Ощущения стираются, когда смотришь глазами статуи – с обеих сторон. Часть ее сознания все еще остается с ней настоящей, в тронном зале, где она только что поднялась с трона, и она неподвижна и смотрит перед собой невидящим взглядом – если кто-то попытается ее потревожить, она это заметит и успеет выдернуть свой разум из статуи. Однако все звуки, все ощущения смазаны, нереальны, и, пожалуй, попробуй она сейчас порезать себя ножом – вряд ли что-то почувствует. Вторая часть сознания – там, на другом острове, на юге, смотрит глазами статуи, и то, что окружает ее, должно бы казаться более реальным, но не кажется – это всего лишь холодный камень. Новые статуи крепче прежних, они отливают блеском, похожим на металлический, но не так подвижны, как прежние. Они передают ее движения и эмоции на ее лице совсем не так, как прежние, но, может быть, это и к лучшему: когда ее настигли вести о Брианне, она не доставила Аттано того удовольствия, какое он мог бы получить, если бы видел, что она действительно чувствовала в тот момент.
И вот он здесь. Ей недоступны запахи и ощущения, но зато она прекрасно видит и слышит его.
– Пожалуй, догадываюсь, – с усмешкой произносят ее губы – здесь, в тронном зале, и там, в подвале герцогского дворца.
Надо быть совсем глупой, чтобы не понять, когда после того ощущения присутствия три года назад она узнала обо всех его успехах, о его продвижении – нет, совсем не трудно понять, к чему именно стремится бывший лорд-защитник.
Ее глаза не сразу способны рассмотреть что-то, что находится в руках Аттано, и требуется немалое сосредоточение для этого трюка, но она не была бы собой, если бы не справилась. Сощурившись, она все-таки улавливает взглядом сперва расплывающиеся в воздухе очертания, а затем и всю вещь целиком. Аттано держит в руке человеческое сердце – обескровленное, обезображенное, изуродованное. Гораздо меньше усилий нужно, чтобы услышать голос – этот голос был ей знаком, потому что, хоть его обладательница и не обращалась в Далиле уже очень давно, живя в этом мире, она говорила с ведьмой в Бездне. У изувеченного органа голос ее единокровной сестры. Она слышит голос, исходящий от этой вещи, даже лучше, чем следовало бы, опускает голову, чтобы лучше видеть это порождение сверхъестественной Бездны и человеческого прогресса. И резкий, хлесткий, язвительный голос Далилы обрывает очередную чувственную, патетичную фразу:
– Ах вот оно что! Мне следовало догадаться, что Чужой стряхнул пыль со старой игрушки. А теперь помолчи и не мешай мне, сестренка. Я хочу поговорить с твоим старым любовником.
Она могла бы сказать, что это не касается Джессамины, но вообще не станет опускаться до того, чтобы отвечать на такие уколы. Мир Далилы, который она, казалось бы, только что вырвала из слабых рук Эмили Колдуин, рассыпался у нее на глазах. Все, чего она собиралась достигнуть в кратчайшие сроки, просачивалось сквозь пальцы, еще немного – и она рискует остаться ни с чем. Самовлюбленные аристократы, избавленные от слабого правления Эмили Колдуин, когда в принципе можно было творить что угодно, потому что молодой правительнице не слишком-то и хотелось вникать в государственные дела, ополчились и на нее – на этот раз им, видимо, пришлась не по душе ее жесткость. Далила не собиралась сносить их наглость и заносчивость, она стремилась к миру, о котором мечтала – где будет меньше обмана, жестокости и несправедливости. Нельзя искоренить их полностью, но по крайней мере она не собирается смотреть сквозь пальцы на то, как одни обогащаются, пока другие умирают от голода. Они смотрели на нее с презрением, когда думали, что она этого не видеть, и пока Далила терпела это, даже не сжимая зубы, но призывая на помощь всю свою выдержку, чтобы не начать наказывать. Она знала, кем была в их мыслях. Императорским выблядком, которая к тому же собирается держать их в ежовых рукавицах. Когда-нибудь они об этом пожалеют.
Губы Далилы раздвигаются в улыбке, наполовину хищной, наполовину – искушающей. Аттано не под силу это увидеть, потому что статуя может лишь слегка улыбнуться, но это и не к чему.
– Ты рано начал прощаться, лорд-защитник. А у меня есть для тебя предложение, и, поверь, ты хочешь его услышать, – нет драматичных пауз, и она не нуждается в том, чтобы Аттано просил ее продолжить. – Что захочешь сказать ты, если я предложу вернуть тебе твою любимую императрицу? Она, конечно, маленькая лгунья и предательница, но что поделаешь – родственников не выбирают.
Словами не передать того, что она чувствует к Джессамине. И теперь, впервые увидев, как она выглядит не в Бездне, а здесь, Далила чувствует что-то сродни жалости: какая печальная участь – быть всего лишь душой в мертвом сердце. И эту участь для нее приготовили Чужой и Аттано? Весь этот план теперь был виден насквозь. И Далиле совсем не хотелось, чтобы ее душа оказалось в этом органе.
Далила подалась вперед, и статуя в сотнях миль от нее чуть наклонилась, выжидающе глядя на Аттано со своего постамента.
