда он так грубо отбрасывает легенду о звездах/воспоминание о моей матери, которые я так нежно берегла, охраняла и прятала от всех. В другой ситуации я бы отскочила от парня, будто мы магниты с одинаковым зарядом и продолжила себе напоминать, что нельзя ни к кому привязываться - сильный и могучий враг воспользуется моей слабостью и сделает еще хуже, больнее, убьет его. Но я твердо остаюсь стоять на месте. Делиться сугубо личным, далеким прошлым, обрывками /осколками/ из былой - детской и наивной - жизни мне сложно. Я понимала Квилла, когда тот начинал разглагольствовать и упоминать о привычном и родном, о любимой планете, которая после его исчезновения продолжил существовать и крутиться вокруг своей оси. Только он застрял в тех обрывочных воспоминаниях, к которым так приятно иногда окунаться. - Ты прав, это всего лишь слова. Но так говорить ты не имеешь права. Мы все семья - Дракс, Ракета, Грут и даже Мантис. Ты - моя семья, и потерять тебя - это означало потерять все. Я сожалею о твоей потери и скорблю вместе с тобой. Ты, наверное, хочешь побыть один. Я пойду.

Опускаю руки, делаю шаг в сторону и намереваюсь направиться в свою каюту.