На Тайферре было жарко, но, по крайней мере, это было привычно. С Джакку всё равно бы ничего не сравнилось.
Сокол стоял в ангаре, дожидаясь своей очереди на получение резервуаров с бактой, и Рей сказала Финну, что выйдет подышать свежим воздухом. В очередной раз увидев вратиксов, находившихся где-то под балконом, вид из которого выходил на зеленые просторы, она на мгновение пожалела, что посмотрела куда-то ниже неба. Огромные насекомые разгуливали по планете, наверняка с таким же ответным отвращением поглядывая на Рей. Проверять точно она не хотела — не хватало ещё посмотреть им в глаза.
Осталось убедить себя, что предлог «подышать воздухом» был вызван вовсе не тем, что день не задался с самого начала, и прямо сейчас она стояла у металлических перил не с раскрасневшимся лицом, вжимая пальцы в опору до белеющих костяшек.
Рей шумно вдохнула. Всего-то пустяк.
Вообще-то, она была невероятно рада, когда они с Финном отхватили на свою долю  путешествие в систему Полит. Ей этого давно не хватало — выбраться куда-нибудь, проветриться, а что может быть лучше, чем сделать это вместе с ним? За все месяцы, наполненные неопределенностью, проведенные вдали от Сопротивления, она уже и забыла, что, не сидя на месте, можно ещё выбираться куда-нибудь по простым делам и необязательно каждый раз перевозить дроида-астромеханика с информацией внутри, от которой зависит вся судьба Галактики. Можно просто сесть в кресло пилота Сокола, спокойно настроить всё как следует и отправиться прочь из гиперпространства, не преследуемыми теми, кто определенно захочет из вас вытрясти всё нужное, а затем — убить. А если особенно повезет, второе даже заменит первое.
Можно сесть, посмотреть в иллюминатор, полный черноты космоса и...
Ага. Да кого она обманывает? Нет, их никто не преследовал, и летели они относительно спокойно, но всё это было проявлением внешнего. Внутри же у Рей был полный хаос.
Всё началось, конечно, не сегодня утром и даже не вчера. Просто Кайло Рен выполнил свое обещание. А Рей — свое. Он не выходил у неё из головы, а она продолжала бежать.
Только ничего из этого всё равно не кончалось. Ни один из её способов не работал. Язвительное комментарии или затяжное молчание — она всё равно видела его. Как вечная злая насмешка над тем, что однажды ей удалось одолеть его, он являлся к Рей, никуда не исчезал, был везде, рядом и бесконечно далеко. И, надо признать, это была лучшая плата за то, что она с ним сделала, но не достаточно ли уже она отдала? Весь свой покой — ему, и сны, что когда-то у неё были, тоже ему.
С этим пора было заканчивать, давно что-то Рей стало не до смеха и забавных совпадений: всё больше она убеждалась в той опасной мысли, что там, в месте пересечения между сном и реальностью, в этой судьбе, что придумывала подчас жуткие комбинации, он сказал ей правду. Он не покинет её — и так будет до конца чьей-то жизни, его или её. Они точно не те герои, умирающие в один день, они из той пьесы, где один должен прикончить другого, чтобы точно убедиться — больше ничего не осталось. Ни от них, ни от этой странной, бесполезной связи.
Зачем? Она много раз задавалась этим вопросом, ища подсказки, а взамен их находила гудящую пустоту. Ответа не было — то ли Сила барахлит, то ли опять смеется.
И уж последний человек, о котором она хотела бы подумать снова, как раз был Кайло. Всё это — не только долгожданная миссия с Финном. Это ещё очередная попытка убежать. Милионная уже, наверное.
Так что когда жизнь в очередной раз закрыла глаза на её старания достучаться, Рей почувствовала ни с чем несравнимое ощущение — и спутать его было невозможно. Это заставило её разжать пальцы и отойти от балкона.
Он что, собирается напомнить о себе и сейчас?
Рей ничего не понимала из этой чепухи. Знала лишь, что надо идти: резервуары с бактой уже должны быть наполнены и загружены на борт Сокола, Финн ждет, а Кайло — может ли он почувствовать, где она находится? И, в отличие от базы Сопротивления, где его бы как минимум перехватили, здесь его бы любезно пропустили как потенциального покупателя столь ценимой здесь бакты.
Она резко развернулась, сошла с балкона на мостик, примерно прикидывая, сколько надо пройти: до ангара ещё несколько помещений. Лучше ускориться. Впереди замаячила толпа вратиксов и споривших с ними покупателей, что сбила её с пути совершенно — так направо или налево?
Хаос в мыслях продолжал разрастаться. Она сорвалась на бег, заприметив относительную пустоту. И приказала себе не думать. Совершенно ни о чем.
Только о Финне и о том, что он её ждет.

Коридоры путались, ангар уходил куда-то вглубь, и все голоса стихали следом за журчанием лесов Тайферры. Воздух пах сомкнувшимся над ней железом и легким головокружением. Но не страхом.
Не страшно — повторяла Рей как единственную мантру, что знала. Когда она до последнего солнца, оседающего в конце неба, в той полоске, где жара обычно трепещется волной миража, возвращалась по пескам домой, она всегда уговаривала себя, что ей не страшно. Она не оборачивалась на шорохи позади, не реагировала на вибрацию под ногами — до боли в подколенных ямках она исчерчивала шагами песок, временами ускоряясь. В палатке под навесом, где неподалеку стояла приемная стойка Ункара, рассказывали разные истории, чтобы друг друга развлечь, напугать или — предостеречь.
Одной из таких историй был рассказ про песчаного бурильщика. Рей в него не верила: она не любила верить в плохое. Они говорили, что у него красные удлиненные глаза, как два огонька, голова сплюснутая и какая-то плоская, а ещё он хватает свою жертву беззвучно.
Со стальноклювами были слышны крики. А с арконианским ночным кошмаром, роющим себе путь до жертвы, была сплошная тишина. Обволакивающая, давящая стенками на виски, та самая, что заставляет недоуменно оглянуться и застыть, а потом, если тиски ночи ещё не сошлись крепко, отмереть и побежать дальше как оголтелый, как одному из ста, которому удалось спастись.
Под песками тонули многие. Но Рей, однажды увидевшая эти глаза, знала одно правило: не останавливаться и не бояться. Даже если сердце делает кульбиты, то в этом нет ничего страшного. Она считает, это было тем, что помогало ей выжить. Какая, собственно, разница — огромный червь с неутолимым желудком или чьи-то чужие мысли, те же черви, паразиты, намеревающиеся съесть её волю за раз? Рей с некоторых пор полагала, что никакой. Она продолжала делать всё правильно — шла и не боялась.
Только вспышка в её голове была подобна красным глазам, встретившимся ей в одной из бесконечно одиноких и пустынных ночей. Помнишь?
Тогда она замерла. Они смотрели друг на друга, не зная, кто чьей жертвой станет, и кто из них хищник. Легкий ветер, сдувающий крохи песка, был более живым, чем вдруг остановившиеся механизмы внутри Рей. В то мгновение перед её глазами не пробежала вся жизнь — были лишь проводки, которые она должна была припаять, придя домой. Сесть на неважно сколоченный стул и заняться делом.
Так и перед тем, что она видит, она вспоминает, что обязана добраться до Финна.
Финна, истекающего кровью и потом на чертовом кресле этого садиста. Беспомощный, полуживой, неспособный вырвать руки или ноги из-за сковывающих предохранителей. Трясущийся и обезумевший — то самое состояние, когда ты уже готов отключиться, но вязкая реальность цепляется из последних сил клешнями, держит и возвращает обратно, заставляя пройтись по всем кругам ада.
Когда её выкидывает из видения в каюте так же резко, где ещё плыли мерзкие, слипшиеся воедино запахи, а  свет резал глаза, она даже не сразу понимает, где она: обнаруживает себя осевшей на полу, судорожно дышащей. Ладони, скрипом проезжающие по полу, холодит, царапает. Она пытается научиться дышать заново, пока Финн застывает одним важным кадром, непомерно настоящим и ужасающим возрастающей болью.
Неужели это — правда?
Рей поднимается с пола, выплевывает где-то между «Ублюдок», ненавистным, поднимающимся из груди рыком, и страх неконтролируемо обрастает гневом, вьется около него шипами с ядом.
Финн должен быть здесь, на планете, но она видела всё так, будто...
И она уже не успевает сказать, что ей не страшно — банальный сценарий развития событий плетется быстрее, чем ей хотелось бы. Но как он смог бы? Так просто и легко?
Всё выглядело настолько осязаемо: не как скребущееся под ребрами прошлое и не как выплывающее из тумана будущее. Так реально. Каждая капелька пота, вывернутое наизнанку страдание. Это был её Финн. Живой, измученный, и она нужна ему.
Сердце вбилось в грудную клетку новым прицельным ударом с растущим пониманием происходящего. Она сорвалась, пытаясь найти выход. А может, она ошибается, где-то застонала надежда, и это просто кошмар, от которого просыпаешься резко утром, а встав с кровати, обнаруживаешь, что всё в порядке.
Если она сейчас снова увидит улыбающегося Финна, его успокаивающую теплую ладонь в своей, то они помчатся на всех порах отсюда, превышая сверхсветовую, а если нет...
Ему же лучше, чтобы это оказалось первым. Иначе — снег, капли въевшейся багровой крови, распластанное тело — её необузданная чистая ненависть оказывается выше, затмевает собой всё. Она ещё не знает достаточно хорошо пути Силы и её принципы, но глубокие инстинкты ведут её туда, где всё дышит тьмой. Она дает Кайло увидеть его позор с её стороны, его же рассеченное лицо, завалившееся на бок тело, и всё это сверху вниз, посреди снега и около её ног. Преклонившийся. Её зажженный голубой меч как палачу топор, и тогда Рей решала, жить ему или умирать. Она была его палачом.
Рей не намекает Кайло витиевато, а сообщает грубо и резко: в этот раз кто-то может остаться без головы. В последний момент видения прошлого оно не зацикливается на том, что между ними разверзается пропасть и отделяет их, а останавливается на её мече и сильной руке, сжимающей рукоять, с такой вкладываемой туда силой, что рисунок вен, тянущийся от пальцев, становится ужасающим. В одну секунду она заносит меч, и вместо его или её лица всё покрывает мигом пустота.
Она недоуменно приходит в себя, как на обрыве Старкиллера, где она прикрыла глаза и сконцентрировалась. Ненависть ещё шипит и обжигается, но больше всего в Рей поспешности, когда она уже примечает маякнувший ей Сокол и не стоящего около него Финна.
Рей заставляет себя успокоиться, вспомнить хоть несколько приемов, которым её учил Люк.
О Кайло она больше не думает, лишь где-то скачет назойливое напоминание: почему его голова не отлетела обрубком в том видении, где она почти взяла контроль?

Ярость давала неустойчивую, сомнительную почву под ногами, но всё же она её давала — и тогда шаг Рей становился увереннее, а в голове раскладывались пункты, что делать дальше. Она покрывала страх и недоумение, забирая всё, что мешало. Где-то на периферии подсознания отчаянно мелькал красный огонек тревоги, что всё это испытывать — в корне неправильно, но Рей просто закрывала глаза и говорила себе, что всё под контролем.
У неё всегда всё под контролем. Ответный всплеск эмоций со стороны Кайло, непонятно от кого исходящий изначально на самом деле, и она снова ощущала Силу — не сформированную до конца, мощную, необузданную, приливы которой странной дрожью расходились по телу и не менее чудными мыслями в голове.
Чем больше они уходили в эти связи, тогда впервые открывшиеся для них обоих на разных концах галактики, тем быстрее её кидало от одних чувств к другим. Ещё недавно повсюду расплывался мерзкий запах страха, теперь — некоторой уверенности, приятной и последовательной, с которой она подошла к очередному книтиксу и доходчиво объяснила ему суть проблемы на основном галактическом. И, к своему сожалению, она мало что добилась, кроме того, что «он отошел вон туда-то» и, конечно, ничего не сообщил о своих целях, оставив до конца загруженный бактой корабль оставаться на помосте.
Там, куда ушел Финн, следовали ещё одни хитроумные переплеты ангара, в которых Рей с легкостью могла бы затеряться опять на пару десятков минут. О том, сколько времени прошло с её ухода, Рей понятия тоже не имела. Возможно, Финн, заволновавшись, пошел искать её, причем в ошибочном направлении. Это было пережить уже куда легче, чем недавно посланные его мучения на так себе гостеприимном Финализаторе.  Но теперь она уже почти точно была уверенна (кроха почти береглась для чего-то больше), что с ним ничего не случилось и не случится впредь, а та фантазия была наполнена теми же яркими, но обманчивыми красками, которыми наполнилось и её  посланное видение с Кайло — и во втором случае было даже жалко, что этим кроваво-снежным потокам не удалось заглушить реальность. Всё было бы проще. А Рей упорно не хотела понимать, что так и несовершенное действие переросло оплошность или случайность, давно став чем-то судьбоносным. Не закончившееся убийство и вновь подаренная жизнь — это можно считать чем угодно, той же запинкой на гладкой дороге, можно даже забыть про это. Но не тогда, когда второй раз превращает всё в закономерность.
Почему она так и не доводила до конца начатое?
Рей привалилась к холодной стене ангара, подумав, что времени ещё достаточно, достаточно для того, чтобы решить, что делать, когда в мире реальностей, а не снов, творилась ещё одна абсурдная каша.
Она ошибалась.
Это был как толчок хоть к каким-то действиям, абсолютно любым, снова удачно характеризовавшимися как «побег». Больше никаких снов. Он намеревался пройтись по шаткой дорожке прямо до неё — и ей оставалось гипнотизировать глазами эту тропу, чтобы она превратилась в пропасть. Надеяться, что он не доберется живыми, и если не помочь ему в этом, не имея возможности, то хотя бы разделить расстояние на ещё одни мучительные парсеки и снова молиться, что он не преодолеет и их.
Может, Финн всё ещё ищет её, а может, уже забежал в Сокол, пропущенный невнимательностью уткнувшегося в экраны книтикса. Рей полагает, что второй вариант даже хуже: Кайло всё равно погонится в первую очередь за ней, а не за ним, но он был бы приятным и убийственным дополнением. Она знает, его видения — не пустая угроза, а страшная, дикая Сила, до одури мерзкая. Рей прогоняет намертво прилипший образ и не видит череду коридоров, прыгающих перед глазами, зато ясно ощущает себя в кресле пилота, в который садится как влитая, не без некоторого замешательства смотря на медленно покачивающееся второе пустое кресло. Чуи с ней тоже не было.
Тем лучше. Она никого не поставит под угрозу, кроме себя, бакты и вечной «детки» Хана, что не должна её подвести, особенно теперь, когда у Рей даже нет стрелка, чтобы отбиваться от ударов — лишь принимать их, изо всех сил маневрируя в воздухе.
Если ей удастся добраться до Сопротивления, она — счастливчик. Если нет, то... О плохом лучше не думать, когда активизируешь корабль и параллельно что-то кричишь диспетчеру.
Что именно — она даже не вспомнит, поднявшись в гладкое и безмятежное небо, срезая верхушки высочайших деревьев. Наверное, это было лишь неустанно подгоняющее «скорей, скорей», но теперь она получила то, что хотела: обманчивое тихое спокойствие. Оторванная от земли, она всегда ощущала себя гораздо увереннее, чем ногами на ней. Под Соколом стелились клочки земли, вратиксы и книтиксы сливались в одну неразличимую массу, воздух на этих порах точно был свежее.
Ей оставалось всего чуть-чуть. Дотянуть до базы, позвать подкрепление и достать потерявшегося Финна с планеты. Липкий прежний страх обратно выкинул свои сети, и перед Рей замелькали предположения, ужасающие предположения, что он всегда может оказаться быстрей и захватить Финна в заложники — и это отлично приманило бы её.
В панике, с окончательно сдающими нервами от всех этих игр, что если не сводили с ума, то очень близко к этому подводили, она начала бессмысленно наверстывать круги, будто с этой высоты она могла увидеть хоть что-то, кроме смутных силуэтов, кажущихся муравьями, будто даже если бы ей мелькнул Финн — это как-то бы спасло дело, а не затянуло в ещё более вязкое болото. Поступив импульсивно, она теперь не вовремя занималась рефлексией, и уже не знала, куда ей нужно деться, чтобы точно сделать всё правильно — только это «правильно» затерялось в ещё одной гуще деревьев, и Рей неуверенно повела вперед.
Теперь одиночество её не спасало. В бессмысленном, не дающем указания одиночестве она начинала чувствовать ответственность и за чужие жизни, хоть и своя волновать не переставала. Рей всё больше увязала в этой странной связи, тянущей её назад и провоцирующей подняться ещё выше, поставить все двигатели на полную мощность, но она продолжала держаться где-то посередине, не понимая, как её ещё не разорвало на части.
Потому что — странно. Неправильно.
Она прислушалась к вязкой тишине и ещё раз неугомонно понадеялась, что та не взорвется вдруг неожиданными обстрелами и упорным преследованием. Прибавила скорости.
Сопротивление ждало её, ведь лучше всего Рей умела только это — продолжать стойко сопротивляться, несмотря на сомнения, недавно желавшие поглотить её.

Когда выбор ещё не сделан — есть столько путей, разных, непредсказуемых, смертельных, спасительных, и все они воедино туманят голову, выжигают безумием до конца и так измученный разум, вызывая чувство всесильности — ты можешь сделать всё, пока на перепутье. Назад дороги не будет.
Но что, если её и не было? Если всё это, даже выбор, кажущийся вовсе не призрачным, тоже предопределен?
Рей переставляет пальцы с кнопок, и этот выбор или его отсутствие кажется ей приступом удушья. Что бы она ни сделала, всё ещё может превратиться в кошмар. Она хочет выбрать правильный вариант, но его нет: жизнь — не продуманный симулятор полетов, где ты точно мог выбрать нужную траекторию. Жизнь — хаос, песчаная буря, сметающая всё, что было до этого, когда она снова видит Финна, чувствует — безусловно, но не так, как было раньше.
Это не внезапная кровавая вспышка, пробитая брешь в её хлипком разуме, это продуманный ход, где шаг за шагом следует Финн, быстрее, чем нужно, пробивая леса Тайферры, и ещё не слышит настоящей опасности — та тихо стонет у него за спиной, готовясь кричать.
Если бы она была на его месте, она бы поступила точно так же, и ей не в чем его обвинять. Только в том, что они зачем-то обрели друг друга, чтобы стать теперь вечной тяжестью и спасением — страх тянет вниз. Она больше не может думать. Знает, что очередная ловушка, и что с ними обоими играет Кайло Рена, но у неё всё равно не было выбора.
С самого начала не было. Кажется, это и зовется предопределенностью — судьбой.
Рей тяжело сворачивает с намеченной воздушной дороги, чертит линии по деревьям, срезает листья, старается быть осторожнее, полагает, что успеет, но руки всё равно дрожат, когда она снижается. Финн — мельтешащая, слабая точка в радаре её Силы, но она чувствует. Хуже, чем Кайло Рена, и это снова — едкие шуточки судьбы.
Она слышит рычание дракона и почти врезается в очередное дерево, входя в игру теней и света, пролетая над Финном спасительной точкой — или самой губительной на свете.
Увидь меня. Увидь.
Это должно стать криком, но лишь плывет тихим, подсказывающим шепотом.
Быстрее.
Пальцы дрожат сильнее. Серо-зеленая тварь в лесу, хвостом откинувшая пару кустов и начинавшая злиться всё больше, тоже обращает внимание на неё. Рычание становится громче. А теперь — со всех ног, в другую сторону, как можно быстрее, срывая камни и траву, окунаясь в палящий жар. Рей резко опускается со свистом и тормозит, и за такой маневр Хан Соло точно бы прибил её.
Но она одна, бесконечно одна, потерявшаяся девочка за пультом управления — это больше не первые, почти веселые гонки в знакомых тоннелях мусора Джакку от то промахивающихся, то попадающих стрелков. Это не безликая орденовская команда, серость которой им смешна, и они, прочь от них, взлетают в голубое небо, не зная ещё первых ран и падений, — это тот, вполне ясный, обозначенный, от которого она продолжает бежать. И он, вбегающий поспешно,  её прежний растерянный Финн, тоже.
Дракон на своих нелепых лапках пытается их догнать, страшным, глубоким рыком разносясь повсюду, и ей должно быть забавно от параллелей — ещё один черный дракон преследует её.
Но она больше не играет в эти игры.
Финн просит объяснений. Рей — взлетает ввысь.
— Иди, садись за место стрелка, — выдает она излишне сухо из-за страха и увеличивает скорость. У них нет времени объясниться вдоволь, и она говорит только то, что заставит его выполнить её просьбу моментально. — Нас преследует Кайло Рен.
Имя горчит на языке, и бег раздается у неё за спиной. Она не знает этой планеты так хорошо, как знала Джакку, эта разросшаяся зелень путает и пугает — Рей не любила леса. Они всегда сулили нехорошие встречи. Но сдаться — всё равно что от всего отречься, и она начинает гнать, не разбирая дороги.
За это Хан тоже бы её прибил.
Резкий, опасный разворот, стоящий ей нескольких поваленных деревьев — она по-прежнему маневрирует, рискуя завалиться на бок и потерять всё в один миг, но выдерживает и эту скорость, стремится к небу. Главное, чтобы Финн неумолимо стрелял, и тогда они сумеют оторваться.
Ещё одни деревья ломятся с хрустом. И да — она скорее разрушит этот лес, чем позволит себя и Финна поймать в нем. Где-то внизу даже испуганно и злобно раздаются голоса вратиксов, но она берет выше, вжимаясь в кресло, и чувствует, что ещё чуть-чуть — и потеряет контроль над всем происходящим.
Она выдерживает и этот ход, а значит, будет жить. Его недавнее, сладостное для него торжество тоже ощущаемо, и Рей перебивает этот гадкий для неё вкус собственной решимостью, смелостью, граничащей с дерзостью — это не его торжество, это эмоции, одна за одной, головокружение под безукоризненно чистым небом Тайферры.
Ярость, страх, контроль. Слишком противоречиво, чтобы отделить одно от другого.
Это — сумасшествие. И оно продолжается выкрученным полетом, в вечной попытке успеть до того, как огонь обожжет их трепещущиеся крылья, до того, как рычание настигнет их. Они смогут — верят, что смогут.

Жжется в груди Рей глухая злость, заставляет почти шипеть на старое и непослушное управление, но зато руки делает быстрее — они как заведенные ищут единственный воздушный путь, что окажется верным спасением. Постепенно, вбирая в себя остроту и скорость полета, осознание того, что они на самом деле снова отрываются от гигантской черной тени, намеревающейся их проглотить, Рей чувствует долгожданную, самую больную и сумасшедшую на свете радость. Ярким и сочным потоком она оставляет следы жара: Рей одной только рукой успевает смахнуть пот со лба, чтобы снова схватиться за рычаг и вывести скорость до опасных границ. А может, это и не радость вовсе, но Рей кажется, что именно она, ведь чей ещё разум она так сладостно плавит, заставляя не придавать большого значения сообщению, что высвечивается на борт-компьютере — температурный режим нарушен. Легким сигналом, который Рей выключает одним проверенным ударом по кнопке, отзвенивает в ушах, придает ещё большую никчемность этой маленькой детали в её великой измученной радости, жадной и упорной.
Рей дышит часто, руки в покалывающей усталости сводит, но какое это всё имеет значение по сравнению с тем, что Кайло Рену никогда не догнать её? Этому запутавшемуся в своих же сетях дракону — не обдать их огнем дотла, не насладиться их пеплом в ярком сожжении. Всё, что ему осталось — наблюдать за своим падением.
У неё ещё сигналят какие-то сообщения, которые она выключает, уже не думая, делает это яростно, с напором, зная только одно: нет ничего важнее, чем оторваться. Разбиться, но сделать. Сопротивляться до конца. Рей даже знает, чей конец случится быстрее — не их с Финном точно. Сначала место черному дракону, которого они завалят на бок и даже не добьют униженного, скрываясь мигающей точкой в небе, превращаясь наконец в ещё одну звезду, становясь неразличимыми в знойном небе Тайферры.
Она готова смеяться, но только первая несмелая улыбка чертит по её губам за всё это время, она хочет сказать Финну, подбодрить его, что осталось совсем чуть-чуть до последнего рывка в гиперпрыжок — они пронесутся по свистящему тоннелю, вычисленному до последнего координата, и окажутся там, где должны.
Рей чувствует себя живой, настолько живой, чем когда-либо раньше. Ей кажется, ветер заплывает в отсеки, обдувает её так, словно она летит с открытым верхом и без шлема, и что он помогает ей, ведя легкими раскачивающимися дуновениями. Она собирается сказать Финну. Рей открывает рот, набирает побольше воздуха, не переставая следить за показаниями Сокола, вот уже почти собирается выдать на одном дыхании — и свежий радостный ветер так и остается у неё внутри.
Пока не сгнивает.
Сокол не приземляется и не летит — он падает. Рей осознает их близкое ненормальное приближение, но ничего уже не успевает сделать: толчок опрокидывает её на панель, чуть не выплевывая из кресла.
Она не чувствует боли. Она вообще ничего не чувствует. Не только корабли сегодня потеряли управление, сбившись по курсу — Рей лежит без сознания, так и не успев ничего сказать Финну. Но теперь ему, пожалуй, больше и не нужны её слова.
Она плохо что помнит, когда приходит в себя — время растворяется в этом зное. Не знает, сколько уже прошло, но тот факт, что она всё ещё сидит в кресле пилота, заставляет её подпрыгнуть на месте и тут же пожалеть о содеянном — лоб, с которого стекает кровь, ужасно саднит. Под ребрами мечется боль, но Рей поднимается резко и начинает неумолимо делать шаги, прочь от обзорного окна и преследующих запахов гари, пота, крови — моменты прошлого медленно наслаиваются на друг друга, заставляя приложить руку к горящему лбу.
Жив.
Знать об этом — почти то же самое, как и дышать. От досады под ребрами начинает царапать иглами, и Рей рада бы согнуться напополам, только не может остановиться. Не позволит себе. Финн — тоже жив. Она неспешно шаркает ногами, лезет рукой к мечу, промахивается несколько раз и продолжает идти.
Что она будет делать дальше?
Для начала — выпрямится, заставит себя идти увереннее, не взирая на вспышки боли, преследуемой тоски и нескончаемого страха: кто-нибудь может ей сказать, что это всего лишь очередной дурной сон, где Кайло растворяется от её злых взглядов во мгле?
Она бы хотела в это поверить ещё раз, но кровь, попадающая на губу, слишком соленая — терпкая. Реальная. Страх за Финна, сидящего на месте стрелка, реален тоже.
Ей может быть страшно за себя, но гораздо больше — за него. Предала. Не спасла. Наоборот — только подставила, взяв с собой.
Рей приваливается к стене, нащупывает рукой поверхность и следует вперед, опираясь. Из-за аварийной ситуации трап точно раскрылся, если его ещё не разворотило в хлам. Она понимает, что совсем не осматривает корабль, когда идет, только ждет черной точки вдали.
Убьет его? Попытается.
Всё это похоже на их общие сны, и Рей должно быть ещё страшнее, но она идет, не останавливается, даже когда ладонь мокреет от теплой сочащейся крови. Она прикоснется к этому мечу, если потребуется, оставит на его металле грязные следы и занесет удар над Кайло. Или всего лишь прикоснется к его лицу — может, он рассыплется на кусочки.
Однажды это почти сработало.
Рей отнимает руку ото лба и присматривается.
И ей отчаянно хочется проснуться.

Он не похож на образ из снов-видений теперь. Это необъяснимо, но она чувствует — сердце не бьется, замирает в немом покое. Будто за этой злостью и ненавистью есть что-то ещё, что она не может никак понять, уместить в свои черно-белые границы размытыми цветами.
Кайло Рен не выглядит величественным — он заново исцелован ранами, поломан своим упорством, и посадка их корабля, видимо, была ещё менее успешной, чем Сокола. Она не видит его черных, но единственно живых глаз, может, этот взгляд помог бы ей сейчас хоть немного, обрисовал бы пол под её ногами твердой устойчивостью, а не пропадающей обшивкой в некрасивых вмятинах, но вместо глаз ей — слепая непробиваемая маска.
Что ж, так наносить удары будет даже проще. Только руки слегка немеют, слабость из сна прорывается в реальность — когда бежишь бесконечно и не можешь достигнуть точки, так и сейчас с трудом поднимается меч. Голова кружится, но животный страх ещё не проснулся. Она утирает лоб, делает тяжелые, гулкие шаги ему навстречу.
И ей кажется, что то видение на Эч-То было давно, глупой, придуманной кем-то сказкой, где и она была другой, и его лицо с ужасным шрамом было ей открыто. Она не убила его тогда, просыпаясь в беспокойстве и сомнениях, не зная, за что ей миловать его — хотя бы и в туманных снах.
Теперь это был шанс.
Не было больше тонкой нити, возвращавшей её обратно, к запутанной Силе с пробитой в ней бреши. Она могла пощадить его на Старкиллере, среди убивающих снегов, могла оставить дышать морским соленым воздухом на Эч-То, всего лишь коснувшись его рукою.
Она может сделать это и в третий раз, следуя глухому чутью. Дать ему возможность выиграть — окончательно, возможно, даже этим сдающимся слабым жестом попросить без слов лучшей участи для Финна, не смерти на пыточном кресле.
Быть податливой, не яростной — самой вступить на этот путь и переломать себе гордость.
Но Рей так не умеет. Она дышит инстинктами, водит зажегшимся мечом по воздуху — руку тоже тянет, болит, а она не остановится. Безжалостный комок начинает стучаться за ребрами вместо сердца. Она представляет себе, случайными кадрами, как ломится его тело на части, и как она добивает его, не обращая внимания ни на что.
Тьма ждала долго — звонкие цепи её падают Рей на плечи.
Учитель говорит: следуй за спокойствием, но там бури непрекращающиеся, несмытый отпечаток жестокой жизни. Если бьют — ты не подставляешь вторую щеку. Если бьют — раздери врага своего в клочья, не прощай.
Долгожданное желание покрывается только слабостью, угловатым, хрустящим на поворотах телом, но ей всё равно на свои ощущения, она заносит на монстра.
Ведь в маске, без смотрящих на неё глаз, меняющегося, изуродованного лица — он недобитый монстр, которому благостью будет вогнать меч в рану до предела и заставить забыться в долгом сне.
Эта ярость — не выраженные до конца вопросы, на которой ей так и не было дано ответов.
Она понятия не имеет, куда точно целится, и попадают ли её удары, всё происходит как в лихорадке — в терпкой жаре и в возвращающемся ознобе. Она ждет отклика, призыва извне, но, кажется, всё вокруг — такой же полусон. Рей хочет прожечь его плечо, но мажет куда-то в кисть, и неуверенна, что добирается до голой кожи, может, лишь до перчатки. Воздух очень плотный, мешающий нормально дышать, и голову режет изнутри всё сильнее. Кровь где-то открывается новым потоком, жар и озноб — уже одно целое.
Но она продолжает, неумолимо и бесполезно, дожидаясь бессловесного ответа.
Сила в ней разгорается и меркнет, пульсирует, как и тогда, неясный ум словно плавится — она не видит результатов своих действий, как и действий самих — едва, но надеется снова, что очнется вдруг, и Кайло больше не будет.
Она прогоняла его разломом планет, бежала от него, а теперь — точно пытается убить.
Ведь где-то она должна была окончательно выиграть.

Осознание горькой, непоправимой ошибки каплями крови перекатывается по его пальцам — оголенным, бледным. Надо было целиться в грудь, просчитать ему между ребер смертельный ожог, снова заставляя пасть к ногам. Она могла бы добить его там уже без меча, ногой по хрустнувшей, подвернувшейся шее, следуя ритуалам Джакку, где не наслаждаются первобытной жестокостью, но всегда принимают её как должное, учась у разъяренных песчаных животных. Раздавить его — сгустить в прах, к которому он стремится, и развеять по ветру.
Но он ещё жив, и это больно. Она рвется к этому воздуху, смешанного из гари и крови, без всякого толку: Рей не перестает задыхаться, будто горло ей кто сжал тугим, накинутым сзади платком, и тянет на себя эта смерть без особенных форм и очертаний, но с ярким желанием тебя убить. Про смерть среди песков говорили многое, она поджидала всюду. Снизу — зыбучими, утягивающими волнами, пожирающими все крики, сверху — безобразными монстрами-птицами, раздирающими в клочья, и по сторонам те, кому мог всего лишь не понравится твой взгляд среди кладбища павших кораблей или мешок добра, который ты тащишь собственными силами и ни с кем не делишься. Смерть там, у Рей, всегда была логичной и простой — яростной, так и не добирающейся до сердца, но превращающей тело в месиво из кровоподтеков и ран. Она была очень тихой и быстрой. Все знали, что никто не придет на крик, и все в отчаянии ждали уже не спасения, но первых знойных лучей солнца. Там говорили, что солнце забирает всех, ведь это чьей-то ссохшейся кровью оно испепеляет землю, безжалостно превращая твердость её в ещё одну уловку — сухое море песков.
И никто, никогда не говорил про черные тени, выходящие из снегов. На Джакку мало верили в сердце, зато уверенны были в теле и в оружии. Вот и Рей сейчас как не верит — хватается за тунику побелевшим кулаком и бесконечно тянет вниз, пытаясь добраться до кожи, исцарапать хотя бы её, избавиться от другой, невыносимой боли, соленым потом от усилий жить покрывавшей её всю. Жарко точно так же, как и описывали старцы, говорившие про утягивающее всех солнце и последнюю агонию умирающих.
Но Рей хочется жить, ей рано ещё к этим лучам, всё в ней борется даже в этом захвате кукловода — Кайло как дергает за ниточки, а не сжимает всего лишь какое-то сердце. Одна перемена пальцев, натянуть чуть потуже, и Рей окончательно теряет вдох-выдох, ускользает от неё этот сжатый воздух, достается кому-то другому, тому, кто поймал биение пульса и разом его сократил — всё внутри вдруг стекленеет, даже это чертово обнаружившее себя сердце, и разобьется скоро в осколки. Вдребезги.
Она падает замертво и не чувствует, как ужасно ударяется тело — каким глухим стуком оно отбивается по земле и грязи. Рей узнает эту боль только спустя мгновение, когда даже ноющие локти не смогут прочертить дорожки и опереться с переменным успехом, она поймет это по тому, как тяжело голова прижмется к полу, и её невозможно будет поднять. Всё, что она окажется способна делать первые минуты — только дышать. Дышать жадно, захлебываясь, уперев затвердевший взгляд куда-то вверх, не в силах сменить его направление, дышать, почти не контролируя процесс, чувствуя, как бешено наконец бьется ожившее сердце, освобожденное от его нитей, его пальцев, хранящее в себе отпечаток той несоизмеримой боли, эхом разносящейся под ребрами. Ей не хватает всего объема, грудную клетку этими ударами прошибает не хуже, но Рей терпит и ждет, безвольно откинув голову.
Рей не видит, как он берет её меч, но её кидает в какой-то омут, она ещё в сознании, но в каком-то полу, ей кажется, что это у неё из груди достает кто-то сердце — вязкое, всё в крови, бьющееся ещё по привычке и медленно затихающее, сжимает его, добавляя ещё потока, и капли беззвучно шлепаются под ноги. Она смотрит на это, не моргая, рукой с шеи опускаясь ниже — она ждет глубокой раны, как пропасть, пальцами хочет дотронуться до её рваных краев, и уже приближается к багровой застывшей корке, чтобы...
Она резко поднимается с пола, ещё полулежа, умножая свою боль, пытается услышать, что говорит Рен, но его слова непослушно тонут неразберихой в её ушах, вместе с чьим-то плачем и криком, который она слышала во тьме за несколько секунд до того, как кайбер-кристалл оказался в его раненой руке, а меч безжизненным металлом застыл на полу. Рей хочет вернуться к тому, кто кричал в её отрывочных, быстрых видениях, но его крик уходит под ноги вернувшегося Кайло — он оказывается рядом.
И Рей ничего — совсем ничего не может сделать, когда он дотрагивается пальцами до неё. Безжизненными, стертыми, кровавыми линиями марая её щеку. Его пальцы были просто холодными. Ледяными. Даже спустя уходящие мгновения она с поражающей точностью могла воспроизвести прикосновение, доходящее до ожога — задевая выпирающую скулу, прямо вниз, продольной раной, как будто бы он хотел — мечтал оставить на ней этот ускользающий след, прекрасный в своей недолговечности именно тем, что она его запомнит даже лучше, чем свой же пропущенный удар сердца. След монстра.
И вдруг — не может поднять даже руки, чтобы вытереть быстро, размазать по лицу его кровь, соскрести ногтями, до страха желая, чтобы это ушло. Исчезло с её лица. Замаранные ладони хрустят, упереть их в землю ещё сложней, чтобы медленно, как из тины, подняться. Она пытается — очень пытается, несмотря на его слова, хлесткие удары по лицу, от которых она всё равно не отворачивается. Рей морщится, вены от напряжения выступают на лбу. Она должна — ради Финна, ради себя, не прислушиваясь  к его желаниям и мечтам: он никогда не дождется от неё слабости.
Он может сжать её сердце, снова, и Рей упадет, но сопротивляясь, уже сдавленно, пытаясь заткнуться, крича. Она не запомнит всех своих резких движений за время короткого припадка, после которого хочется откинуться в обморок, но спасение не приходит — слабость, ту, которую он желал видеть, не возвращается.
Когда он отпускает её сердце, она уставшими, разбитыми глазами смотрит сквозь него — не на лицо, а куда-то вниз. Пытается расправить затекшие, дрожащие плечи. Боль ноющим отголоском пульсирует ещё в груди, распространяясь  дальше, и безвольная рука шарит, теряясь, по животу, она хочет достать кончиками пальцев до земли, чтобы встать, но всё как-то очень медленно — тягучие и его слова, как будто он делает ей одолжение, дает ощупать этот призрачный выбор: ему не нужно её разрешения, чтобы он пошел и убил его. Он никогда не просил. Протыкая мечом Хана, разгоняясь и подламывая крылья Соколу, превращая её меч в ничто. Всего лишь забирал, разрушая то, что должно было принадлежать ему, а досталось почему-то ей.
Она моргает тяжело, с усилием, сгоняя мушки с глаз, пока неутомимо, при каждом движении век, отдается в затылок нарастающий звон. Подняться, подняться, подняться — как единственная засевшая цель. Это пробуждение ещё более дикое, чем при падении Сокола, ноги подкашиваются, образ его — неразличим, огромное размытое черное пятно, прилипшее к её зрачкам — и не отдирается даже тогда, когда она наконец проводит рукой по лицу, задевая кровь его пальцев на собственной щеке. 
Холодно. Мерзко. 
В любую секунду он снова может сжать её сердце, и это не убавляет боли, заставляет ждать её  с содроганием, рукой прикрывая нарастающую при дыхании грудь, как будто это могло защитить. Аритмичный, тяжелый стук ложится в её ладонь, и тяжелое, с горьким привкусом головокружение подступает быстрей. Рей близка к тому, чтобы потерять сознание, шаги её, легкие, неуверенные, целятся с наметкой в пропасть, колени ломаются в перегибах. Нет. Нельзя.   
На Такодане он мог всего лишь провести рукой над ней, чтобы прикончить всякую осознанность во взгляде её, теперь — теперь она не достанется ему так просто и не проложит ему своим телом, как ещё одной ступенькой, путь к Финну, долгожданному убийству и его, чтобы сломить в ней любой зачаток воли, кинуть в эту бездну к голодным зверям, смятению, одиночеству, вечному страху. Она уверенна, эта бездна уже внутри него, и он всего лишь хочет подкормиться не-своей-болью. Голод растет, одного, разорванного по частям Рена, уже не хватает.
Он говорил про алмазы, но Рей и не видела ничего подобного в жизни своей, она может рассказать ему только про то, как закаляется сталь. Как не плавится она под упором жары, как не пробиваются вмятины ударами в ней — он не знает прекрасного, если думает, что бриллианты, сотканные из боли, достаточны. Корабли, сравнимые с огромными живыми чудовищами, потонувшими в Джакку, но не прогнувшими свою сталь под песочные вихры, не были сделаны из бриллиантов.
Рей смотрит на него, фокусируясь на лице. Снова открытом. Как опрометчиво даже для него. Она идет к нему, надвигается, так и не говоря ни слова. Ноги продолжают измерять эту пропасть.
Лишь в самом конце этот путь ломается неожиданно, как раз, когда надо встать, выпрямиться, взглянуть на него непройденным выстрелом, но она и так уже близко. Катастрофически близко.
Что ж, они оба не любят нарушений дистанции, но оба с непробиваемостью хищника вклиниваются в чужое пространство. Будет ли это жесткое быстрое прикосновение или что-то сильнее, громче, на фоне останавливающегося сердца — решает случайность. Сейчас, когда на её щеке уже побагровела, въелась его кровь, Рей снова оказывается близка к беспамятству. Падать в темень можно бесконечно, так и не находя опоры, но она её находит — в нем.
Цепляясь за ткань его черного плаща сжатым кулаком, она чуть не разрывает эти нити и поднимается заново, задирая голову и смотря ближе. Хватка её оказывается крепка, а рукам приходится быть вымученно-быстрыми, пока Рей достает из кармана нож.
Маленький, поблескивающий, остро заточенный.
Холодом этого ножика она ловко, почти призрачно, задевает его лицо в районе чуть выше подбородка — мелкая царапинка, от которой не останется шрама, но жжение уже ощутимо. Противно. От него хочется избавиться.
Не позволяя ему ответить на это, она ребром ножа скользит по коже всё выше, достигая впадинки под бровью, и над его глазом теперь нависает острие, ещё позволяя моргать. Пока.
— Я выколю тебе глаз, — слова вылетают жгущим шипением огня, её губы выплевывают, не говорят, и глаза смотрят завороженно, не отрываясь, — если ты двинешься хоть раз.
Она не видела его лицо так близко раньше, так долго, оно у него живое, не затянутое темной пеленой, глаза...
Теперь даже они ничего не значили.
Она протыкала уже этим ножом, руки, ноги, брыкающиеся тела, которых она не убивала, но оставляла нести наказание. Рей сможет справиться и с чужим взглядом — разве что, наверное, крови будет много.
Она мельком смотрит на его шрам, вспоминая шершавость краев и вязкую бордовую кровь, которой она его заставила истекать. Не убирая нож, она медленно отводит глаза. Неприятный холодок прожигает её руки. Она не убийца.
Но если придется, её пальцы не должны дрогнуть. Сердце заново стянуло, и она подумала, что это снова он, готовая уже врезаться лезвием в глазное яблоко, но — это было просто её сердце. Её собственное сердце, пропустившее гулкий удар.
— Или если тебе снова вздумается остановить мое сердце, — быстро проговорила Рей, не желая на самом деле высказывать это вслух, — я ослеплю тебя за секунду до этого. Я успею.
Но голос был уверенным. Стойким.
— А затем — второй, — и она посмотрела на второй его глаз, чудом спасенный от пересечения шрама. Он мог бы ослепнуть ещё на Старкиллере.
Взгляд её снова метнулся.
— Ты не убьешь его, — словно вдалбливая в его голову, Рей раздельно и ясно произнесла это, ощутимее надавливая ножом, чудом, стальной выдержкой не скатываясь ещё на его глаз. — И не теши себя этой мыслью, — голос звучал хрипло, царапался. — Можешь её забыть.
Как повторяя за ним, отзеркаливая его действия, как тогда, на допросе, она попыталась поймать биение его сердца, заглушить чуть дыхание — в конце концов, узы Силы между ними тянулись одни и те же. Она не могла действовать уверенно, просчитывая шаги, всего только инстинктивно, почти нежно касаясь его жизни, ещё не обрубленной на смерть.
Она сделает и это, если потребуется. Сначала надо будет — сжать сердце, всего лишь на секунду, чтобы в следующее мгновение заставить его вопить, ускоряя сердцебиения стук, кровь из глазниц по щекам.
Алмазы? О, да, она может отточить его бриллиантовые грани, если он того хочет. С помощью яркой, незабываемой боли, приводящей к концу. И ей даже не нужен меч.
Но пока — рано. Пока она снова его пощадит, дожидаясь остатков благоразумия.
— А теперь — говори правильно. Так, как нужно.  И, возможно, я буду милосердна, — терпкий, горьковатый шепот — Кайло может испробовать его на вкус и подавиться, но ему лучше поторопиться, пока сталь не съехала вниз, прямо по его выпуклому живому глазу. Какая легкость — всего один меткий пробивной удар, и от этой радужки останутся только засохшие реки. Так просто.
Рей смотрит, не моргая. На руке, как прилипшей к ножу, вздулись вены. Но она, как и всегда, выдержит.
Конечно. Выдержит.

Холод рукоятки щекочет ладонь. Рей надо узнать всего-ничего, последний урок пустыни, оставшейся за спиной: каково это — убивать. Насаждать лезвие в податливую плоть, давить, терпеть брызги крови на лице своем и пальцах и сгонять всё ниже тошнотный комок, застрявший в горле, пока он не растворится насовсем. Смотреть, как что-то тает  в печальной агонии, и продолжать бить оголтело до последнего смутного крика — хриплого, натянутого, как стон.
Видела ли Рей когда-нибудь смерть?
Только издалека...
Она не знает, что значит — облачаться в кроваво-черные одежды её и приходить за чьей-то — душою? Сердцем? Последним вдохом в этой жизни? Как не чувствовать противоестественного желания отодвинуть руку, скрывающую дрожь? У неё не горят глаза безумием, тусклы они и затянуты слепой пеленой. Она не может поймать настоящего желания сделать это, только необходимость, при которой сам себе ногой наступаешь на горло  и давишь скоп артерий, заставляя сделать единственно возможное — не дав убить себя, убиваешь другого.
Кайло Рен заслуживает смерти, ждет её ведь как никто другой, и у неё есть причины на то, чтобы убить его, причин несколько — веских, обдуманных и изможденных, возвращающихся перед сном быстрыми кадрами, в медотсеке на базе, видом отреченного Финна, впавшего в кому, воспоминаниям заполняющей ярости, пожирающей медленно разум весь. Тогда она тоже могла убить его.
Это могла застывает в ней как воткнутый и уже глубоко, плотно вошедший нож. Она жива ещё с ним, внутри, но вытащить его без чьей-то помощи уже невозможно — она мгновенно умрет без знания об упущенной возможности. Непойманном шансе. Потерянной победе.
Самое страшное не в том, что Финн жив, а он ещё не мертв, самое страшное в легком, случайном предположении: будь погребено тело Финна под теми снегами, а она сейчас была бы снова одна, совсем-совсем одна, могла бы она уже убить его этими руками, что нагреты были местью и уверенностью?
Ужасный, обрубающий всё ответ — нет.
И почему, на которое ей никто не дает ответа. Разве такие, как он, не заслуживают смерти — даже не просто смерти, а долгой и мучительной казни, на глазах у всех?
И если бы мир был по-прежнему черно-белым, а он — безоговорочным монстром, она стояла бы в первых рядах.
Но всё не так. Всё неправильно.
Его спокойствие, разочарованные, медлительные слова, медлительные точно так же, как и её рука. Уже на начале, про Финна, на его просящем присмотрись — она должна была, следуя злой иронии, воткнуть в этот глаз нож. Убеждающий, всевидящий глаз — всё-то он видит. Всё понимает. Пророк.
Рей сдерживает злой, какой-то больной и измученный смех.
Мало он понимает, если думает, что она позволила бы умереть Финну, даже если однажды он оставит её навсегда, выменяв на что-то другое. Она хорошо знает, что значит быть заранее брошенной и вопреки всему — преданной. А он, чего он добивается?
Её постепенно расслабляющейся руки, тающего инстинкта. Рей не умеет убивать, не научилась ещё — а жаль. Только внимательно слушать. Кривиться лицом, сожалеть о долгожданной правде, срывающейся с его губ.
Только затем происходит что-то неожиданное. Непредвиденное.
Он делает это сам, напарываясь на нож, а она жадно, до сухой рези в глазах, смотрит. Тошнота подкатывает всё ближе, но какое-то небывалое облегчение заставляет почти забыть о сводящей судороге в животе. И вместе с тем, кроме странного, сумасшедшего облегчения, Рей чувствует, как сама теряет что-то, как в её же глаз стучится тупая боль, и необъяснимое, ненужное ощущение потери накрывает с головой.
Заставляет забыть об облегчении и тошноте, о крови, струящейся как слезами, о поплывшем безобразном глазе, которое податливой субстанцией сереет и тает.
Как будто кто-то вырывает из неё всё, постепенно, вытягивая что-то склизкое, больное, ужасное, но прилипшее уже намертво, въевшееся в самую суть...
Рей чувствует, как сердце его, сначала увеличиваясь и нарастая, безумно затихает — чувствует, как свое собственное.
И она остается совершенно пуста, когда он говорит Спасибо.   
В тумане плывет реальность, Рей поглощена видением, она не видит настоящего. Не слышит. Не реагирует. Нож до сих пор заученно упирается ребром в его кожу, тело — высеченная статуя.
Хотела бы она этого?
Она не знает. По обломкам этой пустоты катится такая неразборчивая, тошнотворная смесь.
И быть ей в этом полусне вечно, только если не почувствовать прикосновений — отрывистых, быстрых, ломающих её. В руке уже не было ножа.
Рей, больше не контролируя себя, дико закричала — острая боль в безобразно вывихнутом плече пронзила яркой вспышкой, которая разогнала всё вокруг. Не осталось теперь сомнений, выколотых глаз и крови, застилающей остальные цвета. Была одна боль, резкая, ужасная, ту, которую она не смогла предотвратить, и допущенная ошибка оказалась донельзя горькой, малейшее промедление стоило ей сейчас быстро скатывающихся слез, нового крика, застревающего внутри, и невозможностью даже повести рукой — она уродливым, вывернутым напрочь балластом свисала внизу, и одна у неё осталась только просьба.
— Нет, — говорит Рей тихо, хочет прижать ладонь здоровой руки к губам, мотает головой изо всех сил, вырывает едва, но нарастающая, острая боль выбитого плеча не позволяет делать всё в полную силу, остается только скулить, сжимая, кусая губы, сдерживаясь и если не умоляя, то в очередной раз прося: — Нет...
Но он неумолимо подносил ладонь к губам, а Рей, насколько могла, дергалась, пока подпрыгивала её поломанная рука, и она вынужденно снова оставалась на месте, глотая поток из этих слез, солью продравшей уже всё горло, из мерзости и страха. Она мелко дрожала, пытаясь освободиться из холода этих неживых губ, этого вечного предчувствия нового кошмара, дыханием его падающего прямо на ею вымазанную в грязи руку. Он поцеловал её в эту ладонь — тоже как-то призрачно, больно, отвратительно по-настоящему.
Она сопротивлялась до последнего, ногами взрыхляя землю, стараясь уйти назад — но был ли в этом хоть какой-то толк? Палец хрустнул.
Рей двинулась, выскользнула из ослабевшей хватки,  не веря той боли, что лавой пробежала по ладони и дальше, ударилась выше и прибавилась к её уродливому плечу — она должна бы уже потерять сознание, но она стояла и смотрела на загнувшийся палец, слишком часто и быстро дыша. Она попыталась дотронуться другой рукой — повела плечом, и боль пронзила новой, неповторимой остротой, заново покрывающей собою всё. Обессиленные рыдания вырвались из неё, Рей затрясло как при лихорадке — она хотела, но не могла сдержать эти всхлипы, некончающиеся, какие-то упрямые слезы, и невозможное желание зафиксировать руку с поломанным плечом: только она дотрагивалась другой рукой до сгиба локтя, как ярко ощущалась её неспособность сжать ладонь, скривившийся палец ныл не менее, одно от другого отличить было уже нереально — боль смешивалась, умножалась, жарой ударяла в голову. Рей не понимала, как она, пошатываясь, всё ещё способна была делать шаги. Но она их делала. Запинаясь, отходила назад, свесив руки как веревки и беззвучно, по привычке продолжая рыдать.
Грязная ладонь припала к губам и, не думая уже ни о чем, Рей крепко прижала её ко рту. Прилипшие травинки и частицы земли щекотали его, она громко замычала туда, не обращая внимания на изогнувшийся, торчащий перед глазами палец. Она безудержно плакала, сотрясаясь при каждом всхлипе.
Видения были всего лишь сказкой. Безжалостная реальность теперь искажалась у неё в глазах — плыла и распадалась на куски в этой бесконечной воде. Прошлая победа не была для неё полетом, виражом, который берешь наконец, взлетая, и неуемная радость не ждала её в конце пути, странная только разруха. Победа, так и не ставшая полетом, превратилась в громкое падение — в проигрыш.
Финн. Что она теперь могла сделать для него? Вот и защитила, правда — горькая усмешка прощупывается даже сквозь слезы и боль, она сильнее и ярче врезается в этот кривой рот, уставший от криков и лишь сипло дышащий. Боль не уходила; погасшая, но не до конца истерика продолжалась. Рей пыталась думать, думать было особенно тяжело. Ей хотелось упасть на эту землю и умолять, чтобы боль прекратилась. Ей надо было биться головой о камни, чтобы наконец забыться, но ничего из этой роскоши она себе позволить не могла. Затаенная, стоптанная Рей всё же оставалась — лезла через эти дебри ломающей агонии, она могла ведь ещё ходить — хорошо, хорошо. Что сейчас ей этими ногами сделать: к Финну пойти, обнять его поломанными ужасными руками и сказать, что вот, видишь, спасла? Как смогла — спасла.
Ей остается только надеяться, что он не слышал её криков и поступил умнее. Не в состоянии даже поднять нож или валяющийся бесполезный меч, Рей всхлипывает, не вытирая мокрого лица, и, словно не замечая Кайло, уходит от него.
Походкой крайне неуверенной, тяжелой, всей какой-то поломанной, срезанной в районе плеча, заново стискивая зубы от боли, но — идет. Как будто ей там, в глубине леса, до которого тоже уже разнеслась гарь, — свет, спасение и Сопротивление.
Но там ничего нет.
Времени так мало, но она выжимает из него последние остатки сквозь тихий, уже осточертевший плач. Боль звенит вечным фоном. Если она не перестанет идти, то упадет, а потом уже и не встанет. Но как же хочется забыться — лечь прямо сейчас, глубоко в землю зарыться и не чувствовать ничего. Рыдать ещё несколько часов подряд, уменьшая боль в руках, убаюкивая и успокаивая саму себя — как в детстве.
Рей кусает губы, уже задыхаясь.

Сквозь пелену боли, подобно нарастающему сердцебиению, она слышит его шаги — гулко входящие в рыхлую землю, повторяющие тропу за ней. Это заставляет её сглотнуть ещё один нервный всхлип, вместо тяжести непрекращающихся слез наконец чувствуя дрожащее, готовое исчезнуть в любой момент облегчение. Руки от боли ломит нещадно, но Рей идет, покачиваясь из стороны в сторону, и слепо смотрит впереди себя водянистыми глазами, пока её губы не перестают дрожать, обрывками хватая воздух — лихорадочный холод подбирается к ней не спеша, вяжет всё тело. Рей раз за разом приходится скидывать её тонкие вуали из озноба, не останавливаясь ни на мгновение. Не позволяя себе. Подобие улыбки складывается на вспухших губах — истерзанной радости, вырванной из самого нутра. Соленые слезы невольно глотаются, заставляя её позабыть о собственной поломанности: боль уходит на второй план, когда она понимает, что они уходят прочь от Финна, оставляя растерзанный и побитый Сокол с надеждой на жизнь и чье-то ещё бьющееся сердце внутри. Она, кажется, заплатила опять собою и отсрочила срок той черной смерти, что теперь вечно тянется за ними из снежных лесов, и это осознание — как слабый пробивающийся луч сквозь густоту деревьев Тайферры, как тропическая надувшаяся жара, через которую рвется слабый ветер. Плата, значит, стоила того; эта кровь и грязь на ней, хруст поломанных костей за одубевшей кожей. Рей внезапно обнаруживает, что больше не может реветь — мокрое лицо ощущается противной, отстраненной сыростью, пока в уголке губ мешается что-то. Она ведет почти здоровой и после онемения хрустящей рукой, предплечьем вытирая грязь, но она не уверенна, что та убралась окончательно — как и общее замешательство, исходящее в первую очередь от Кайло. Его чужие чувства назревают мешающейся опухолью, они ещё больнее и непонятнее, чем своя затаенная агония, и Рей даже не пытается задаваться вопросом, почему он всё-таки пошел за ней. Она стирает всё хмуростью и вынужденным нахождением рядом с ним. Может, даже монстры могут помиловать иногда, удовлетворившись одной тряпичной разорванностью. Рей ближе прижимает к себе зудящую от напряжения и неестественности вывернутого положения руку. Может. 
Воздух кривыми волнами подогревается снова — сквозь выступившие бусины пота она едва видит, куда неумолимо продолжает идти, коленями сталкивая и переламывая ветви, жадно притаптывая под собой траву. Это тоже напоминает бесконечные ходы в пустыне без спидера, поднимающийся от земли адский зной (или это от кончиков пальцев её) — не лучше. Когда она улавливает журчание воды и первые капли, падающие не по обожженной коже, то даже не оборачивается, виня во всем полусон, который всё больше утягивает её — от боли хочется скорее закрыть глаза, снова виня во всем кошмары, а вода так похожа на разбивающиеся приливы Эч-То о скалы...
И на миг она правда думает, что ей всё показалось. Она застывает впереди, по-прежнему сгорбившись, моргает сильнее ещё раз — и под головой не обнаруживается теплой сырости каменных сооружений Первого храма джедаев, по низким пещерам не тянутся нити света, а острая боль тянет её прочь от глупой фантазии, тычет в лицо сухостью и громкостью одного простого факта: шаги Кайло меняют направление.
Сердце проваливается и снова трепещет. Рей украдкой думает о Финне и тут же жалеет — её дикий страх слишком осязаем, его след можно поймать, даже не принюхиваясь, кровяным шлейфом он распускается от дна океана и выше, бурыми цветами выдавая знак — для каждого хищника очевидный знак. Она винит себя и снова почти чуть не плачет от беспомощности, перемешанной с новыми крохами успокоения — зачем он ведет их к воде? Но ей не остается ничего благоразумнее, кроме как поддаться, и она идет за ним, ненавидя себя за то, что не может растерзать его впереди маячащую спину. Разорвать каждый позвонок, ломая его основательно и не спеша, повторяя и усиливая в разы ритуал, что он провел над ней, лишая способности нормально соображать, погружая в водовороты зависимости и потерянности — сложно быть цельной, будучи так нелепо, забавно разобранной. Выбитое плечо, всё ещё находящееся не в том месте, остро натягивало кожу до предела, и Рей зашипела, с неудобством на ходу доставая из-под пояса накидку, которую она с трудом обернула вокруг сопротивляющейся руки и зафиксировала.
Чинно расступившиеся вокруг деревья наконец открыли вид на пришедшую в движение воду — Рей неохотно вступила в посветлевший круг, закончив дело с рукой. Не оборачиваясь на Кайло, которого, кажется, и не должно было быть здесь вовсе, она осторожно присела около ручья и зачерпнула горсть воды в ладонь. Неловко и со сдержанным стоном она кое-как умыла лицо и ещё в течение нескольких минут смотрела на свое распадающееся отражение, пытаясь хоть что-то придумать. Желание накинуться на Рена и покончить со всем душилось только собственной неспособностью в полной мере управлять руками, и странно, что глухая ярость была жива и теперь, изрядно побитая, но всё же выжившая.
Но кроме этого желания у неё ничего и не осталось больше.
Она нервно качнулась вперед, к счастью, не свалившись на руки. Напряжение трещало до предела. Рей украдкой взглянула на Кайло, чувствуя, как кружится голова.
Где-то недалеко снова низко зарычал крайт-дракон, почуяв прибавившуюся добычу. Он не насытился ещё — о нет, совсем нет.
Она поднялась. Позабытая, осточертевшая реакция затрещала искрами в ногах, и она хотела бы побежать, углубляясь в хлеставший ветвями лес, но у неё больше не получилось ступить и шага, когда земля завибрировала от мощного тяжелого топота.
Зверь подбирался к ним со стороны Кайло, она чуяла, ясно слышала это как старый охотник. Она медленно отошла назад.
Да, она сошла с ума. Обезумела от боли — определенно.
Шаг. Ещё шаг. В унисон с дыханием.
Крайт-дракон угрюмо замолчал, но Рей знала — он выжидает.
Она согнулась, будто готова была упасть, свалиться из-за окончательно переставших слушаться её рук и ног, и закричала — хрипло, низко, громко. По вновь содрогнувшемуся лесу прокатилось её эхо. Она выпрямилась тяжело и медленно, пошатываясь на ходу, словно с безразличием относясь к тому, что она сейчас натворила.
Земля под их ногами начала подпрыгивать, и Рей побежала прочь, в темень, чувствуя, как холод бега и надежды постепенно сковывает её. Не страха, надежды — что хотя бы этот раз чудище сожрет его до конца — не внутреннее, сидящее в нем и взращенное тьмой, а самое настоящее, дикое, приближающееся к ним обоим, но к нему — ещё быстрее.

Лес дышал. Горячо, жадно, захлебываясь, как сама Рей. Деревья бежали в череде, что вскоре стала напоминать толстый мазок краски — коричнево-зеленые осколки отлетали, ломались ветви, как её собственные кости, и листья кустарников возмущенно кололись. Недавняя вода на ней уже остыла, и новая, ещё не впитавшаяся хорошенько грязь с обрывками малой крови покрывала кожу. Всё это было ничем в клетке из боли и смутной надежды, в которой было заперто её собственное тело. Недолгая тишина валилась жаром сверху — лес содрогался и снова дышал, как припадочный. Природа была полностью пронизана неутешительной болезнью.
Она уже мало что думала, всего лишь стараясь и дальше цепляться за край сознания. Рей что-то сделала. Да — попыталась, снова, как в каком-то поставленном на одном и том же злостном повторе кошмаре. Последний крик отчаявшегося, подступающая кругом темнота, и вдали — смутное ощущение чего-то правильного, стоящего ей сейчас всего этого, было ею надежно выцеплено и, как иная блистающая вещь, это всё ещё привлекало её взгляд, её мысли в тяжелом полуобморочном состоянии, помогало ей не забыться окончательно и потерять всякую связь с реальностью.
Она видела его спасение так ясно. Теперь уже не имело значения собственное положение и то, что ждало её впереди. Иную секунду, сквозь глухой, доносившийся откуда-то далеко рокот (или — очень близко? Она дергалась, не понимая), Рей возвращалась к этой пульсации Силы внутри себя, слабой, как притоптанный чьей-то ногой зверек, но ещё продолжающийся сопротивляться. И тогда она обманчиво чувствовала, как боль исчезает, как сама она заново воскресает раскаленным железом и кровью, способная взять в свой руки меч и одолеть Его — этот слишком явный образ Тьмы.
Но когда Сила сдавалась, покидала её, скулящая и добитая, не оставалось ничего, кроме этого кромешного ада. Ей хотелось встать, идти, но она забывалась и снова оседала на земле; ей думалось умолять прекратить эту пытку, и она неразборчиво шептала в заслоненное кронами небо, ветвями продырявленное, теряющееся в закрывающихся глазах Рей. Она сотрясалась и тихо стонала, пока искривленные разум и гордость терзали друг друга в схватке насмерть. Вспоминая вдруг что-то о Финне, она винила себя и останавливалась, говорила себе — сейчас настал тот самый момент, чтобы подняться и ожить.
И крайт-дракон, и Кайло Рен, как единое целое, стали пропастью в её недолговременной памяти. Рей вся теперь базировалась на инстинктах, и напоминанием о другом мире был только Финн, которого она тоже постепенно забывала, не в силах сделать для него всё, что могла бы, сложись всё по-другому. Она сама превращалась в Зверя, и удерживающие было цепи рвались с треском. Всё меньше она могла думать о чем-то светлом и незыблемом, то, что не спасало её, но поддерживало в ней собственный образ, который она с таким трудом составила, выбравшись из песков.
Тьма медленно изъедала её, и это было мучительно.
В следующий раз — стоит ли давать Кайло пощады?
В следующий раз.
Его грубые руки снова вернули её. Глаза Кайло были бешеными. Сейчас они казались абсолютно, непогрешимо черными.
Рей смотрела, пока её собственный взгляд не потяжелел. Челюсть от этого повелительного прикосновения сводило, и с усмешкой подумалось — может, он ещё вывернет ей наизнанку рот?
Его слова не нашли и отблеска понимания в её глазах — она смотрела, как и он, неотрывно, но едва ли там был теперь рассудок. Словно она целиком вбирала всю его чернь, усиливая и доводя до абсурда. Странно, что теперь она была его безобразным отражением. Не наоборот.
Не отвечая ему, Рей вцепилась в его лицо той рукой, что ещё могла повести. Загнутый сломанный палец мешался, но не слишком, чтобы коротко состриженными ногтями впиться в его лицо мертвой хваткой и провести красные, моментально вспухающие полосы, то ли отталкивая от себя, то ли притягивая ближе. Ещё более обезображенное лицо и снова ею же — какая нелепость. Её проворные пальцы добрались до его глаз и стали давить на них без всякого лишнего раздумья, как если бы она могла лишить его зрения, любой ненавистной осмысленности в его взгляде.
Пожалуй, сейчас она и могла бы, но в новой, уже последней и изрядно обессиленной ярости она грубо оттолкнула его и сама врезалась в дерево. Одно невероятное усилие не позволяло ей по-прежнему рассыпаться по кусочкам, хоть она и была к этому близка как никогда раньше. Её вновь затрясло, и теперь она вся побледнела.
Сила покидала её всё скорей, оставляя опустошенной. Выжатой до последней капли.